Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг. - Юрий Аксютин

Речь пока что шла об отчетном докладе, который, по идее, вроде бы должен был быть обсужден и одобрен Центральным Комитетом. Но намек был понят. И тут же раздались голоса:

— Одобрить! Завтра услышим!

Хрущев словно ждал эти реплики и сделал следующий вывод:

— Тогда будем считать, что доклад принимается Пленумом Центрального Комитета и поручается его сделать на съезде. Микоян подхватил:

— Пленум доверяет рассмотрение доклада Президиуму ЦК. Хрущев же продолжил:

— Есть еще один вопрос, о котором здесь нужно сказать. Президиум Центрального Комитета после неоднократного обмена мнениями и изучения обстановки и материалов после смерти товарища Сталина чувствует и считает необходимым поставить на XX съезде партии, на закрытом заседании (видимо, это будет в то время, когда будут обсуждены доклады и будет обсуждение кандидатов в руководящие органы Центрального Комитета: членов ЦК, кандидатов и членов Ревизионной комиссии, когда гостей никого не будет) доклад от ЦК о культе личности. На Президиуме мы условились, что доклад поручается сделать мне, первому секретарю ЦК. Не будет возражений?

Возражений не последовало, после чего Хрущев, объявив, что «все вопросы, которые следовало на нашем Пленуме решить, мы решили», объявил заседание закрытым{685}.

О чем же свидетельствует протокол этого пятиминутного пленума? Прежде всего о том, что вопрос, оглашать или нет доклад о культе личности, был к тому времени решен положительно. Решено также было, что сделает это сам Хрущев, но непременно на закрытом заседании, когда будут обсуждаться кандидатуры в ЦК следующего созыва.

Дать генеральный бой теперь можно было, разве что развернув открытую полемику против всей новой «генеральной линии» на самом съезде. Между тем два из трех противников постановки вопроса о культе личности (К.Е. Ворошилов и Л.М. Каганович) никакой слабины в этой линии тогда не усматривали. В.М. Молотов же, по его собственному признанию, очень долго и с разных сторон обдумывал такую возможность, но не решился: «Не готова была партия к этому. Нас бы просто вышибли… Если бы мы встали, никто не поддержал бы. Нет, никто». Под словами «не готова была партия» Молотов подразумевал незыблемость ленинско-сталинского «демократического централизма», безоглядную ориентацию на авторитет руководителя, вернее сакрализацию его поста, наконец, безоглядный страх перед расколом в партии, «В лучшем случае мог произойти раскол. Я этого тоже боялся»{686}.

14 февраля 1956 г. в Большом Кремлевском дворце открылся XX съезд Коммунистической партии Советского Союза. К удивлению некоторых членов Президиума, в зачитанном Хрущевым отчетном докладе ЦК не оказалось слов о роли Сталина («под руководством которого партия на протяжении трех десятилетий осуществляла ленинские заветы»).

Две недели назад, когда Президиум рассматривал и утверждал отчет, эти слова были, а теперь исчезли. «Началась новая линия — только осуждать Сталина», — констатировал позже Молотов{687}.

Во втором разделе отчетного доклада, посвященном внутреннему положению, Хрущев затронул вопрос о культе личности.

— ЦК, — сказал он, — решительно выступил против чуждого духу марксизма-ленинизма культа личности, который превращает того или иного деятеля в героя-чудотворца и одновременно умаляет роль партии и народных масс… Распространение культа личности принижало роль коллективного руководства в партии и приводило иногда к серьезным упущениям в нашей работе{688}.

Тем, кто внимательно читал тогда партийную прессу, фразы эти были не в новинку. Однако на сей раз они были произнесены с трибуны съезда, что придавало им дополнительный вес, И хотя имя этой личности названо не было, вряд ли делегаты сомневались, кто подразумевался под «героем-чудотворцем».

О готовящейся сенсации знало немалое число делегатов и гостей съезда. Их к этому исподволь готовили. Уже на утреннем заседании съезда 16 февраля член Президиума ЦК и секретарь ЦК М.А. Суслов говорил о значительном ущербе, который наносили партийной работе теория и практика культа личности, получившие распространение до XIX съезда. Они не только «умаляли роль партии, принижали коллективное руководство», но и «приводили к бесконтрольности и даже произволу в работе отдельных лиц» и «порождали односторонние, а подчас и ошибочные решения вопросов»{689}.

