Станислав Лем – свидетель катастрофы - Вадим Вадимович Волобуев

И сразу возобновилась эмиграция в Израиль. В 1957 году из Польши уехали примерно 40 000 евреев[403]. Среди них было немало бывших сотрудников милиции и спецслужб[404]. Одним из таких эмигрантов оказался Марсель Рейх-Раницкий – бывший шеф бюро переводов варшавского юденрата и работник Министерства общественной безопасности, – который затем как литературный критик сведет в ФРГ знакомство с Лемом и научит его нелегально менять восточные марки на западные[405].

Немало евреев, впрочем, перебирались тогда в Польшу из Советского Союза. На основании подписанного 25 марта 1957 года соглашения о репатриации в Польшу к марту 1959 года прибыли 224 тысячи человек, из коих было 40 тысяч евреев[406]. Вернулись и выжившие в советских лагерях и тюрьмах антикоммунисты, добавившие свою дозу оппозиционности в и без того не слишком расположенное к СССР общество.

В январе 1957 года прошли парламентские выборы, к которым обновленное руководство партии отнеслось столь серьезно, что даже просило епископат призвать паству идти на избирательные участки (что тот и сделал – единственный раз в истории ПНР). В феврале Гомулка снял с поста председателя варшавского парткома Сташевского, сыгравшего немалую роль в событиях 1956 года, а в Кракове сменил Дробнера на другого бывшего социалиста Люциана Мотыку, работавшего до того в Министерстве культуры и искусства. В мае на пленуме Гомулка объявил, что главной опасностью для партии является не сталинизм, а ревизионизм, и персонально раскритиковал духовного вождя коммунистической фронды, философа Лешека Колаковского (помянув заодно Ворошильского и отчаянного публициста «По просту» Романа Зиманда). К тому времени бурление в молодежных организациях закончилось: усилиями властей все многочисленные ревкомы свели в три структуры: Союз социалистической молодежи, Союз сельской молодежи и Союз польских студентов, действовавшие под патронажем ПОРП и ее младшего партнера – Объединенной крестьянской партии. Формально независимым остался лишь возрожденный Союз польских харцеров, но и там заправляли только лояльные правящей верхушке деятели. Почти все клубы интеллигенции были ликвидированы за неподобающий идеологический облик, остались лишь Клуб кривого колеса, который посещала интеллектуальная элита столицы, и пять клубов католической интеллигенции, составлявших основу движения «Знак». Осенью 1957 года была проведена большая чистка в газетах, журналах, на радио и телевидении. Политбюро поручило Центральной комиссии партийного контроля рассмотреть личные дела ряда теле- и радиожурналистов, а также сотрудников редколлегий[407]. В начале декабря «по собственному желанию» ушел с поста главного редактора «Новы культуры» Ворошильский, а сама редакция была реорганизована (среди прочих ее покинули Колаковский и Конвицкий). Всего за 1957 год с работы были уволены около 150 журналистов[408]. В конце декабря потерял свой партийный пост «трибун варшавского люда» Гозьдзик, исключенный затем и из исполкома заводской парторганизации. В декабре 1958 года Сейм изменил устав о рабочем самоуправлении, введя в его состав парткомы и профкомы. Таким образом, рабочее движение тоже оказалось под колпаком партии.

Едва появившись, был запрещен к изданию журнал «Европа», в редакцию которого входили несколько крупных партийных литераторов (Ежи Анджеевский, Адам Важик, Станислав Дыгат, Павел Хертц, Мечислав Яструн, Юлиуш Жулавский и др.). В начале ноября 1957 года Анджеевский, Яструн, Жулавский, Важик, Котт, Дыгат и др., не в силах «вписаться» в новую политику партии, добровольно положили партбилеты на стол[409]. Неудачный опыт с «Европой» заставил правящие круги зарубить другие проекты – в частности, инициативу Пшибося по изданию журнала «Жечь» («Дело»). Зато появилось литературное приложение к «Трыбуне люду» – «Трыбуна литерацка», – где выступали поборники партийного курса.

Пиком кампании по «наведению порядка» в прессе явилось закрытие «По просту» 2 октября 1957 года. Редакцию еженедельника обвинили в том, что она «развивала деятельность, вредную для политики партии и правительства, противоречащую решениям VIII и IX пленумов ЦК…»[410]. Это решение вызвало волну студенческих демонстраций в Варшаве, продолжавшихся до 7 октября. Во время столкновений с органами правопорядка пострадали 79 манифестантов и 95 милиционеров, 536 человек были задержаны[411]. Бывший главный редактор «По просту» Элигиуш Лясота был исключен из ПОРП (оставшись, правда, депутатом Сейма).

Давление цензурных тисков вызвало такое недовольство в литературных кругах, что, по замечанию партийных функционеров, ему поддались даже «товарищи, до сих пор отличавшиеся умеренностью…»[412]. Например, в ноябре 1958 года сотрудники Комиссии по культуре ЦК переслали члену Политбюро Замбровскому «для ознакомления с настроениями в писательской среде» письмо партийного писателя Адольфа Рудницкого, отправленное главному редактору одного из литературных журналов. В нем Рудницкий отзывал свою статью из журнала, так как, по его словам, «цензура объявила мне войну, а я не хочу прогибаться под нее»[413]. Марек Хласко и вовсе в феврале 1958 года уехал из страны. В июле прошел первый политический процесс: за распространение эмигрантского журнала «Культура» получила три года геодезистка Анна Шажиньская-Ревская, в прошлом боец АК и участница покушения на руководителя СС и немецкой полиции в Варшаве Франца Кутчеру. Суд над ней освещался по радио «Свободная Европа» и на страницах самой «Культуры», а в зале заседаний присутствовали такие люди, как Яструн, Пшибось и глава польского Пен-клуба Ян Парандовский[414]. Интересно, что «Культура», которой руководил уроженец Минска Ежи Гедройц (бывший сотрудник Бюро пропаганды армии Андерса в Италии), легально распространялась по польским библиотекам, а также рассылалась по адресам некоторых ученых, творческих работников и партийных функционеров (Лем журнала не получал, но попал в список лиц, который в октябре 1957 года заместитель заведующего Отделом культуры ЦК представил члену Политбюро Моравскому, рекомендуя рассылать им его номера[415]). И если при этом сажали человека, осмелившегося делиться экземплярами журнала с посторонними, это был ясный сигнал, что время либерализма закончилось: отныне только государство решало, кому можно читать «Культуру».

В такой обстановке партийное руководство сочло за лучшее провести встречу партийного актива с представителями литературного сообщества. Нельзя сказать, чтобы результаты этой встречи удовлетворили писателей, но недовольство среди деятелей культуры на время утихло. Возможно, этому способствовало то, что ряду оппозиционеров (Слонимскому, Важику, Яструну, Пшибосю, Анджеевскому, Котту) предложили войти в Совет по культуре и искусству при Совете министров ПНР, причем Слонимский как глава СПЛ стал его вице-председателем. Появилась надежда, что власть начнет обсуждать возникающие спорные вопросы в спокойном русле. Это, казалось, подтверждали и последующие регулярные встречи представителей ЦК с правлением СПЛ. Как следствие, на состоявшемся 2 декабря 1958 года заседании варшавского отделения СПЛ, посвященном избранию депутатов общего съезда, прежние оппозиционеры из числа «ревизионистов» старались