Архив Шерлока Холмса. Сыскная полиция (сборник) - Артур Дойл

— Мы с доктором Ватсоном готовы вас выслушать.

Женщина поднялась и достала из ящика стола фотографию мужчины. Изображенный несомненно был профессиональным циркачом. Богатырская фигура, могучие руки сложены на мощной груди, из-под пышных усов проглядывает улыбка… Самодовольная улыбка мужчины, знающего вкус победы.

— Это Леонардо, — сказала она.

— Леонардо, силач, который давал показания?

— Он самый. А это… Это мой муж.

Лицо на второй фотографии было ужасным… Настоящий боров, даже лучше сказать, дикий кабан — такими грубыми, звериными были его черты. Легко можно было представить себе этот отвратительный рот чавкающим или испускающим пену в приступе ярости, и эти маленькие свирепые глазки, пронзающие бешеной злостью все, на что падал их взгляд. Дебошир, задира, животное… Все это было написано на грузном лице с тяжелым подбородком.

— Эти две фотографии, джентльмены, помогут вам понять мою историю. В цирк меня привели бедной маленькой девочкой, мне еще не было десяти, а я уже прыгала через обруч перед публикой. Когда я повзрослела, этот человек полюбил меня (если этим словом можно назвать его похоть), и я стала его женой… Будь проклят тот день! С тех пор жизнь моя превратилась в ад, а он — в дьявола, мучившего меня. В цирке не было никого, кто не знал бы, как он ко мне относился. Он уходил к другим женщинам. Если я жаловалась, он связывал меня и избивал хлыстом. Все жалели меня и презирали его, но кто мог что-либо сделать? Его боялись все до одного, потому что человек этот был страшен в обычной жизни, а когда напивался, и вовсе превращался в настоящее чудовище. Снова и снова его задерживали за драки и жестокое обращение с животными, но он был необыкновенно богат, и штрафы для него ничего не значили. Со временем все лучшие артисты покинули нашу труппу, и дела у нас стали идти все хуже и хуже. Только Леонардо и я еще привлекали зрителя… Да еще малыш Джимми Григгс, клоун. Бедолага, разве до веселья ему было? Но он старался как мог, чтобы хоть как-то продержаться на плаву.

А потом в мою жизнь все больше и больше стал входить Леонардо. Видите, каким он был? Сейчас-то я знаю, какая хилая душонка таилась в этом прекрасном теле. Но, по сравнению с моим мужем, он был просто архангелом Гавриилом. Он жалел меня, помогал, пока в один прекрасный день дружба наша не превратилась в любовь… Настоящую, глубокую, страстную любовь, такую любовь, о которой я мечтала, но никогда не надеялась испытать. Муж начал подозревать, но я думаю, что этот задира в душе был трусом и боялся Леонардо. В отместку он стал еще больше истязать меня. Однажды ночью я так кричала, что Леонардо примчался к нашему фургончику. В ту ночь чуть не произошла трагедия, и вскоре я и мой любовник поняли, что рано или поздно это должно случиться. Мой муж был недостоин того, чтобы жить. Мы решили, что он должен умереть.

Леонардо был умен и хитер, это он все придумал. Я это говорю не для того, чтобы свалить всю вину на него, ведь я сама помогала ему и готова была пройти с ним весь путь до конца. Просто одна я до такого никогда бы не додумалась. Мы изготовили специальную палицу… Леонардо сделал ее. К свинцовому наконечнику он приделал пять длинных стальных гвоздей, острыми концами наружу, так, чтобы это напоминало львиную лапу. Эта палица предназначалась для того, чтобы убить моего мужа, но выглядеть все должно было так, будто это сделал лев, которого мы собирались выпустить из клетки.

Когда мы с мужем как обычно отправились кормить зверя, ночь была темная, безлунная. В цинковом ведре мы несли с собой сырое мясо. Леонардо ждал за углом большого фургона, мимо которого мы должны были пройти по дороге к клетке. Но он почему-то замешкался, и мы прошли, прежде чем он успел нанести удар. Тогда Леонардо пошел за нами, и через какое-то время я услышала удар, он все-таки раскроил череп мужу. От этого звука сердце мое радостно забилось, я бросилась к клетке со львом и откинула щеколду.

И тут случилось что-то страшное. Может, вам приходилось слышать о том, что эти животные мгновенно улавливают запах человеческой крови, который их сильно возбуждает. Какое-то звериное чутье подсказало хищнику, что только что убит человек. Как только я открыла дверь, он прыгнул и подмял меня под себя. Леонардо мог спасти меня. Если бы он подбежал к зверю и ударил своей палицей, то смог бы усмирить его, но у него сдали нервы. Я услышала его полный ужаса вопль и увидела, как он развернулся и бросился бежать сломя голову. И в этот миг зубы льва впились мне в лицо. Я уже задыхалась от его горячего и зловонного дыхания, поэтому почти не почувствовала боли. Ладонями я попыталась оттолкнуть от себя огромные пышущие паром окровавленные челюсти и закричала. Когда в лагере поднялась тревога, я еще оставалась в сознании.