О том, что у партии в течение примерно 20 лет не было коллективного руководства, говорил в тот же день на вечернем заседании еще один член Президиума ЦК А.И. Микоян{690}. Он же первым произнес имя Сталина в весьма критическом плане: известное высказывание автора «Экономических проблем социализма в СССР» о расколе мирового капиталистического рынка после войны и о том, что объем производства в США, Англии и Франции «будет сокращаться», по мнению Микояна, «вряд ли может нам помочь и вряд ли является правильным»{691}. Открыто поставив под сомнение саму принадлежность этой, считавшейся «выдающейся», работы к классическим трудам марксистской политэкономии, Микоян призвал и историков по-новому осветить многие факты и события, изложенные в сталинском «Кратком курсе истории ВКП(б)». Он высмеял тех из них, кто те или иные повороты в революции и гражданской войне объяснял «якобы вредительской деятельностью отдельных тогдашних руководителей, много лет спустя после описываемых событий неправильно объявленных врагами народа». И пораженный этими словами зал услышал имена В.А. Антонова-Овсеенко и С.В. Косиора, причем названных «товарищами», что на партийном новоязе означало, что теперь их следует считать неправильно объявленными врагами народа{692}.

В той или иной степени тему культа личности затронули Г.М. Маленков, С.Д. Игнатьев, бывший в 1951-1953 г. министром государственной безопасности СССР, О.В. Куусинен и даже Каганович с Молотовым. Последний в конце своей обширной речи, сказав, что ЦК «твердо выступил против чуждого марксизму-ленинизму культа личности, сыгравшего в определенный период такую отрицательную роль», под аплодисменты делегатов выразил уверенность в том, что «настоящий съезд полностью одобрит эту принципиальную установку»{693}. И лишь один председатель Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилов избежал упоминания и осуждения культа личности, ограничившись указанием на необходимость и впредь укреплять ленинский принцип коллективности в работе{694}.

Между тем, 18 февраля Хрущеву представили первый вариант доклада о культе личности, завизированный Поспеловым и Аристовым{695}. Взяв его за основу, он 19 февраля диктует стенографисткам дополнения к нему{696}.

22 февраля состоялось еще одно заседание Президиума ЦК. Вообще-то оно не могло считаться правомочным, ибо ЦК, его президиум и секретариат с началом работы съезда как бы складывали свои полномочия до новых выборов, а все вопросы, которые могли возникнуть в это время, подлежали решению или самого съезда, или его президиума. Но что было, то было. Не Хрущев вводил подобные порядки. Именно на этом заседании, вероятнее всего, и решались окончательно последние вопросы, связанные с предстоящим оглашением доклада о культе личности. И именно на нем, судя по всему, было решено зачитать этот доклад не во время обсуждения кандидатур в новый состав ЦК, а уже после выборов, перед закрытием съезда. Вполне возможно, что тогда же Хрущев сделал еще одну уступку, обещав не ворошить дел, слушавшихся на открытых судебных процессах 1936-1938 гг. И еще одно решение было принято тогда же, о котором Молотов вспоминал на июньском пленуме ЦК 1957 г.: члены Президиума ЦК выступать по этому вопросу не будут{697}.

В свете всего вышеизложенного можно попытаться объяснить содержащиеся в воспоминаниях Хрущева и Кагановича утверждения, будто вопрос об оглашении доклада о культе личности решался на самом съезде, о чем уже говорилось в начале этой главы. По-видимому, сказалась аберрация памяти мемуаристов. Причем двойная. Ведь споры начались 21 или 23 января и закончились 22 февраля в одном и том же помещении — комнате отдыха за авансценой зала заседаний Большого Кремлевского дворца. К тому же, между заседаниями Президиума ЦК 9 и 22 февраля не прошло и двух недель, на первом из них решали, оглашать доклад на съезде или нет, на втором — о чем конкретно говорить и когда именно. И там, и там спорили ожесточенно и при остром дефиците времени (в последнем случае — в перерыве между заседаниями съезда). Разве не трудно было много лет спустя перепутать оба эти события, помнить о них как об одном и том же?

Пока высшее партийное руководство изучало проект доклада, некоторые из делегатов, проведавшие, что скрывает эвфемизм «культ личности», поспешили предложить свои услуги. 24 февраля маршал А.И. Еременко посылает Хрущеву записку: «Если Вы будете в своем докладе по особому вопросу касаться военных дел и если найдете нужным в той или иной степени коснуться Сталинградской битвы, то по этому вопросу докладываю настоящую справку». Суть ее заключалась в утверждениях, что решения Сталина по оперативно-организационным вопросам обороны города «чуть ли не привели к падению Сталинграда» и что «если бы был принят план Сталина по разгрому войск Манштейна.., то Манштейн, безусловно, выполнил бы свою задачу и освободил бы окруженных»{698}.