Пять костров ромбом - Геннадий Прашкевич

Оперативный уполномоченный уголовного розыска Роман Вязьмикин, рослый широкоплечий здоровяк с пышными черными усами, с таким загадочным видом положил мне на стол эту явку с повинной, что, дочитав до конца, я еще раз пробежал глазами листок бумаги из школьной тетради в клеточку, исписанный аккуратным ровным почерком какого-то “штатного” писаря из осужденных. Роман сидел напротив, едва умещаясь в промежутке между Сейфом и шкафом. Не знаю, чем ему приглянулось это место в моем кабинете, но он всегда втискивался именно в этот закуток.

В углу скромно пристроился его коллега по уголовному розыску Петр Свиркин. Он тоже загадочно поглядывал в мою сторону. Петр не так давно работает в нашем райотделе, гораздо меньше Вязьмикина. Мне уже приходилось расследовать не одно дело с его помощью. Фантазии у Петра, правда, многовато, но это иногда не так уж и плохо. Сидишь, “закованный” в скорлупу “обычных” дел и версии порядочной не выдвинешь. А Свиркин может. Такое загнет… И, самое интересное, бывает иной раз прав. Романа всегда выручает олимпийское спокойствие и основательность, даже в мелочах, Петра — настырность и всплеск идей. Не знаю, что лучше. Во всяком случае Вязьмикин немного подсмеивается над импульсивностью Петра, да и другие наши ребята тоже. В том числе, сознаюсь, и я. Но это не важно. Главное — из Свиркина получается дельный сотрудник. А опыт появится. Петр высокий и худой, даже нескладный, но это только кажется, что оп доходяга, говорю точно, испытал на себе во время занятий по самбо.

Возвращая листок Роману, я пожал плечами:

— У меня, вроде, нет дел по утопленникам.

— Вы понимаете, Николай Григорьевич! — воскликнул Свиркин, вскакивая со стула. — Тут такое!

— Подожди, — с некоторой досадой пробасил Вязьмикин, — я сам расскажу.

Петр с обидой взглянул на друга, но замолчал. Роман нахмурил лоб и только собрался с мыслями, как я прервал его:

— Утопленниками кто занимается?

— Прокуратура, — быстро ответил за него Петр, — Осипов.

— Тогда при чем здесь я? Я — следователь милиции. У меня своих дел вагон да маленькая тележка, голова кругом идет!

— Мы же посоветоваться пришли! — с жаром отреагировал Свиркин.

Я сделал кислую мину, показывая, как мне и свои-то дела надоели. Тоже нашли советчика! Но где-то в глубине души стало приятно, польстило, что ребята пришли не к кому-нибудь, а именно ко мне, хотя и сами в розыске кое-что смыслят, да и следователь прокуратуры Осипов не новичок. А они пришли за советом ко мне. Приятно. Честно говоря, чуточку польстило и обращение Петра: Николай Григорьевич. А то в райотделе все: Николай, да Николай или Ильин (это начальство так называет меня). Только от подследственных и слышишь по имени и отчеству.

Эти соображения заставили меня сдаться:

— Ладно, Роман, рассказывай. Может, вместе что-нибудь и придумаем.

Вязьмикин разгладил усы и степенно начал:

— Прошлым летом я дежурил, — он раскрыл большую записную книжку и, взглянув на какие-то только ему одному понятные заметки, уточнил, — четырнадцатого июля. Часов в семь утра сижу в дежурке. Звонок. Беру трубочку. Сообщают: в районе Чернышевского спуска, на песочке, утопленник отдыхает. Кто сообщил, кричу, а он натурально кладет трубочку. Возвращается Борисов, он тогда дежурил по райотделу, и я передаю ему услышанное. Он тяжело вздыхает, но машину дает. Приезжаю на берег. Солнышко светит, речка прохладой дышит, песочек под ногами похрустывает, а у самой водички предмет темнеет. Подхожу. И правда — утопленник. — Роман нахмурился, перевел дыхание и продолжил. — Его к берегу прибило, волнами покачивает. Лицо разбито. Видно, судном проходящим задело. Джинсы на нем старенькие, отечественного производства, да рубашонка серенькая. Борода. Сообщил по рации в отдел. Минут через двадцать Осипов подъехал. Стали они с судебным медиком осмотр делать, а я рысью по близлежащим улочкам, но безрезультатно…

Мне представилась могучая фигура Вязьмикина, “рысью” несущаяся по узким деревянным улицам в косых лучах утреннего солнца, и я улыбнулся. Он, конечно, очень обстоятельно все рассказывал, но… В общем, пришлось прервать его:

— Что дал осмотр трупа?

— Записную книжечку. А в книжечке, на первой страничке, адрес, фамилия, имя, отчество и номер домашнего телефона владельца. Правда, записнушка малость размокла, но разобрать можно было, — Роман сделал паузу. — Ершов Александр Степанович, художник.

Я уже не надеялся дождаться конца рассказа, и поэтому, склонив голову набок, как умный пес, смотрел на Вязьмикина. Петр нетерпеливо ерзал на стуле, борясь с желанием выложить все самому и выдать версию. Между тем, Роман невозмутимо продолжил.

— Мороковали мы с Осиповым, мороковали, да так и пришлось отказать в возбуждении уголовного дела. Решили — самоубийство или несчастный случай. Посуди сам. Жена его опознала, семейные обстоятельства: разошлись они недели за три до его смерти, правда, официального развода не было, но Ершов ушел жить в мастерскую. К тому же порыбачить он иногда любил. Мало ли что могло случиться на рыбалке… Да, самое любопытное — в мастерской Ершова, прямо на стене, стихи были написаны своеобразные, — оперуполномоченный перелистал записную книжку и, ровным голосом, как прилежный ученик, продекламировал:

На бледно-синем небосклонесвой прочерчу незримый след.Исчезну я — никто не вспомнит,и так же будет тих рассвет.И набежит волна на берег,и ива голову склонит,не будет горя и истерик,и мраморных не будет плит…

Выслушав стихи, я подумал, если Ершов был такой же художник, как поэт, трудно жилось его жене. Тут сам, куда хочешь, сбежишь. Заунывный бас Романа невольно заставил меня пробормотать:

— Мда… От стихов оптимизмом не веет… Значит, жена его опознала?

— Опознала. Я сам с ней в морг ездил. Только глянула, сразу падать. Пришлось поддержать. Очнулась и заявляет: “Рубашка его, джинсы, он всегда такие носил, даже в гости, борода его, рост, фигура”.

Во мне потихоньку начало нарастать раздражение, но я сдержал себя, достал сигарету, долго чиркал спичкой, закурил и, как можно спокойнее, сказал:

— Тогда какого, извиняюсь, черта, ты мне голову морочишь, Рома? Явку с повинной в нос суешь? Может, ваш Мозгунов, или как его, где-нибудь у Салехарда вынырнул или в Северном Ледовитом, а того хуже, за корягу зацепился и у Коровьего острова отдыхает?

Свиркин подскочил. Роман посмотрел на меня укоризненно, как на непослушного, невыдержанного ребенка.

— Жена-то опознала, — выдохнул он, — но это был не Ершов. Получив явку с повинной, Осипов эксгумацию провел, и, как он выразился, результат налицо — лицо не то. Вместо Ершова другого похоронили.