Моя жизнь - Ингрид Бергман

— Макс, у вас с собой контракт на «Жанну»?

— Он лежит в кармане, — ответил он, взглянув на меня.

— Дайте-ка его мне, я подпишу, — сказала я.

Так, на песчаном побережье Санта-Моники, я подписала контракт. Он снова взглянул на меня и сказал:

— Вы понимаете, что сейчас сделали? Вы же теперь повязаны.

— Очень хорошо, — ответила я. Мне все равно. Я намерена сыграть эту роль.

На следующий день дискуссии о контракте продолжались. Максуэл подмигивал мне, а я ему. Потом он уехал в Нью-Йорк. В конце концов Петер, придя домой, объявил: «Ну вот, теперь они готовы к тому, чтобы ты подписала контракт». На что я ответила: «Я уже сделала это. Наверное, я предугадала их решение».

Я никогда не работала только ради денег. И всегда получала удовольствие от того, что именно в данный момент казалось нужным и необходимым. А если при этом можно было еще и получить деньги, то тем лучше. Но во главе угла для меня всегда стояла все-таки роль, а не деньги.

Тем не менее, когда срок моего контракта с Дэвидом истек, я поняла, что имею полное право на часть денег, которые он заработал, сдавая меня напрокат.

Контракт кончается, Дэвид, — сказала я ему. — Я бы хотела получить часть заработанных денег». Он разозлился, поскольку всегда считал, как писал однажды в длинном послании, что вытащил меня «из мрака неизвестности к звездным вершинам». Меня очень расстроил его гнев, потому что Дэвид был для меня всем: отцом, проводником, предводителем, и у меня осталось горькое чувство от того, что он не захотел больше со мной разговаривать, наговорив сначала кучу гадких вещей о моей неблагодарности.

В 1946 году Ингрид впервые снялась как независимая актриса в фильме «Триумфальная арка». Нью-йоркские репетиции и премьера «Жанны» были запланированы лишь на осень.

Предложение пришло от новой компании, «Интерпрайз филм». Ее учредители были полны благородных намерений создавать высокохудожественные фильмы и делить прибыль между директоратом, сценаристами, режиссерами, актерами и техническими работниками — если, конечно, будет что делить, «Триумфальная арка» была их первым опытом, и для работы над этим фильмом они собрали блистательную труппу. Основой картины стал роман известного немецкого писателя Эриха Марии Ремарка. Ремарк, автор всемирно известного бестселлера «На Западном фронте без перемен», переехал в Париж, а в 1946 году, намереваясь принять американское гражданство, обосновался в Нью-Йорке. Он обладал огромным талантом. А любовь, которую Ремарк испытывал к высокой смеющейся шведке, сквозила в каждом письме, адресованном ей. Писал он много:

«Дни в сентябре... Они, как стрелы, проходят сквозь сердце. Зыбкие, золотые дни, полные скрытых прощаний, старых надежд и обещаний, дни, лишенные сожалений. Сохранять пышность молодости помогает человеческий опыт, и этот загадочный девятый месяц года является началом второй жизни — сознательной, но вовсе не покорной. Таким же бывает и вино. У меня есть несколько бутылок «Оппенгеймера» 1937 года, вырванные в час удачи, они здесь, со мною. Пожалуйста, позвоните мне, когда приедете, и сообщите, где остановились. Давайте попробуем одно из этих сентябрьских вин.

Но не откладывайте это слишком надолго — жизнь и вино не ждут. Октябрь тоже прекрасный месяц. А после него приходят тяжкая действительность и бесконечные ноябрьские дожди».

Для «Триумфальной арки» дожди начались рано. Фильм рассказывал грустную историю Парижа дождей, уличных фонарей, его обитателей — нерешительных, неуверенных в себе в канун второй мировой войны. Шарль Буайе исполнял роль хирурга-беженца Равика, спасающегося, как и сам автор романа, от кошмаров нового германского порядка. История эта была сложной. Трудно было совместить мягкую, нерешительную любовь героя к Ингрид — Жанне Маду, развратной, наглой певичке из ночного клуба, — с его твердостью в решении расправиться с шефом гестапо, истязавшим, а потом убившим его жену.

«Триумфальная арка» — один из немногих фильмов в моей жизни, в котором я чувствовала какую-то «неправильность». Мне действительно не хотелось играть в нем, и я всем об этом говорила. Но окружающие настаивали, и потом, в фильме снимались Шарль Буайе, Чарлз Лаутон. Мне и самой показалось обидным не сниматься в нем. Но я была все время не уверена в себе, мне казалось, что я недостаточно «правдоподобна». Фильм получился затянутым, его сократили, и смысл во многом был утрачен.

Кассовые сборы и общий здравый смысл подсказывали, что участие в фильме двух звезд, так блистательно выступивших в «Газовом свете», гарантирует успех. Но увы. В «Нью-Йорк таймс» Босли Краутер писал: «Благодаря подвижной камере Льюиса Майлстоуна мы наблюдаем любовь, изображаемую двумя выдающимися мастерами, — с частыми повторами и чрезвычайно длинную. И на неизбежный вопрос: «Разве это плохо?» — можно ответить только одно: «Слишком хорошо, чтобы быть хорошим, даже если делают это Бергман и Буайе».

Боб Капа приехал в Голливуд не только потому, что там была я, но и потому, что здесь находилось много его друзей. Он подумал, что это даст ему возможность найти себе какое-то применение. Я как раз снималась в «Триумфальной арке», и Капа спросил: «Могу я прийти на съемки, чтобы сделать несколько твоих фотографий?» Я обратилась к Льюису Майлстоуну, и он с удовольствием согласился, поскольку Капа пользовался большой известностью. Боб сделал массу интересных снимков, но Голливуд тем не менее не стал полем его деятельности.

Дело, конечно, было не в Голливуде. Дело было в том, что они любили друг друга.

Эта роль была нелегка. Совсем нелегка, потому что я была очень нравственной особой, очень щепетильной. Для него эта ситуация оказалась тоже непростой, потому что он, я думаю, осознавал значительность происходящего. Но я очень хотела быть с ним. Он был отважным, свободолюбивым человеком. Деньги для него ничего не значили, он был невероятно щедрым. Однажды, я никогда этого не забуду, в лондонском Гайд-Парке мы проходили мимо старого бродяги, спавшего на траве. «Пусть удивится старина, когда, проснувшись, увидит в руке пятерку», — сказал он и сунул тому пятифунтовую бумажку. Знаете, имея за спиной жизнь, где учитывался каждый доллар, такой поступок находишь замечательным. Когда я собирала одежду для французских бедняков и сиротских домов, пострадавших от войны, я выставила около своей уборной большую корзину, и люди, проходившие мимо, бросали туда старую обувь, одежду, свитера. Капа опустил в нее свой костюм. «Господи, да не отдавай ты костюм, — сказала я. — Ведь он тебе самому нужен». А он ответил: «У меня три костюма, для чего мне столько? Двух достаточно. Один забери». А вот когда я попросила пожертвовать костюм одного знаменитого актера, моего приятеля, который имел их по крайней мере сотни две, тот сказал: «Знаешь, Ингрид, никогда не известно, когда что пригодится». Конечно, между Капой и остальным миром была большая разница.