Вихрь - Роберт Уилсон

Это был классический кошмар. Только это был не сон, а воспоминание.

Прежде чем вшить мне лимбический имплантат, бригада хирургов продемонстрировала его мне. Мой ужас они наверняка расценили как предоперационную тревогу.

«Узел» представлял собой гибкий черный диск шириной в несколько сантиметров и толщиной меньше сантиметра. Он был покрыт россыпью бугорков размером с булавочную головку, из которых при должном кровоснабжении от окружающих капилляров должны были начать расти искусственные нервные волокна. Почти сразу после установления имплантат устанавливал связь с Сетью, за считанные дни его искусственные нервы проникали в спинной мозг и начинали инфильтрацию в соответствующие доли мозга.

Врачи спросили, понятно ли мне все это. Я ответил, что понятно.

Потом — укол анестезии, холодок в затылке, бесчувственность, занесенный хирургом скальпель…

Горящий человек был ночным сторожем на складе моего отца в Хьюстоне.

Я его совершенно не знал, и убийство было непреднамеренным. В любом суде его квалифицировали бы как убийство по неосторожности, не более того. Только перед судом я не предстал.

Дважды за жизнь я рассказывал эту историю другим людям — однажды в подпитии, в другой раз трезвым. Один раз незнакомцу, другой раз — женщине, в которую влюбился. Но в обоих случаях мой рассказ был неполным и отчасти вымышленным. Даже мои искренние попытки покаяния были пропитаны ложью.

Тех, кому я тогда каялся, уже десять тысяч лет не было на свете, но тот умирающий по-прежнему терзал мою совесть, не переставая гореть. И вот я отдал ключи от своей совести «Корифею» и мог теперь только гадать, что из этого выйдет.

Первая перемена, которую я заметил после операции, произошла не со мной самим, а с другими людьми, вернее, с их лицами.

Я ощущал кое-какие побочные последствия, о которых меня предупреждали, — приступы головокружения, потерю аппетита, но эти симптомы были несильными и быстро прошли. Меня пугало не то, что я ощущал, а то, чего не ощущал, чего мог незаметно для себя лишиться. Я старался не действовать интуитивно и несколько дней провел в одиночестве, ни с кем не разговаривая, даже с Эллисон (она, кстати, стала относиться ко мне с угрюмым презрением — как я надеялся, наигранным). Мы оба знали, как нам быть, как знали и то, что я пока не готов к своему главному поступку.

Врачи советовали мне развивать «интерактивные волевые навыки», способность пользоваться с помощью «узла» пультами управления, например, включать сочетанием воли и прикосновения графический дисплей. Те же самые навыки должны были мне пригодиться, чтобы улететь с Вокса, поэтому я ревностно принялся за тренировки. Оскар иногда заглядывал, чтобы убедиться, есть ли прогресс, и однажды принес несколько учебных пособий, предназначенных для вокских детишек: «сетевые» игрушки, при моем прикосновении менявшие цвет или начинавшие играть музыку. Поначалу они были бесчувственны к моему прикосновению. «Узел» только начал тогда проникновение в ключевые зоны моего мозга, только осваивал возбуждение и подавление отдельных участков; установились еще не все взаимосвязи, и Оскар рекомендовал мне запастись терпением.

Только когда я перестал заморачиваться на пультах управления и стал выбираться в город, выяснилось, что «узел» уже изрядно меня изменил. Я десятки раз ходил по этим коридорам прежде, бывал на этих ярусах и террасах, но теперь мне казалось, что я вижу их впервые. Лица встречных были лучезарны и выразительны. Я мог читать настроение чужих людей с такой легкостью, как будто всю жизнь был с ними близко знаком. Врачи предупреждали, что так будет, хотя прибегали при этом к таким формулировкам как «мозжечковое сцепление», «зеркальная нейронная избыточность» и «хиазмическая индукция» (так это звучало в переводе Оскара), смысл которых ускользал от меня. Но сам эффект чуть не сбивал с ног.

Я решил побывать на холмах над городом, подальше от толп. Перемещение по Воксу по вертикали походило на езду в лифте размером с вагон метро, то есть вынуждало находиться лицом к лицу со множеством других пассажиров. Я сидел напротив женщины с ребенком на коленях. Она улыбалась мне улыбкой, как будто предназначенной для любого чужака, но мы не были чужими, нас связывала «Сеть», создававшая молчаливую интимную связь. Ее тревожный взгляд и нервное ерзанье говорили о беспокойстве за будущее — недавно сообщили об ускоренном приближении машин гипотетиков, — но при этом она была готова покорно принять ту судьбу, которую уготовили ей пророки. Когда она смотрела на сынишку, ее охватывало отчаяние. Малышу было всего месяцев пять- шесть, и лимбический имплантат выглядел заметным бугром на его затылке. Я улавливал простейшие потребности ребенка и его абсолютную зависимость. Мать была не в восторге от необходимости доверить его гипотетикам, при всей своей вере в их благорасположение. Сжимая дитя в объятиях, она поддавалась греху страха.

Я чувствовал, как их обоих омывает благостная эйфория «Корифея», вопреки языку их тел и жестов. Это действовало мне на нервы. Разумеется, они чувствовали мою реакцию так же остро, как я — их. Мамаша хмурилась и отводила взгляд, словно увидела что-то дурное. Ребенок был неспокоен и тревожно льнул к ней.

Я выскочил наружу на ближайшей остановке.

Когда в следующий раз мной овладело сосущее беспокойство, был уже поздний вечер, коридоры были освещены и почти безлюдны. Весь день я проработал с интерфейсами «Сети» и понял, что, несмотря на усталость, не смогу заснуть.

Как передавали наши беспилотные аппараты, машины гипотетиков неожиданно шустро перевалили через Трансантарктический хребет раньше, чем предполагалось. На равнинной Земле Уилкса они выглядели твердыми и тяжелыми объектами, но на пересеченной местности легко меняли форму, преодолевая серьезные преграды. В горах они превращались в вязкую жидкость и в таком виде штурмовали ущелья и перевалы, стекали с крутых склонов. Время, оставшееся до их прибытия на Вокс, неуклонно сокращалось.

Те немногие прохожие, кого я встретил тем вечером, были полны противоречивых чувств, их лица пылали, как факелы, — такими они мне виделись. Я торопился проскочить мимо них и начинал понимать, что имела в виду Эллисон, говоря о коллективном помешательстве. Это относилось не только к эйфории, распространяемой «Корифеем». В вокском обществе тлел и разгорался страх, полностью подавить который было невозможно. Я прошел мимо техника, у которого на лице буквально полыхала тревога, создавая над его головой колючий нимб страха. Я и сам чувствовал его присутствие — несильное, зато постоянное, как сердцебиение. Жажда лучшего и более полноценного существования сочеталась с пугающим подозрением, что из антарктической пустыни на нас движется неумолимая и быстрая смерть.