Допрос с пристрастием - Данил Корецкий

— А второго ты наверняка знаешь. Это Гоша Тиходонец!

Теперь Зема позеленел. Его снова стал бить кашель.

— Так что никакой ты мне не друг, я знать тебя не знаю, я буду держаться от тебя подальше и денег на адвоката не дам!

Лис обошел стол и сел на свое место. Сейчас он был серьезен и строг.

— Потому что за таких людей не только тебя на куски порежут, но и твоих кентов, если вздумают за тебя мазу тянуть! И даже сотня таких липовых бумажек, как я сжег, тебе бы не помогли! Тебе теперь вообще ничего не поможет!

— А откуда вы знаете… Ну, про кентов?

— Я все знаю! — уверенно сказал Лис, хотя понятия не имел, что имеет в виду подозреваемый. — Поверь, братан, сейчас я — твой единственный кент! Если, конечно, ты меня заинтересуешь… Езжай пока в камеру, думай!

Честно говоря, когда его вели в камеру, Шкету было не по себе. С одной стороны, он пацан правильный, «закон» знает, в общак отстегивает, среди блатных «подписку» имеет. С другой — первая ходка, все неизвестно, как оно обернется на деле… Хотя Батон не раз говорил:

— Ты, главное, не бзди! Если что — поможем: малевку[61] зашлем, подогреем. Не пропадешь! И запомни, как на тюрьме себя покажешь, так и будешь жить дальше!

Но одно дело — гонять порожняки за кружкой пива, а совсем другое — переступать порог зеленой облупленной двери и окунаться в душный и противоестественный мир неволи.

Никакого полотенца на полу не было. Он сделал шаг, услышал сзади лязг захлопнувшейся двери и скрежет железного засова, осмотрелся. В небольшой, метров пятнадцати, хате стояли восемь двухъярусных шконок. Шесть пар глаз рассматривали его с брезгливым любопытством. Так посетители зоопарка разглядывают грязную блохастую обезьяну.

— Привет, бродяги, — сказал он, как учили. Верткий худосочный парень с большим ртом, гримасничая, выскочил ему навстречу.

— Привет, привет, от старых штиблет. Ты чего под своего косишь? С понтом — порядок знаешь? Блатной, что ли?

Черты лица парня дергались, будто на пружинках. Шкет никогда не видел такой разболтанной мимики. Это какой-то клоун! Такой не может быть авторитетом в хате и встречать новичка. Скорей у него задача затеять ссору. Так они иногда делали: выпускали Крысу, тот просил закурить, провоцировал драку, а тут наваливалась основная кодла…

— Блатной! — как можно тверже произнес он. — Погоняло Шкет!

— А прикид у тебя клевый! Продашь куртец? Два огляда даю!

— Ну-ка, Сифон, свали в овраг! — раздался голос со шконки. — С блатными тебе тереть не по чину! Иди сюда, Шкет!

Низкорослый кряжистый парень поманил его рукой, предложил сесть рядом с собой.

— Я Прохор, я тут рулю! Давай знакомиться. Где живешь?

У него было плоское лицо: как камбала с приделанным посередине курносым носом и цепкими, очень внимательными глазами.

— Богатяновский.

— Кого знаешь?

— Многих. Батона знаю, Зему…

— Ого! А они тебя знают? — умехнулся Прохор.

— Конечно.

— Чем докажешь?

— Да всем! И малевку пришлют, и грев подгонят…

— Да-а-а? — с сомнением спросил Прохор. — А где сейчас Зема?

Шкет глянул удивленно, пожал плечами.

— Не в курсах! Наверное, в кабаке где-нибудь оттягивается…

Камбала потемнела.

— Не в цвет, братан! Зема здесь парится, в семьдесят второй хате, на третьем этаже… Если ты с ним трешься, то как можешь этого не знать?!

— Я же с ним не каждый день трусь… — растерянно сказал Шкет. — У меня своя кодла, у него — своя…

Он чувствовал, что все идет как-то не так. Прохор приблизил свою плоскую харю почти вплотную. От нее действительно воняло рыбой.

— А кто в твоей кодле?

— Ну… Крыса, Шептун, Бомба… Прохор скривился, а вокруг все захохотали.

— А петуха в твоей кодле нет? — снова влез в разговор Сифон. — Или козла? Вот была бы крутая кодла!

— Ладно, с этим все ясно, — сказал Прохор. — За что залетел?

— Групповой грабеж. И покушение на мента. Я его шилом ударил, да он в бронежилете оказался. Но руку проткнул. — В голосе Шкета звучали нотки гордости. — Показаний не давал, все как положено!

— А кого ограбил? Шкет замялся.

— Ну, что менжуешься?!

— Да… Непонятка тут вышла…

— Какая такая непонятка?

— Отца моего ограбили. Не узнал в темноте… Снова вокруг захохотали. Но Прохор быстро прекратил веселье.

— Что скалитесь? — грозно прикрикнул он. — Этот шакал родного отца уделал! Какой тут смех?! Отец и мать — это самое святое у каждого блатного! Они нас на свет рожают! Потому «закон» велит чтить родителей!

