Принц Галлии (др. вар.) - Олег Авраменко

Подобные напоминания в ночи возымели свое действие, и на рассвете Байонна сдалась. Как оказалось впоследствии, одно из таких «напоминаний», раскаленное массивное ядро, попало в графский дворец, да так метко, что рухнул потолок той комнаты, где как раз находились, держа совет, граф, оба его сына и несколько его приближенных. И граф, и его сыновья, и все его приближенные погибли в завале, а уцелевшие байоннские вельможи расценили это происшествие, как предостережение свыше, и приказали немедленно выбросить белый флаг. Они самолично явились пред светлые очи Филиппа и заверили его, что им гораздо милее провозглашать по-галльски: «Да здравствует принц!», чем по-французски: «Да здравствует король!»

Филипп изволил в это поверить.

Эрнан де Шатофьер с помпой принял капитуляцию всей байоннской армии.

Однако Филипп не отдавал приказа о снятии осады. Он велел привести к нему тринадцатилетнюю дочь Рене Байоннского, Эвелину, которая после ночных событий стала наследницей графства, и вошел в город только тогда, когда она принесла ему клятву верности как своему государю (он милостиво позволил ей не преклонять при этом колени).

Потом был подписан договор о присоединении Байонны к Беарну. Филипп учредил опеку над несовершеннолетней графиней Байоннской, ее опекуном назначил себя, по праву опекуна расторгнул ее помолвку с Анжерраном де ла Тур и тут же обручил ее с младшим сыном графа Арманьяка.

Трагедия закончилась фарсом. Не успела еще просохнуть земля на могиле отца, как его дочь заснула в объятиях виновника его смерти…

Захват Филиппом Байонны прошел почти незамеченным на фоне драматических событий, происходивших в то же самое время на крайнем юго-западе Европы. Локальный и, казалось бы, незначительный конфликт между кастильским королем и его дядей, графом Португальским, повлек за собой последствия глобального масштаба.

Едва лишь в Португалии стало известно о римском военном флоте, направленном императором на подмогу королю Кастилии, тамошние вельможи, сторонники самозваного короля, в одночасье превратились в яростных приверженцев единого кастильского государства и, поджав хвосты, быстренько выдали в руки королевского правосудия мятежного графа. Таков был бесславный итог притязаний Хуана Португальского на роль суверенного государя, и на этом бы все и закончилось, если бы Август XII не поставил во главе флота своего двоюродного брата Валентина Юлия Истрийского.

Девятнадцатилетний римский принц Валентин Юлий был не в меру горячим, воинственным и крайне честолюбивым молодым человеком. После пышных проводов, устроенных ему в неапольском порту, вернуться домой, так и не приняв участия в настоящем бою, было для него равнозначно поражению. Получив известие о капитуляции Португалии и письменные заверения Альфонсо XIII в нерушимости его прежних обязательств перед императором, Валентин Юлий, однако, не повернул свои корабли назад. Обуреваемый гневом и досадой, он взялся в неравный бой с мавританским военным флотом и подчистую сокрушил превосходящие силы противника, понеся при том незначительные потери.

Это был успех, достойный триумфа на родине, но окрыленный столь блистательной победой юный римский адмирал не остановился на достигнутом. Он направил свои корабли к Гибралтару, и уже к вечеру следующего дня этот стратегически важный город-порт оказался во власти римлян.

Представлялось очевидным, что горстка отчаянных храбрецов во главе с Валентином Юлием не в силах удержать в своих руках Гибралтар, и в конечном итоге весь римский флот будет разгромлен, а сам принц, если не погибнет, то попадет в плен. Но, к счастью, Альфонсо Кастильский вовремя сориентировался, и собранная им для похода на Португалию и еще не распущенная армия, совершив марш-бросок, ударила по Гранадскому эмирату с севера, а эскадра боевых кораблей из порта Уэльва атаковала Кадис. Учуяв, откуда ветер дует, Хайме III Арагонский, не ставя никаких предварительных условий, в спешном порядке отправил на помощь римлянам свой военный флот.

Как и в музыке, на войне экспромт, при наличии вдохновения, подчас приносит больше плодов, чем тщательно обдуманный и разработанный во всех деталях план предстоящей кампании. Менее чем за месяц гранадский эмират пал, сам эмир был пленен, а почти вся Южная Андалусия, за исключением мыса Гибралтар и порта Малага, доставшихся соответственно Италии и Арагону, вошла в состав Кастильского королевства. Таким образом, длившаяся более семи столетий Реконкиста в Испании была успешно завершена летом 1452 года.

