Злодейка и палач (СИ) - -

Глава Бересклета молчал.

Верн стоял у противоположной стены, хотя рядом было два резных стула, явно созданные методом усложнённой арбоскульптуры. Хрисанф тут же направился к нему и уселся на один из них без малейшего стеснения. В какой-то страшный момент было слышно только попискивание тонкого стульчика, вместившего в себя нескромные размеры Хриса. Мечтателя она заметила совершенно случайно. Он стоял по правую руку от отца и едва ловится в фокус, как темное пятно на засвеченном фото. Айрис, вставшая недалеко от Верна, обнаружилась минуту спустя самым странным образом из всех. Ясмин, глубоко нечувствительная к любым проявления неудовольствия, ощутила ее взгляд, как тяжёлое и горячее прикосновение. Сестра стояла почти рядом и едва ли не открыто повернулась к ней спиной. Должно быть, они изрядно ее разозлили.

— Вы собрались здесь ради меня? — спросил Абаль.

Ясмин вздрогнула. В его голосе слышалась лукавая, но лишенная теплоты улыбка, и он стоял прямо за ней, только что не вплотную.

— Конечно, нет, — все так же весело фыркнул Мечтатель. — Ты — человек, а здесь творятся дела меж богами тотемов, так что не мни о себе слишком уж высоко.

Он сдвинулся в сторону от отца, и стал виден весёлый блеск его синих глаз. И Ясмин вдруг поняла, кто был проводником богов Бересклета, когда его отец засыпал внутри собственного тела, выпуская архаичную сокрушительную силу тотема.

— Богов тут нет, — равнодушно заметил Абаль. — Один я.

Судя по голосу, он замечательно держал себя в руках и не собирался сдавать ни пяди.

— Мы снизойдем до тебя, человек, — сказал глава Бересклета.

Ясмин с трудом поборола желание обхватить себя руками, укрывая и баюкая перепуганное подсознание. Глава Астер был таким же, как тогда, в беседке. Или, скорее, это существо уже давно не было главой Астером. Здесь, в полутемной террасе, где гас золотой полдень, между всеми этими замершими людьми, стояла древняя сокрушающая сила, не имеющая имени. Темное коллективное ид, нанизанное на нить столетий, аккумулировавшее в себя ум лучших своих представителей, их умения, разум и кровь. Ясмин вдруг подумала, что ее мать прекрасно понимает, кто сидит подле неё. Уже давно понимает и, может быть, смирилась.

— Свыше двух десятков лет назад, тотем Спиреи обманом сверг тотем Бересклета, что есть естественный и необходимый процесс смены поколений. Свыше двух десятков лет назад, тотем Спиреи, движимый страхом разоблачения, обрёк тотем Бересклета на умирание, что нарушило естественный ход событий.

— Какого разоблачения? — спросила Ясмин, но ей никто не ответил.

Абаль тихо вздохнул и мягкий шёлк его рукава задел ее небрежно убранные волосы.

— Ничего нельзя изменить, я — кровь своего отца, но я — не мой отец, — сказал он.

— Испокон веков сыны платят за отцов, так было, и так будет впредь. Бересклет сольёт кровь с кровью предателей Спиреи и восстановит естественный ход вещей.

Сердце у Ясмин заколотилось в груди, как рыба в бредне. Она ожидала чего-то подобного, но думать и видеть, как это происходит прямо у тебя на глазах, было совершенно иначе, чем просто думать об этом. Насколько она знала, Варде был присущ расчетливый брак, но благородные тотемы учитывали веление сердца своих детей, открытое принуждение считалось дурным тоном. А про мир самой Ясмин и говорить нечего. Хотела бы она видеть человека, который шёл в брак против собственной воли. Бывало, по глупости, но добровольно.

Но… чтобы так?

Я ведь отдала ему метку, подумала она вдруг. Умница Абаль наверняка понял к чему идёт гораздо раньше неё самой, но он все ещё был здесь. Почему?

— Как я понимаю, выбора у меня нет? — скучающим тоном спросил Абаль.

Ясмин хотела обернуться и не могла. Что он чувствует, когда говорит это? Что он чувствует прямо сейчас?

— Нет, — почти эхом отозвался Мечтатель.

