В лесах Пашутовки - Цви Прейгерзон

костюма заключается не в запахе и не в моде, а в том, что, невзирая на нафталин, он успел накормить собой не просто несколько поколений, но целую цивилизацию моли.

Обувь не уступает костюму: вряд ли человек в такой обуви может с уверенностью смотреть в будущее. Один из башмаков вовсе без каблука, зато второй демонстрирует рваную рану по всей длине фасада или, что называется, всем своим видом «просит каши». Трудно представить, как можно передвигаться в такой обуви, не хромая на одну ногу и не загребая дорожный мусор другой. Все это вместе — шляпа, костюм и башмаки — выглядит более чем странно. Откуда он такой взялся, хотел бы я знать…

«Благословенно имя Властелина мира!» — слышится голос кантора. Уважаемые люди общины стоят на биме[42], и в руках у них свитки Торы. Все присутствующие смолкают, объединенные общим торжественным настроем. Да откроется мое сердце для радости Торы, да исполнятся все мои пожелания и сердечные мечты всего народа Израиля, да свершится все к лучшему, к счастливой жизни, к мирному миру! Боль и слезы звенят в голосе поющего. Трижды произносит он древнюю арамейскую молитву; берущий за душу напев разливается по залу — подарок от человека Небесному Отцу его.

Да свершится воля Твоя, и распахнется сердце мое…

Да исполнятся наши мечты…

Слезы выступают на глазах у мужчин, с женской половины слышится плач. Обернутые в молитвенные покрывала, неподвижно стоят старики на биме синагоги. Бережно, как младенцев, держат они на руках святые свитки Торы.

И снова попадается мне на глаза мой герой. Бледный как смерть, стоит он у колонны, и взгляд его устремлен в пол. Голос кантора взбирается все выше и выше, завершая молитву на совсем уже немыслимой ноте. В зале слышится общий глубокий вздох; люди какое-то время потрясенно молчат, затем качают головами.

— Артист! — восхищенно бормочет мой сосед.

— Нет другого такого, — подтверждает другой.

Эти очень пожилые люди знают, о чем говорят. Не раз приходилось им слышать и великого Сироту, и не менее знаменитых Ройтмана и Минковского, но сегодня им кажется, что такого великолепного исполнения еще ни разу не звучало в стенах наших синагог.

— Он уезжает в Америку… — по секрету шепчет третий старик.

Зато четвертый решительно не согласен с предыдущими мнениями и в подтверждение принимается подробно рассказывать о необыкновенном происшествии, которое некогда имело место в славном городе Кременчуге. Да-да, это было сорок лет назад… Так вот, один знаменитый кантор…

На биме готовятся к чтению главы из Торы. Не слушая соседей-стариков, я снова наблюдаю за странным чудаком у колонны. Он стоит неподвижно. Капельки пота и слез блестят на бледном лице. И вдруг, словно вспомнив о чем-то, он оборачивается к большим настенным часам, которые висят над дверью синагоги. В глазах моего героя появляется выражение тревоги, и он начинает быстро пробираться к выходу.

3

Я выхожу за ним и вижу, как чудак поспешно торит себе дорогу в уличной толпе. Город залит светом, люди торопятся по делам. Середина недели, обычный рабочий день. Похоже, что глубокое волнение, которое только что сотрясало сердце моего героя, бесследно рассеялось в суетливой городской толкотне, в многоголосом городском шуме. Не отрывая глаз от мятой шляпы и изъеденного молью пиджака, я следую за ним. Вот он ныряет в метро — что же, нам по пути. Чудак выходит на станции «Красные Ворота» — там же выхожу и я. Вот мы снова наверху, на большой шумной площади. Куда теперь?

Ага — я вижу, что он свернул в один из дворов. Все, конец пути? Но я не тороплюсь уходить. Ничего не случится, если постоять здесь с четверть часика. Уйти всегда можно. Острое чувство любопытства заставляет меня остановиться напротив подворотни и сделать вид, будто я разглядываю витрину. Кто он такой, этот человек? Откуда взялся? Чем занимается?

Ждать приходится недолго. Минут десять спустя на улицу выходит вроде бы тот же самый человек. Тот — да не тот! За это короткое время с нашим героем произошла поистине волшебная перемена. Теперь ему ни за что не дашь больше тридцати пяти. Исчезла мятая шляпа, испарился изъеденный молью пиджак, остались в прошлом чудовищные башмаки — один без каблука, другой — любитель каши. Перед нами — высокий, уверенный в себе мужчина в элегантном костюме и новых дорогих туфлях. Пружинистым шагом он движется по улице к той же станции метро, из которой мы только что вышли. Нечего и говорить, что я тоже не отстаю.

На сей раз мы выходим на станции «Библиотека имени Ленина». Ага, похоже, цель нашего путешествия — университет. Так и есть! Элегантный мужчина взбегает по лестнице учебного корпуса. Здесь как раз закончился лекционный час — нас встречает звонок, студенты выходят на перерыв. Мужчина поднимается на третий этаж, поворачивает влево и привычным движением открывает дверь аудитории. Выждав минуту-другую, вхожу за ним и я.

Большая, на сто — сто двадцать человек, аудитория кажется переполненной. Где же мой герой? Да вот же он — стоит на кафедре! Сто пар глаз устремлены на него, ловят каждое его движение. Как опытный дирижер, мой бывший чудак из синагоги поднимает руку, сигнализируя о начале лекции, и студенты дружно встают, приветствуя уважаемого профессора.

— Товарищи, — произносит он звучным голосом, — сегодня мы продолжим тему комплексных чисел…

— Кто этот лектор? — шепотом спрашиваю я, склоняясь к уху своего соседа.

Студент смотрит на меня, как на глупца. Весь его вид говорит: «Как?! Вы не знаете этого человека?! Как можно не знать этого человека? Такого человека!»

— Профессор Зистерман, доктор физико-математических наук!

Я благодарю и на цыпочках покидаю аудиторию. В отличие от удивленного студента, я теперь точно знаю, что, помимо вышеупомянутых университетских титулов, есть у нашего героя еще один. Он — один из «вернувшихся». Один из «вернувшихся» тайно, «вернувшихся» скрытно, подобно испанским евреям-маранам четыре века назад.

Вспоминаю и не раз читанные мною описания событий столетней давности — период Ѓаскалы, период просвещения