Смутно помню, как несколько мужчин, Леонардо, Григгс и другие, вытаскивали меня из лап льва, и это мое последнее вос поминание, мистер Холмс, на несколько долгих мучительных месяцев. Когда наконец ко мне вернулось сознание и я впервые посмотрела в зеркало, я прокляла этого льва… О, как же я проклинала его! Не за то, что он лишил меня красоты, а за то, что не лишил меня жизни. У меня было только одно желание, мистер Холмс, и достаточно денег, чтобы воплотить его в жизнь. Я хотела исчезнуть из этого мира, закрыть свое бедное лицо, чтобы его никто не видел, и поселиться там, где меня не нашел бы ни один человек из тех, кто знал меня раньше. Выбора у меня не было… Так я и поступила. Несчастный раненый зверь заполз в эту нору, чтобы умереть… Таков конец Юджинии Рондер.

Когда горемычная женщина закончила свой рассказ, в комнате на какое-то время повисла тишина. Потом Холмс протянул длинную руку и с выражением такого искреннего сострадания, которое я почти никогда не замечал у него на лице, мягко похлопал ее по руке.

— Бедная девочка! — произнес он. — Бедная девочка. Действительно, пути провидения трудно понять. Если на том свете нас не ждет воздаяние, то весь наш мир — не более чем чья-то жестокая шутка. Но что было дальше с этим Леонардо?

— Я больше его не видела и ни разу не слышала о нем. Может быть, я и ошибалась, так плохо думая о нем. Любить то, что оставил лев, все равно что любить одного из тех уродцев, которых мы возили с собой по стране. Но женскую любовь так просто не отбросишь. Он оставил меня в когтях зверя, не пришел на помощь, когда мне это было так нужно, а я до сих пор не могла решиться отправить его на виселицу. Во что превратилась я сама, мне безразлично. Разве можно вообразить что-нибудь ужаснее, чем моя нынешняя жизнь? Но судьба Леонардо все это время находилась в моих руках.

— Вы сказали, что он умер.

— В прошлом месяце он утонул в Маргейте, когда купался в море. Я прочитала об этом в газете.

— А что он сделал с этой палицей? В вашей истории это самая любопытная и необычная часть.

— Этого я не могу вам сказать, мистер Холмс. Рядом с лагерем был меловой карьер с глубоким стоячим озером. Может быть, на дне этого озера…

— Да сейчас это уже и не важно. Дело ведь закрыто.

— Да, — произнесла миссис Рондер, и вуаль ее медленно качнулась. — Дело закрыто.

Мы поднялись, чтобы уйти, но что-то в голосе женщины заставило Холмса задержаться еще на секунду. Он быстро повернулся.

— Ваша жизнь не принадлежит вам, — сказал он. — Вы не вправе решать, жить вам или умереть.

— Кому нужна эта жизнь?

— Кто знает? Пример терпеливого страдания — это ценнейший урок для мира, в котором почти не осталось места терпению.

Ответ женщины заставил нас содрогнуться.

— Интересно, а вы бы смогли с таким жить? — сказала она, подняла вуаль и вышла на свет.

Это было жутко. Никакими словами нельзя описать лицо, когда лица попросту нет. Два живых карих глаза, печально глядевших на нас с кошмарных останков, делали это зрелище еще ужаснее. Холмс одновременно протестующе и с жалостью вскинул руку, и вместе мы вышли из комнаты.

Два дня спустя, когда я заглянул к своему другу, он не без гордости указал на маленькую голубую бутылочку, которая стояла у него на каминной полке. Я взял ее в руку и увидел красный значок, указывающий на то, что внутри находится яд.

Открыв пузырек, я почувствовал приятный миндальный запах.

— Синильная кислота? — спросил я.

— Да. Пришло с почтой. «Я отсылаю вам свое искушение.

Решила последовать вашему совету» — эта записка прилагалась к ней, и я думаю, Ватсон, мы с вами знаем имя мужествен ной женщины, которая послала ее.

Дело XII Приключение в поместье «Шоском-олд-плейс»

Шерлок Холмс долго сидел над микроскопом, приложив глаз к окуляру. Наконец выпрямился и с торжествующим видом повернулся ко мне.

— Это клей, Ватсон, — сказал он. — Однозначно клей. Взгляните сами на эти мелкие частички.

Я приложился к трубке и навел резкость.