Он повернулся к мутным окнам террасы, и вдруг как-то сразу стало понятно, что он уже давно не так весел и не так юн, как казалось вначале. Невидимый глазу венец Бересклета лежал на его челе, а внутри этого немногочисленного и мирного дома уже давно и напряжённо велась незримая и страшная война, где ценой победы была смена власти и захват исследовательских активов. Странно лишь то, что этот разговор все же состоялся и ни Катх, ни Древоток не перехватили такой лакомый кус, как сын Примула.

Ясмин почему-то воображала, как она попросит мать прекратить отвратительный шантаж, и та, разумеется, пойдёт ей навстречу. Но она сидела и боялась даже шелохнуться, не то, что рот открыть.

— Варда не одобрит этот союз, — тихо сказал Верн.

Лицо у него сделалось белым, как молоко, но держал он себя неожиданно хорошо, особенно учитывая собственное положение заложника.

— Чернила выцветают, слова теряют свою суть, и Бересклет скрепляет узы кровью и дарами. Мы желаем видеть наших детей покорными божественной природе тотема, а не каменной бумаге.

Ясмин читала о старинном свадебном ритуале, который имел внешне атрибуты жертвоприношения, только по-настоящему никто не умирал, кроме молодого барашка. Наоборот, все радовались и посыпали друг друга кружевными лепестками камелий после того, как сольют единую кровь и отопьют ее из кубков.

— Ну что же, — все тем же голосом, в котором нельзя было найти ни тени эмоций, продолжил Абаль. — Могу ли я понимать своё положение, как безвыходное?

Ну разумеется можешь, подумала Ясмин с раздражением. Что толку миндальничать с человеком, который даже не человек. Зачем вообще договариваться, если выход из положения у него прямо в руках. Ну или в груди, если быть точнее. Активируй, черт тебя побери, метку, и насилие закончится прямо сейчас!

— Ты можешь понимать наше положение, как безвыходное, — ответил за отца Мечтатель, словно работал переводчиком с божественного на человеческий.

Но, скорее всего, боги тотема просто не были заинтересованы в социальных реверансах и не желали утешать свою жертву.

— Если я вынужден взять за себя одну из дочерей Бересклета, — неспешно сказал Абаль, — то я могу позволить себе хотя бы этот скромный выбор?

Сердце у Ясмин отчётливо остановилось, а после задрожало и ухнуло куда-то в желудок, как плохо переваренный ужин. Он… понимает, что говорит? Он говорит это, потому что связать себя узами с Ясмин безопаснее, чем с Айрис, или потому что несколько дней назад, в саду, они целовались, как сумасшедшие? Или…

Додумать она не успела.

— Нет, — сказала мама. — У тебя нет выбора, Абаль, сын Примула, ты совьёшь нить своей судьбы с нитью Айрис, и пройдёшь свой путь до конца рука об руку с ней.

За прозрачной стеной террасы, едва заметно поделенной на ровные прямоугольники, весело носилась стайка воробьев, кроны дубов бежали вслед за ветром кудрявыми зелёными облаками, Мирта, размахивая сразу четырьмя руками что-то объясняла юнцу с несчастным лицом. А здесь стояла тишина, которую, казалось, можно потрогать, так она была ощутима.

Молчал глава Астер, молчал Мечтатель. Молчал и сам Абаль. Только Айрис едва слышно пробормотала полузадушенное:

— Мама, почему?

Но услышала ее только Ясмин.

Все вокруг вдруг стало показалось ей картонным и ненастоящим. Ненастоящие боги, держащие ее деревянную послушную фигурку в огромных руках, страшный подвижный сад, незнакомые глянцевые растения, которым нет ни места, ни имени в цивилизованном мире. Мама, которая… Просто не ее мама. Обиженная и прекрасная, как светлоокий ангел, Айрис, отыгрывающая партию послушной дочери, но непокорной натуры. Обычно у книжных прототипов вроде нее все складывается отлично к концу книги. Ясмин хотела бы провернуться к Абалю и узнать, остался ли настоящим он, но не смогла.

Настоящим было только воспоминание о маленькой могиле, где давно проросли скорняки, и на которой никто не поставил ограду.

Воздух сделался тяжелым и вязким, а перед глазами образовалась темная пелена, как если бы кто-то накинул на неё траурную вуаль. Кто бы мог подумать, что несостоявшееся замужество так плохо подействует на ее психику? А ведь она вовсе не собиралась замуж. Ей это даже в голову не приходило, потому что любовь к матери была сильнее любой другой любви.