Бархатная кибитка - Павел Викторович Пепперштейн

зонтики, взятые на просвет фонарями набережной, ночная бухта, плывущие в воде огни, сменяющие друг друга, как красные и белые полоски на американском знамени: сладковато-тяжелые ароматы из-за садовых оград и соленые с моря, заснувшее вдали судно, где тускло горит неподвижный фонарь. Эвкалипт – смолистое потрескивание, хвойный шорох, сухая жара безвоздушного леса, и всюду, в зарослях папоротника, на зыбких бархатных коврах мха, цветет мелкая суета укромных существ, всюду катаются комки кремового меха, и, куда ни глянь, везде проворная беготня человекоподобных по липким стволам, из каждой трещины в ландшафтах и стволах глядящие животно-морщинистые лица, перекличка гортанных голосов. Арум триф – это имя героя фантастического романа.

Название «арника» вызывает в воображении образ куста, осыпанного ярко-красными ягодами, останавливающими кровь. Гиосциамус – это сухой и почти невесомый крокодил, двусмысленно улыбающийся уголками рта

Я говорю: бюллетень я вам выписала, на ночь принимайте димедрол, феназепам не советую, чай с медом, горячее молоко с инжиром, если есть, ножные ванны.

Я говорю: итак, домашнее задание: выучить строение паука и способ плетения паутины, страница шестьдесят три, параграф седьмой.

Я говорю: вы не видели мой портфель? Эмма Мироновна говорит: это не ваш, вот тут на диване стоит? Я говорю: нет, это не мой. Абрам Семенович говорит: так чей же это? Я говорю: не знаю. Эмма Мироновна говорит: а если там бомба? Он говорит: тогда мы все подзарвемся к бабушке. Я говорю: вот будет шикарно. Она говорит: «шикарно» сказал Сукарно. Она говорит: невысокий, интеллигентный, у губы веснушки, слегка косит. Я говорю: ну, до свидания. Они говорят: до свидания, до свидания. Я говорю: свет выключить не забудьте. Они говорят: мы не забудем. Я говорю: сыр за один двадцать осетинский, кефир два тридцать. Я говорю: ой, еще я забыла, колбаса, совсем забыла колбасу, еще колбаса. Они говорят: не надо забывать. Она говорит: все, гражданка, я уже выбила. Все, гражданка. Я говорю: так вы добейте.

Я говорю: добрый вечер, Инна Павловна, нашли сумку? Она говорит: да это не сумка была, а портфель. Небольшой такой, кожаный, темный. В метро какой-то мужчина подходит и говорит: вы не скажете, как на Горьковско-Замоскворецкую линию перейти: я нездешний. Я говорю: вот я туда перехожу, идите за мной. Он говорит: очень вам благодарен. Я, знаете, только сегодня из Сочи, к приятелю. Я говорю: вы, значит, из Сочи? Он говорит: да, из Сочи. Вообще-то я родился во Львове, в семье медицинского работника, но сам я преподаватель. Я говорю: это хорошо, что вы в Сочи, у моря, курорт, тепло, юг. Я сама всегда мечтала. Он говорит: вот и приезжайте как-нибудь. У меня квартира в Сочи, сравнительно недалеко от прибрежной полосы. Я говорю: спасибо за приглашение. Он говорит: нет, это вам спасибо за то, что вы меня провели. Я говорю: не за что.

