Королева Виктория - Литтон Стрэчи

Он всегда утверждал, что спокойно относится к смерти. «Я не цепляюсь за жизнь, — сказал он однажды Виктории. — Ты ее ценишь, но мне это ни к чему». И затем добавил: «Я уверен, что если серьезно заболею, то умру сразу, я не собираюсь бороться за жизнь. Я не держусь за нее».

Он не ошибся. Еще в самом начале болезни он сказал другу, что уже не поднимется. Ему становилось все хуже и хуже. Тем не менее, если бы болезнь с самого начала правильно определили и должным образом лечили, его можно было бы спасти; но доктора ошиблись в диагнозе; и кстати, стоит упомянуть, что главным врачом был не кто иной, как сэр Джеймс Кларк. Когда же предложили обратиться за советом еще к кому-нибудь, сэр Джеймс презрительно отклонил идею: «Не вижу повода для беспокойства», — сказал он. Но странная болезнь прогрессировала. В конце концов после гневного письма Пальмерстона послали за доктором Ватсоном; доктор Ватсон сразу же понял, что пришел слишком поздно. У принца был брюшной тиф. «Я считаю, что до сих пор все делалось правильно», — заявил сэр Джеймс Кларк[32].

Неутихающие и острые страдания первых дней сменились хронической апатией и постоянно углубляющейся депрессией. Как-то раз слабеющий пациент попросил музыку — «хороший хорал где-нибудь в отдалении»; и в соседней комнате установили рояль, на котором принцесса Алиса играла гимны Лютера, после чего принц просил повторить «Поступь веков». Временами он бредил; временами в памяти всплывали давно ушедшие дни; он слышал голоса утренних птиц, снова мальчиком бродил по окрестностям Розенау. Или могла прийти Виктория и читать ему «Поверил Пик» Вальтера Скотта, и он делал вид, что внимательно слушает, затем она могла наклониться, и он, гладя ее по щеке, бормотал «liebes Frauchen»[33] и «gutes Weibchen»[34]. Ее горе и волнение были велики, но сильно испугана она не была. Поддерживаемая своей собственной пышущей энергией, она не могла поверить, что Альберт не справится с недугом. Она отказывалась принять столь ужасную возможность. Она отказалась встретиться с доктором Ватсоном. Зачем ей это? Разве сэр Джеймс Кларк не заверил ее, что все будет хорошо? Всего за два дня до конца, который теперь уже для всех был почти очевиден, она с чувством полной уверенности написала королю Бельгии: «Я не сидела с ним ночью, потому что это было ни к чему; ничто уже не вызывает беспокойства». Принцесса Алиса попыталась объяснить ей правду, но ее оптимизм нельзя было сломить. Утром 14 декабря Альберт, как она и ожидала, выглядел лучше; вероятно, кризис миновал. Но в течение дня началось серьезное обострение. И только теперь она, наконец, осознала, что стоит на краю разверзшейся пропасти. Созвали всю семью, и один за другим дети получали молчаливое прощение отца. «Это был жуткий момент, — записала Виктория в дневнике, — но, слава Богу, я смогла удержать себя в руках, и оставаться совершенно спокойной, и сидеть подле него». Он что-то бормотал, но она не могла разобрать; наверное, он говорил по-французски. Затем вдруг он начал приглаживать волосы, «как всегда делал во время одевания». «Es kleines Frauchen»[35] — прошептала она; и, похоже, он понял. Где-то ближе к вечеру Виктория вышла ненадолго в другую комнату, и тут же ее позвали обратно; с первого же взгляда стала заметна страшная перемена. Она склонилась на колени перед кроватью, он вздохнул глубоко, вздохнул мягко, и больше не дышал. Черты его мгновенно окаменели; она издала долгий пронзительный вопль, прорезавший замерший в ужасе замок, и поняла, что потеряла его навек.

Глава VII

ВДОВСТВО

Смерть принца-консорта стала поворотной точкой в судьбе королевы Виктории. Она ощущала, что ее настоящая жизнь ушла вместе с мужем и оставшиеся земные дни будут мрачным эпилогом завершившейся драмы. Не избежал этого впечатления и ее биограф. Для него последняя половина ее длинной карьеры тоже покрыта тьмой. Первые сорок два года жизни королевы освещены невероятным количеством достоверной информации. После смерти Альберта опустилась вуаль. Лишь изредка, в совершенно непредсказуемые моменты, на мгновение-другое занавес приподнимается, и тогда удается рассмотреть несколько основных линий, несколько заметных подробностей; остальное — лишь догадки и предположения. Хотя после тяжелой утраты королева прожила почти столько же, сколько и до нее, хроники этих лет не идут ни в какое сравнение с подробными описаниями ранней жизни. Поэтому, в нашем неведении, придется удовольствоваться кратким и конспективным изложением.

Внезапный уход принца был не только личной утратой Виктории; он был событием национального и даже европейского масштаба. Ему было всего сорок два, и по обычным законам природы он мог прожить еще не менее тридцати лет. Если бы это случилось, то едва ли можно сомневаться, что развитие английской политики пошло бы совершенно иным путем. К моменту смерти ему уже удалось занять уникальное положение в общественной жизни; уже внутренние политические круги приняли его как неотъемлемую и полезную часть государственного механизма. Лорд Кларендон, например, отозвался о его смерти как о «национальной катастрофе, последствия которой куда более значительны, чем общество способно себе представить», и скорбел об утрате его «проницательности и предусмотрительности», которые, заявил он, «как никогда пригодились бы» в случае войны с Америкой. И со временем влияние принца должно было невероятно вырасти. Ибо вдобавок к интеллектуальному и моральному превосходству он обладал, в силу своего положения, одним существенным преимуществом, которого не было ни у одного чиновника страны: он был бессменным. Политики приходили и уходили, а принц постоянно возвышался в самом центре происходящего. Разве можно сомневаться, что к концу века такой человек, поседевший на службе отечеству, добродетельный, умный и с беспримерным многолетним опытом правления, завоевал бы колоссальный престиж? Если уже в молодости он мог вступить в борьбу с Пальмерстоном и достойно ее выдержать, то чего же можно было ожидать от него в зрелые годы? Какой министр, сколь бы способным и популярным он ни был, смог бы противостоять мудрости, безупречности и огромному многолетнему авторитету почтенного принца? Легко представить, как под его руководством могла быть предпринята попытка превратить Англию в столь же совершенно организованное, прекрасно вооруженное и твердо управляемое государство, как сама Пруссия. Затем, вероятно, какой-нибудь авторитетный лидер — Гладстон или Брайт — сплотил бы демократические силы, и началась бы борьба, в которой монархия была бы потрясена до самого основания. Или, наоборот, могло сбыться гипотетическое пророчество Дизраэли. «С принцем Альбертом, — сказал он, — мы похоронили нашего… монарха. Этот немецкий принц правил Англией двадцать один год с мудростью и энергией, которых никогда не было ни у одного из наших королей. Если бы ему довелось пережить некоторых наших „патриархов“, он благословил бы нас абсолютным правительством».