Плоды этой блестящей победы пожинали не только Кастилия, Италия и Арагон. С благословения Филиппа балеарский флот участил набеги на Мавританию, а в середине августа гасконская армия оккупировала город Джазаир,* ставший впоследствии форпостом галльской экспансии в Северной Африке. Между тем иезуиты, пользуясь представившимся им случаем, расширили Мароканскую область ордена к северу, захватив портовый город Танжер, и остановили свое продвижение лишь на линии реки Ксар-Сгир, где встретились с арагонцами, которые тоже не теряли времени даром и взяли под свой контроль юго-восточную часть гибралтарского пролива, а также весь Сеутский залив вплоть до мыса Кабо-Негро.

Валентин Юлий Истирийский, удостоенный по возвращении в Италию триумфа, даже не думал почивать на лаврах. Вскоре он отправился в Тунис, чтобы воевать там для вящей славы Рима и возрождения его былого могущества.

Покончив с присутствием арабов на западе Европы и начав теснить их в Северной Африке, католический мир, вместе с тем, не мог не обратить свои взоры на восток континента, где наряду с надвигавшейся из Малой Азии турецкой угрозой, к северу назревали процессы прямо противоположного характера.

Еще в 1239 году, после победы русских войск в битве под Переяславом, великий князь Киевский Даниил, ставший впоследствии королем Руси, и хан Батый заключили перемирие, разделив между собой сферы влияния по линии Полоцк — Смоленск — Новгород-Северский — Северский Донец. В первые сто лет перемирия, которое, несмотря на постоянные пограничные стычки, соблюдалось вот уже более двухсот лет, русские короли объединили находившиеся в сфере их влияния княжества в единое государство, а затем утвердили власть Киева на Азове и в Северном Причерноморье. Так что в середине XV века, когда происходили описываемые нами события, Русь представляла собой могущественное государство на востоке Европы, равное по территории двум Германиям и уж куда более сплоченное, чем союз немецких княжеств.

А между тем, к северу от Руси набирала силу Литва. За прошедшие двести лет литовцы разделили с поляками Пруссию, изгнали ливонских рыцарей из куршских, ливских и эстских земель, успешно противостояли своим северным соседям, скандинавам, и даже было распространили свою власть на Карелию, впрочем, ненадолго. Вскорости им довелось уступить ее Московии, вассальному Орде государству, которое возникло в результате объединения славянских княжеств, оказавшихся в сфере влияния Казанского ханства.

Однако с тех пор литовские князья никак не могли забыть о потерянных территориях, также как и русские короли частенько вспоминали о том, что в былые времена северо-восточные княжества безоговорочно признавали верховенство над собой киевского престола. Несколько лет назад король Руси Роман II и великий князь Литовский Витовт IV решили, что настало время восстановить историческую справедливость, и, заключив между собой союз, начали активно готовиться к предстоящему освобождению своих, как не уставал повторять король Роман, «исконных территорий».

Московиты, которые, впрочем, и сами постепенно стряхивали с себя татарское иго, в принципе не имели ничего против братской помощи со стороны Руси, однако цена, запрашиваемая Киевом за эту помощь — так называемое воссоединение, — многим казалась непомерно высокой. И до монголо-татарского нашествия восточные славяне, этот конгломерат из множества разных племен, никогда не чувствовали себя единым народом, а после раздела их шаткой общности — старокиевского государства, северо-восточные славяне оказались в совершенно иных геополитических условиях, нежели их сородичи на юге и юго-западе. Двухсотлетнее пребывание под азиатским игом не могло не отразиться на психологии московитов, их национальном характере и культуре, жизненном укладе и, естественно, на самой форме московской государственности, которая была по-азиатски деспотичной.

Пожалуй, самым проевропейски ориентированным слоем московского общества являлось духовенство, поскольку оно напрямую зависело от Константинопольского патриаршего престола и большинство высших церковных постов в Московской метрополии занимали либо греки, либо русские. Именно епископы были единственными в Московии, кто безоговорочно поддержал идею Романа II об объединении двух восточно-славянских государств, а несколько позже (но с существенными оговорками) и идею папы Павла VII о воссоединении двух христианских церквей. Однако ни то, ни другое не нашло широкой поддержки ни у простонародья (хотя его мнения никто не спрашивал), ни среди московской знати. Московиты уже начинали осознавать себя нацией, отдельным народом, и предпочли бы еще на век-полтора оставаться под татарским игом, но сбросить его самим, собственными силами, сохранив при том свою самобытность и свою государственность.