Невысокий такой, интеллигентный, у губы веснушки, слегка косит, брюнет. А потом, я уже из автобуса вышла, смотрю: портфеля нет. Я думаю: неужели… Оказалось, зря погрешила против человека, прихожу – он на диване стоит. Маленький, темный, из кожи. Я говорю: ну, хорошо что вы его нашли, Инна Павловна. До свидания, Инна Павловна. Она говорит: До свидания, Анна Парамоновна. Я говорю: здравствуйте, Мария Яковлевна. Свекровь говорит: добрый вечер. Муж говорит: что у нас сегодня на ужин? Она говорит: я сделала соус. Он говорит: а что все же изображено на той картинке? Я говорю: вот не знаю, не знаю. Она говорит: телефон звонит. Я говорю: подойди, это тебя. Он говорит: мне вылезать трудно, маму беспокоить. Я говорю: алло, кто говорит? Он говорит: Михаила Александровича будьте любезны позвать. Я говорю: я же говорила, это тебя. Он говорит: алло. Давид? Приехал? Благополучно добрался? Хорошо, Давид. Нет, Давид. Да, Давид. Да видишь ли, Давид… На пятом выйдешь, там три четыре пять шесть семь восемь три три девять. Ну, пока, Давид. Пока, Давид. Пока, Давид. Он говорит: приехал, добрался, хорошо. Он говорит: наверное потолстел, располнел, стал солидным, носит костюм и галстук закалывает мелкой перламутровой запонкой. Наверное сделал карьеру, занимает ответственную должность. Наверное похудел, загорел, занимается спортом, играет в теннис, сделался сухим, мускулистым, коротко стриженным, упруго подпрыгивающим, равнодушно глядящим, слегка улыбающимся, некурящим. Наверное похорошел, отрастил черные усы, получил наследство, любит пляж, курит иностранные сигареты, носит французские кремовые ботинки, посещает рестораны, говорит на языках. Наверное поумнел, читает книги, думает о проблемах, пишет реферат, защищает докторскую, носит очки, быстро устает, принимает таблетки от головной боли, женился, родил двух детей, Лену и Витю, имеет двухкомнатную квартиру. Наверное опустился, много пьет, наблюдается у невропатолога, стал дряблым, вялым, разошелся с женой, увяз в долгах, сломал большой палец на ноге. Наверное притерся ко всему, стал учителем в школе, тычет в доску указкой, носит один и тот же синий костюм, зарабатывает частными уроками, холост, жениться так и не успел, дома проверяет тетради учеников, боится интриг со стороны заведующего учебной частью, живет в коммунальной квартире, пьет пиво и кефир. А может быть, остался таким, каким и был в те далекие, давно минувшие времена: невысокий, темноволосый, у губы веснушки, слегка косит.

Свекровь говорит: ну, как соус? Он говорит: очень вкусно, мама. Я говорю: это тебя опять. Он говорит: мне вылезать неудобно, маму беспокоить. Я говорю: алло. Они говорят: можно Леокадию Альбертовну? Я говорю: здесь таких нет. Вы неправильно набрали номер. Они говорят: извините. Я говорю: пожалуйста. Муж говорит: кого спрашивали? Я говорю: какую-то Леокадию Альбертовну. Свекровь говорит: ну вы подумайте, ведь так звали мою сестру, которая умерла в молодости. У нас в комнате еще долго висел ее фотографический портрет, очень красивый, она стоит на фоне зимнего пейзажа, в шубке, засунув руки в муфту, а рядом маленькая собачка. Я ее хорошо помню, ее звали Педжи, маленькая такая, веселая собачка, мы все ее так баловали. А потом мы так плакали, когда она умерла, отравившись молоком. Нет, не сестра умерла, отравившись молоком. Сестра умерла позже. Мы тогда жили в Баку, а сестра вот уже два года жила у тети в Киеве. Я помню, мы все сидели за завтраком, а мама говорит: сегодня мне сон снится, что Леля входит ко мне в комнату в длинном белом платье и говорит: мама, мама… А потом принесли телеграмму о том, что она умерла. Такая была красивая, интересная. А портрет еще потом долго висел, но сын его вынул и вставил другую картину. Он говорит: да, вставил, но теперь никак не могу понять, что на ней изображено. Раньше мне вроде казалось, что это битва: сцепившиеся всадники, плащи, крупы коней, но теперь этого никак нельзя сказать. Кое-кто утверждает, что это цветок изнутри. Она говорит: а еще со мной случай был. Совсем недавно, ночью проснулась и включила свет, чтобы посмотреть на часы. И вдруг мимо меня прошел молодой, интересный, с длинными волосами, в шортах, с толстой книгой в руке и исчез за роялем. И главное, я обычно каждого шороха пугаюсь, а тут совсем не испугалась. Он говорит: если смотреть в бинокль, но не так, когда приближает, а наоборот, то кажется, что это чье-то лицо. Я говорю: а по-моему, это скорее напоминает маленькую лохматую собачку, которая пьет из блюдца, или, в крайнем случае, музыкантов в оркестре. Он говорит: опять звонят. Я говорю: я подойду. Это, наверное, Лида Соколова звонит. Я говорю: алло? Кто говорит? Я говорю: да что ж это такое? Я говорю: да что ж это творится? Да что ж это творится?