Лабух - Иван Валерьевич Оченков

Ученицы хореографической школы — худенькие разновозрастные девочки немного испуганно косились на нас и свою строгую наставницу, и старательно выполняли упражнения. Им было явно холодно в тонких простых платьицах, напоминавших древнегреческие хитоны, но Моссовет на дровах явно экономил, а собственных средств знаменитой танцовщицы едва хватало, чтобы кормить воспитанниц. Обо всём этом она поведала нам сама, постоянно перескакивая с ломанного русского на английский, а потом на французский, которым, к счастью, неплохо владела Маша.

— Я приехала танцевать для револьюшен! — не то жалуясь, не то злясь восклицала Айседора. — Учить чилдрен быть свободными от, как это по-русски… преджедес…

— Предрассудков, — подсказал я.

— Ты знаешь английский? — округлила глаза никак не ожидавшая этого Куницына.

— Угу. Читаю со словарем!

Это была чистая правда. Всё что сумела добиться от меня учительница в школе, это — «Лондон ис кэпитал оф Грейт Британ». Потом заучил ещё несколько расхожих фраз, так чтобы было можно заказать кофе в какой-нибудь забегаловке за границей, или купить бутылку виски в супермаркете. Ну и «Love me tender» [4] могу спеть, почти без ошибок. Просто, в прошлой жизни язык англосаксов постоянно где-то звучал и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы запомнить значение хотя бы некоторых слов.

Скоро к нам присоединился всё ещё немного помятый Сергей. Завидев нас, он крепко пожал мне руку, приветливо поздоровался с Машей.

— Как хорошо, что вы пришли!

— Надо же было узнать, как протекает твоя семейная жизнь. Глядишь, посмотрю и сам надумаю.

— Да ладно, — отмахнулся поэт. — Вроде год женат, а никак не привыкну. Аська, конечно, золото, а не баба, но…

— Голова болит? — сочувственно посмотрел на него.

— Немного.

— Будешь? — незаметно показал предусмотрительно прихваченную с собой фляжку, но тут же спрятал ее в карман.

— Серж, твой друг музыкант? — вмешалась не сводившая глаз с мужа Айседора. — Возможно, мог бы оказать нам помощь?

— Он гитарист, — попытался отмазать меня Есенин, но не тут-то было.

— Николай — самый настоящий универсал! — непонятно чему радуясь, заявила Машка. — Прекрасно играет не только на гитаре, но и фортепиано, а также аккордеоне.

— Ол райт, — кивнула американка. — Нам нужен кто-то плей де пиано во время упражнений…

— Аккомпаниатор, — кивнул я, и незаметно сунув заветную емкость страдающему поэту, отправился к инструменту.

— Вы есть готовы?

— Ес мэм. Ноу проблем мэм!

— Окей! — радостно ощерилась она. — Сыграть нам что-нибудь не слишком быстро!

Блин, какая-то фантасмагория кругом. Я в прошлом, сижу за роялем, а рядом мировая звезда и один из самых лучших за всю историю России поэтов. И что тут можно сыграть?

Да теперь решено без возврата

Я покинул родные края

Уж не будут листвою крылатой

Надо мною звенеть тополя.

Низкий дом мой давно уж ссутулился

Старый пес мой давно издох.

На московских изогнутых улицах

Помереть знать судил мне бог

— Колька, брат! — расчувствовался Есенин. — Дай я тебя поцелую!

— Лучше жену поцелуй, вон как смотрит…

— Ася, ты слышала? Это ведь на мои стихи песня!

— Ес, оф косс. Мне очень понравилось, но…

— А может нам пластинку записать? — как бы невзначай предложил я. — Сначала ты читаешь стихи, потом мы с Машей поём. Можно, кстати, целое шоу придумать.

— О! — заинтересовалась танцовщица, услышав знакомое слово. — Это может быть интересно.

— За музыку отвечаю я, за хореографию вы! Идёт?

— Отличная идея, — восторженно выкрикнул Сергей. — За это следует немедленно выпить!

— Серж, — принюхалась Айседора, — ты что, опять пил?

— Нет! — с самым честным видом ответил Сергей.

— Гот демет, скорее бы уехать из этой страны водки и черного хлеба, — печально вздохнула мисс Дункан.

— Вы куда-то собираетесь? — удивилась Маша.

— Да, уже скоро. Сначала в Берлин, потом Париж и обязательно в США. Сержу просто необходимо увидеть Америку.

— Отличный маршрут! — не смог удержаться. — Я бы тоже съездил.

— А давай с нами! — сразу же предложил Есенин. — Тем более, если есть идея этого, как его, шоу…

— Ты же знаешь, что получить разрешение было совсем не просто, — как-то по-особому посмотрела в мою сторону Айседора. — Не думаю, что мы успеем.

— Жаль, — немного подумав, согласился поэт. — Но всё равно было бы здорово.

— Давай начнём с пластинки, а там будет видно, — решил не форсировать события.

— Договорились!

Общаться с представителями культурной элиты молодой Советской республики было интересно и поучительно, но нам уже пора возвращаться. Как говорится, работа сама себя не сделает. А в нашем случае, это монотонный чёс по ресторанам, трактирам и прочим «культурным» заведениям столицы. Почти каждый вечер, мы с Машей выходим на сцену и отрабатываем программу. Публике она нравится, и мы постепенно превращаемся в знаменитостей. И стоит ли удивляться, что у мадемуазель Куницыной появились поклонники?

Цветы сейчас не достать даже в Москве, но вот сладости, уже появились. Так что иногда среди презентов встречаются мосельпромовские шоколадные конфеты или пирожные. Но это редкость. Публика у нас по большей части простая. Шлют водку, закуску, иногда какие-нибудь украшения. Особенно этим грешат блатные. Не принимать подобные знаки внимания опасно, могут смертельно обидеться. Но брать ещё хуже…

Иногда мне кажется, что именно для таких случаев я ей и понадобился. Для всех мы пара и потому любой, у кого есть желание приударить за певицей, натыкается на вашего покорного слугу. Для нэпманов это обычно достаточно. Здесь они так и не смогли превратиться в хозяев жизни, как в «святые девяностые». Деньги, конечно, есть, но всё на них не купишь, даже несмотря на невероятную коррупцию. И дело даже не в идейности, таких, как Фельдман. Просто среди правоохранителей большинство — вчерашние краскомы или революционеры. Для них нэпманы безусловные враги и если есть возможность, их безжалостно давят!

С блатными сложнее. Им как раз на лабуха, будь он трижды красноармейцем, наплевать, но… популярность имеет значение! Песни мои нравятся многим, в том числе и авторитетным ворам, которых всё ещё называют «Иванами». Не бог весть, какая защита, но всё же.

И вот однажды в нашу с ней гримерную принесли конверт.

— Любовное послание? — устало поинтересовался я, повертев послание в руках.