Леди-наследница - Алисса Джонсон

— Вам снова приснился кошмар.

— Но сейчас я не сплю.

— Как и я, и поскольку мы оба не спим и…

— Это не должно вас беспокоить.

Она пропустила это замечание мимо ушей.

— Вам снится война?

— Что, простите?

— Я слышала… только что… — Она махнула на дверь. — Слышала, как вы сказали «пушки». Вам снится война?

Он молчал так долго, что она даже немного удивилась, когда он открыл рот, чтобы заговорить.

И тут же захлопнул его, не произнеся ни слова.

— Хотите, чтоб я принесла вам какого-нибудь вина или…

— Спасибо, нет.

Она переступила с ноги на ногу.

— Жалко, что у меня нет шоколада.

— Все в порядке. Возвращайтесь в постель.

— А не лучше ли вам…

— Нет. Идите спать.

Она расправила плечи, сделала глубокий вдох и сказала:

— Нет.

Темные брови поднялись так высоко, что чуть ли не скрылись в волосах.

— Нет?

Она решительно кивнула:

— Я не уйду.

Он не шевелился, только брови опустил.

— Это была не просьба, Уиннифред.

— Я знаю.

— Понятно. — Он отступил назад, прислонился к двери и сложил руки на груди. — И чего же вы надеетесь достичь, бросая мне вызов?

В таком настроении Уиннифред его еще не видела. В речи его была холодность, усиливающая ее нервозность, а пренебрежительная манера была чем-то новым. Он смотрел так, словно находил ее интересной, но лишь самую малость.

— Ничего я не надеюсь достичь, — ответила Уиннифред. — Я надеюсь помочь. Должна попытаться.

— Почему?

Она не поддалась внезапному желанию отвести взгляд.

— Потому что вы мне небезразличны. Вы мой друг. Потому что…

— Мы знаем друг друга без году неделя, — напомнил он, скривив губы. — И вы упорно пытаетесь превратить это в душещипательную комедию?

Разрываемая обидой и гневом, она почувствовала, как под кожу проникло тонкое, но острое лезвие крайнего смущения. Чтобы руки не дрожали, она сцепила их за спиной, вздернула подбородок и встретилась с ним глазами.

— Я не знаю, что это такое.

Он моргнул раз, другой, затем закрыл глаза.

— Простите. Черт, простите. Это было ни к чему.

Она промолчала, не зная, что сказать.

Гидеон провел ладонью по лицу.

— Кажется, мне все же надо выпить.

— Я принесу.

— Нет. Оставайтесь здесь. — Он оттолкнулся от стены, схватил трость, прошел к двери, потом обернулся и нахмурился. — Оставайтесь здесь, Уиннифред.

— А разве я не за тем пришла, чтобы здесь остаться?

Он насупился еще суровее, потом повернулся и вышел из комнаты.

Уиннифред смотрела на дверь, слушая, как раздаются в коридоре шаги Гидеона.

«Мы знаем друг друга без году неделя».

Эти слова уязвляли, но они не ранили так, как его слова у моста. Частично потому, что Уиннифред знала, что они были сказаны в гневе, но главным образом потому, что это не было критикой в ее адрес. Но это не остановило ее. Сказанное напомнило ей, как часто приходится хорошенько потрудиться, чтобы получить желаемое. Можно целыми днями тянуть морковку, но она не будет расти быстрее и не вырастет крупнее. А можно поливать, пропалывать и окучивать, и в конце терпение и труд окупятся.

Мужчине может нравиться женщина, его может влечь к этой женщине и в то же время ужасать мысль о том, чтобы жениться на ней после всего лишь недолгого знакомства. Это имеет смысл. Не слишком лестно, но по крайней мере разумно.

И ей тоже надо быть разумной. Она готова была бороться за то, чего хочет; теперь необходимо ждать и принимать то, что им обоим еще так много нужно узнать друг о друге.

Это она сможет… наверное… вероятно.

Запас смелости не безграничен. Сколько бы ни отодвигала Уиннифред в сторону свои страхи, они всегда найдут способ дать о себе знать… способ подточить ее решимость.

Знает он ее неделю или десять лет, ей, возможно, никогда не стать той женщиной, на которой Гидеон захочет жениться.

Она не красавица, не образованна, не утонченна. Она не леди. Она украла кулон, играла в карты с воришкой и водила дружбу с козой.

Она не из тех людей, с которыми хотят дружить.

— Лилли хотела, — прошептала она в пустую комнату.

Раньше она была кому-то нужна, значит, кому-то может понадобиться снова. Немножко времени и труда — при условии, разумеется, что она все еще будет этого хотеть, — и этим кем-то может оказаться Гидеон.

Глава 22

Гидеон искал не выпивку — во всяком случае, не только. Он хотел несколько минут побыть в одиночестве. Ему требовались время и пространство, чтобы обуздать свой гнев, привести в порядок бессвязные мысли и укрепить пошатнувшуюся решимость сделать то, что правильно. Он извинится за свое поведение, а потом отправит Уиннифред назад, в ее комнату.

Выпивку он нашел в таверне, где в угрюмом молчании порознь сидели несколько посетителей. Ему хотелось присоединиться к ним, сесть у огня и напиться вдрызг. Вместо этого он купил бутылку и сделал первый длинный глоток на лестничной площадке на обратном пути наверх.

Дважды. Дважды задень он забылся в воспоминаниях о войне. И дважды за день вывалил свои страдания на Уиннифред.

Просто чудо, что она еще не сбежала назад, в Мердок-Хаус, проклиная его на чем свет стоит.

Он потер грудь там, где тупая боль не давала покоя с тех пор, как он осознал, как сильно ранил ее чувства у моста. Она безобидно пошутила по поводу их помолвки, и он, как последний ублюдок, ответил тем, что чуть не проглотил язык от ужаса.

О, она сделала вид, что это ерунда, что ничего страшного не произошло, а потом рассмеялась и простила его. Но он видел обиду и боль в ее глазах и как побледнела кожа под веснушками. Уиннифред не удалось это скрыть. А он не сумел найти ни слов, ни смелости, чтобы все исправить. Как он мог объяснить свои страхи, не объясняя их причин? Как мог раскрыть ей ту маленькую, эгоистичную часть себя, которая мечтает время от времени о том, как ухаживает за ней, как делает ее своей? Как может он признаться в этом и не сказать, что лучшая его часть никогда не позволит этому случиться?

Он не мог. И в этот раз ему не удастся все сгладить глупой шуткой.

Acomedie larmoyante… Проклятие!

О чем он думал?

Он стиснул в руке горлышко бутылки. Он чертовски хорошо знал, о чем думал — о том, что она снова вытащила его из боли воспоминаний. Что у реки, промокшая насквозь и встревоженная, она выглядела такой же неотразимой, как и тогда, смеющаяся, на залитой лунным светом дороге в Шотландии, и вдвое прекраснее, стоя в его комнате, освещенная светом пляшущего в камине огня, позолотившего волосы. Он думал, что еще никогда в жизни так отчаянно не желал овладеть женщиной. И до смерти перепугался того, что станет с ними, если он уступит своему желанию. Он должен был что-то сделать, что угодно, лишь бы заставить ее уйти.