Через Сибирь - Фритьоф Нансен

Вдалеке я увидел белые стены и купола церкви в Ворогове, возвышавшиеся над лесом и равниной. А в бинокль я смог даже разглядеть крыши деревенских домов. Теперь надо было написать телеграммы, которые мы хотели отправить. Времени у нас было мало, на долгую остановку его тратить не было смысла. Я должен был оказаться в Енисейске не позже 21 сентября.

Наконец около четырёх дня мы бросили якорь и сошли на берег. Как и во всех сибирских сёлах, дорога с берега на косогор шла через кучи коровьего навоза, который ежегодно выбрасывался к реке. Так очищались улицы, которые тоже были сплошь покрыты коровьим навозом. Если сойдёшь с пешеходных мостков, которые были сделаны по обеим сторонам улицы, то увязнуть в навозе по щиколотку было проще простого. Особенно плохо бывает после дождей, когда навоз превращается в жижу. Так случилось и сегодня. А удобрять собственную землю навозом сибирский крестьянин ещё не научился. Он воображает, что навоз лишь портит её. И до строительства хлева, в котором можно было бы хранить навоз, он тоже ещё не дошёл. Поэтому коровы свободно гуляют по улицам.

Не успели мы подняться на косогор, как Востротин, само собой, тут же встретил знакомого, восторженно приветствовавшего его как старого друга. У знакомого было мужественное лицо с русой бородой, совсем как у норвежского бонда[84]. Впоследствии я узнал, что это был политический единомышленник Востротина, который способствовал его избранию в Думу. Он взялся показать нам дорогу на телеграф и, сгоняя коров с деревянного тротуара, проводил до маленького домика, где располагались телеграф, почта и сберегательная касса[85].

За стойкой стоял телеграфист в форме. Нам телеграмм не было, так что оставалось утешиться старой поговоркой «Отсутствие новостей — уже хорошая новость», потому что дурные имеют обыкновение приходить очень быстро. Кроме того, оказалось, что мы не можем отправить из Ворогова телеграммы, написанные нашими латинскими буквами. Здесь могли передавать только русский алфавит. И послать телеграмму в Норвегию и любое другое место за пределами России тоже было невозможно. Но инженеру Вурцелю я послать телеграмму мог, что и сделал при помощи своих русских друзей. Я написал ему, что рассчитываю прибыть в Красноярск до 25 сентября, а Востротин телеграфировал своему брату в Енисейск и попросил его послать оттуда телеграмму на одном из западноевропейских языков домой моим детям, что я ещё жив и прошу их немедленно телеграфировать мне в Енисейск.

На телеграфной станции работало четыре человека, и все были одеты в форму, как и положено в этой «стране мундира»[86]. Но телеграфировать им особо было нечего. За последние две недели пришла всего одна телеграмма, и четыре человека, смею заметить, были в состоянии справиться с такой нагрузкой. Думаю, что этот телеграф мог посоревноваться с норвежской станций на Шпицбергене, где в зимние месяцы, насколько мне известно, норвежское государство зарабатывало больше денег на продаже щенков ездовых собак, чем на телеграммах.

Востротин послал несколько телеграмм, и Лорис-Меликов сделал то же самое. Так что четырём телеграфистам была задана работа, которой было больше, чем за многие месяцы.

После того как покончили с телеграммами, Востротин отправился к своему приятелю купцу, чтобы купить продукты. Он всегда внимательно следил за тем, что мы едим, потому что считал себя хозяином, принимающим дорогих гостей в родном краю, и надо признать, что он был отличным хозяином. В лавке я встретил пьяного тунгуса, который жёлтым цветом лица разительно отличался от других представителей коренных народов, встреченных нами ранее. На лице у него была татуировка. Два полумесяца шли от уголков глаз вдоль щёк до самого подбородка. Похоже, это обычная татуировка для тунгусов[87]. Миддендорф даёт рисунки подобных. Было довольно странно, что за всё время путешествия это был первый встреченный нами тунгус, хотя их очень много в этом краю. Мне объяснили, что тунгусы — народ довольно богатый, у них много оленей, которых надо пасти, поэтому они по большей части и живут в лесах и практически не занимаются рыбной ловлей, как более бедные енисейские остяки, у которых есть только собаки, жёны, дети да ещё кое-какой скарб, который они везде с собой и возят.

Нам надо было торопиться на пароход. На берегу тем временем к Лорис-Меликову пристал другой купец, который стал его расспрашивать, почему это мы пошли в лавку к другому торговцу, ведь у него ничего нет путного, а если и есть, так всё украдено у него, честного купца. Он утверждал, что он — самый тут главный и именно к нему мы и должны были направить свои стопы. Востротин позже объяснил нам, что этот торговец — пришлый, обосновался тут совсем недавно и отличается большим консерватизмом, в то время как другой — либерал. Последний успел на прощание привезти нам в лодке сушёной рыбы в подарок.

Мы немного подождали команду, которая тоже сошла на берег отправить телеграммы, и развлекались тем, что, сидя на палубе, наблюдали на происходящим на берегу. Там мало-помалу собралась целая толпа народа, потому что на нас явились поглазеть многие мужики, бабы и ребятишки. Вероятно, приход в их село «Омуля» был большим событием в их однообразной жизни. Они в большинстве своём открытые и доверчивые люди, среди них было много светловолосых и русых. И вообще я мог бы запросто принять их за корабелов, живущих где-нибудь в деревушке на берегу фьорда в Норвегии.

Скоро к толпе присоединился и младший телеграфист в форме, у которого именно сейчас появилось время пойти погулять, и работа — наши телеграммы — была ему в том не помеха. Но, наверное, и это работа не была срочной, как и всё остальное в этой стране, где не любят торопиться. Да и на почте, верно, остались ещё трое служащих, которые в состоянии отослать телеграммы. А этот подошёл к группке девушек и стал развлекать их. Вскоре на берег спустился ещё один парень, с корзиной провизии и котелком. Завязалась оживлённая беседа, а потом все они пошли к одной из лодок, уложили свои пожитки и отчалили. Было очевидно, что молодые люди отправились на вечернюю прогулку, которая могла перерасти и в ночную. Они так весело смеялись и были так по-юношески счастливы, что я надеялся, они отлично проведут время. Телеграфист сидел на руле. Так что наши телеграммы остались на попечении троих остальных.

Но вот на борт вернулась команда, мы подняли якорь и около половины шестого вечера отправились дальше. Шли мы долго, благо ярко светила луна, а погода была хорошей. Только в десять, преодолев порядочное расстояние, мы встали на якорь.