— Ошибка вышла… Там темно было… Крыса свистнул — и пошли…

Батон говорил, что оправдываться нельзя, это удел слабых. Но все шло не так, как учил Батон.

— Не надо водиться с крысами, — мрачно и назидательно сказал Прохор. — И надо узнавать отца. И не надо щелкать боталом. Придется дать тебе морковки. Хочешь морковки?

Шкет сглотнул вязкую слюну. Он был голоден, но сейчас есть не хотелось. Но и отказываться вроде нехорошо…

— Да можно… Одну штучку…

Впервые за весь разговор Прохор усмехнулся.

— Мы не такие жадные. Мы тебя досыта накормим. Сифон, готов?

— Как пионер! — все так же шутовски улыбаясь и дергаясь, Сифон подошел к Шкету.

Вместо морковки он держал в руках мокрое, скрученное жгутом полотенце. Прохор поднял ногу и столкнул Шкета на пол. И тут же на него посыпались тяжелые удары. Оказалось, что мокрое полотенце бьет, как дубинка. Он пытался защититься, но «морковки» оказались в руках еще нескольких человек, удары со всех сторон сыпались на избитое тело. Чтобы спастись от этого «морковного» града, Шкет заполз под шконку. И действительно — бить его прекратили. Обитатели камеры глумливо, с визгом, смеялись.

— Вот и видно теперь, кто ты такой есть! — прогремел откуда-то сверху голос всемогущего Прохора. — Никакой ты не блатной, а парафин, чушкарь голимый! Сам нашел свое место! Значит, будешь жить под шконкой, как твой кореш Крыса! А вначале пройдешь прописку! А ну, выползай на свет, крыса поганая!

Преодолевая боль в избитом теле, Шкет медленно вылез, с трудом поднялся на ноги. Колени дрожали. До него только сейчас начало доходить — что произошло. «Загнать под шконку» — это самое позорное наказание на тюрьме, так поступают с теми, кто ворует у своих. Хуже только «опускание», до которого остается один шаг. А он сам залез! Как так получилось? Ведь вышло, что вся его «правильность» ничего не стоит! И по «закону» он теперь «мастевый»…[62] Все перевернулось с ног на голову…

Обитатели камеры расселись на шконках, Шкета поставили перед ними. То ли от побоев, то ли от переживаний, а может, из-за освещения, но он не различал лиц — только мутные светлые пятна. Зато остро ощущал атмосферу нетерпеливого ожидания расправы.

— Выбирай: вилкой в глаз или в жопу раз? — спросил Прохор.

Ответ на него Шкет знал.

— Вилкой в глаз!

Потому что в камере ни вилок, ни ножей нет, есть только ложки.

— Гм… — удивился Прохор. — Тогда скажи, вот ты летчик. Летишь на самолете, мотор отказал. Справа озеро из спермы, слева — лес из х…ев. Куда садиться будешь?

Наступила тишина жадного любопытства.

— В каждом озере есть острова, а в каждом лесу поляны, — дал Шкет правильный ответ. Сокамерники обескураженно зашевелились.

— В жопу дашь или мать продашь?

— Пацан в жопу не еб…ся, а мать не продается!

Шкет приободрился. Теперь он различал лица малолетних арестантов. На них читалось удивление. Прохор почесал затылок.

— Ладно, тогда будем тебе зрение проверять…

— Зрение плохое — через рукав ничего не вижу!

— Гля, он и взаправду с понятиями…

Вариантов «прописки» существуют сотни. Но Шкету повезло: на все вопросы он ответил правильно. Прохор задумался. Похоже, что это не лох, а пацан с понятиями.

Тогда, получается, его по беспределу под шконку загнали. И если у него действительно авторитетные люди в кентах, то спрос учинят с него, с Прохора!

— Значит, так! — подвел итог он. — Пусть Шкет пока живет правильным пацаном. Мы Земе малевку прогоним, если подтвердит, так и останется. А если нет — рога отшибем, и будет спать у параши!

Так начался первый день Шкета в тюрьме. Он представлял его совсем по-другому.

Клоп сидел на жестком казенном стуле. Его мутило. Он не привык обильно завтракать. Зато привык к ежедневной дозе алкоголя. Теперь организм ощутимо корежило. Хотелось пива. А еще лучше — «мастырку» анаши. Но сейчас ему ничего подобного не светило. Он с трудом унял внутреннюю дрожь и постарался вникнуть в происходящее.

— Клищук Петр Васильевич, родился в городе Тиходонске, шесть раз судим…

По другую сторону стола сидел средних лет мужчина в штатском, нудным голосом диктовал сам себе анкетные данные Клопа и вписывал их в протокол. Сразу видно, что это не опер. Кабинетный работник, бумагомарака — следак. Хотя неизвестно, кто из них хуже. Один за руки хватает, бьет по яйцам и вяжет, а другой сидит, пишет, говорит вежливо, улыбается, а сам срок накручивает…