Ненависть - Иван Шухов

— Мы и без этого врага проживем,— глухо ответил Канахин.

— Да ты не виляй, говори прямо, что ты будешь с ними делать? — строго спросил Чукреев.

— Проживем… практически! — со злобным упрямством отрезал Канахин. И, не сдержав себя от запала, крикнул: — Н-на, расстреляй меня! Реши меня жизни за этого гада! Бейте, ежели кулак вам дороже кровного коммуниста! Казните!

— Та-та-та-та…— примиряюще обнял за плечи Канахина и чуть улыбнулся ему Чукреев.— Экую ведь околесицу опять понес!

— Горой за кулачье стоите! — не унимаясь, кричал Канахин.

Но Чукреев резким движением придержал его на стуле и сурово, почти угрожающе оборвал:

— Брось! — и, выжидательно помолчав, поучающе заговорил: — Партия знает, когда будет нужно расправиться с кулаком, и партизанщина тут неуместна. Пока мы еще не имеем условий для этой расправы. Подумаешь, как революционно — под красными знаменами поденщиков с кулацких полей уведет! А вот над созданием условий, при которых мужик не пошел бы в кулацкую кабалу, ты небось не подумал. Э-э! То-то, дорогой товарищ! Словом, затевать тебе нелепую демонстрацию ре-

шительно запрещаю, во-первых,— захлопнул портфель Чукреев.— В случае же неподчинения требованиям райкома вынужден буду поставить на бюро вопрос о твоем пребывании в партии — во-вторых. Будь здоров, Кана-хин! — стремительно протянул он ему руку и, точно мгновенно забыв о нем, крикнул в смежную комнату: — Следующий! Кто там на очереди?

Возражать было бесполезно, и Канахин нерешительно поднялся с места и, комкая в руках фуражку, вышел из кабинета.

Так разрушил Чукреев все лихие замыслы Канахина о разгроме бобровского произвола. И только впоследствии начал смутно догадываться Увар, почему показалась преждевременной его затея Чукрееву. Увар знал, какое трудное наступает для Боброва время, какие великие потрясения несут ему нарождавшийся в степи зерносовхоз и грядущая коллективизация. Понимал Канахин и то, что дешево Бобров, конечно, не дастся. По случайным обмолвкам станичников, по угрожающим намекам встревоженных людей можно было догадаться, откуда шли все эти разговоры о сопротивлении, о подготовке к назревающей борьбе.

Недаром же денно и нощно кружился Лука Лукич по окрестным хуторам, аулам и селам, принимал по ночам неизвестных всадников, держал на дворе нерасседлан-ных лошадей. «А ведь он, гад, живого и мертвого подымет!» — зная о силе пагубного влияния кулака в степи, настороженно думал Канахин и убеждал себя, что только немедленным уничтожением Боброва можно избавиться от беды, которая может ударить по зерносовхозу. Но ни говорить об этом, ни советоваться Канахин больше ни с кем не решался. «Теперь уж выговором-то не отбояриться,— мысленно урезонивал он себя.— Нет уж, ежели его и стукнуть практически, так втихомолку, один на один, а там пусть пытают…»

Единственный человек, с которым хотелось Увару поделиться замыслами, был Кузьма Азаров. Правда, впечатление о нем у Канахина как-то двоилось. Памятуя об установке, какую дал ему при посылке в зерносовхоз секретарь райкома, Увар первое время относился ко всем директорским распоряжениям с некоторой настороженностью. Но он был немало поражен отечески-строгой заботой этого человека о рабочих. И мало-помалу чувство недоверия к Азарову сменилось нарастающей привязанностью к нему и потребностью в дружеской

близости и откровенности. Но за все время ни разу не удалось Канахину столкнуться с директором один на один, поговорить с ним легко и просто, как говаривал в редкие минуты только с Дашкой.

Выдался как-то у Канахина неудачный день — ни одного заседания. Организационное собрание ОДН срывалось — его негде было проводить. В помещении рабочкома шел спешный ремонт. И пять оторванных от работы энтузиастов — два счетовода, дорожный техник Улит-кин, машинистка Ванда и сторож Иван — часа четыре метались следом за Канахиным в поисках пристанища. Но все конторы и помещения зерносовхоза до отказа были забиты суетящимися, беспокойно-крикливыми людьми, а открывать собрание посреди улицы было все же неудобно. Наконец воспользовавшись отлучкой Азарова, забрался Канахин с измотанными общественниками в директорский кабинет. Приказав сторожу зорко следить за появлением директорской машины, Увар немедля приступил к докладу о целях и задачах общества. Но на первом же десятке вводных слов панические ужимки и жесты сторожа до того ошеломили Канахина, что, остолбенев, понял он роковое их значение только в момент появления директора в распахнутых дверях.

Воспользовавшись некоторым замешательством, все канахинские энтузиасты мгновенно исчезли. Увар же ни жив пи мертв стоял за директорским столом и, комкая в руках заготовленную резолюцию, изумленно смотрел на Азарова.

— А-а! Так вот ты где у меня спасаешься! Опять митингуешь в неурочное время?— сразу же раскусив Увара, насел на него Азаров.

И не успел растерявшийся Канахин раскрыть рта, как Азаров, вплотную приблизившись к нему, засыпал его градом вопросов:

— Почему не видят тебя ребята на участках? Ты у меня брось эту музыку, художник! Почему до сих пор ты не удосужился побывать в мастерских, бригадах, в общежитии трактористов? Почему на третьем участке перед выходом в поле никто не знает ни норм, ни расценок? Почему на седьмой базе заглох громкоговоритель? Почему, черт бы вас побрал, трактористы пятой бригады по сию пору без комбинезонов, а трактористы второго звена дуют сырую воду?.. Спецовок нет? И это неправда, Увар. Я их сам в прошлую декаду на станции видел.

— А где же они? На складу таковых не значится.

Я уж любопытствовал…— осмелев, робко заявил Ка-нахин.

— Ну тут-то уж ты мне не заливай! — возразил Азаров и, бросившись к телефону, долго и яростно крутил ручку.

— Склад! Завхоза!.. Товарищ Вихреев?.. Директор. Ты когда принял спецовки? Что-о-о? Как не принимал? А? Погоди… Что? При чем тут бухгалтерия? Дорогой мой! А где ж у тебя собственная голова? Почему не поставил в известность дирекцию?.. Что? Да ведь это же глупости! Правильно. Ответишь. Давай сейчас же ко мне. Мигом! — Азаров бросил трубку и, позабыв дать отбой, распахнул дверь в соседнюю комнату и строго сказал кому-то: — Позовите ко мне главбуха. Да, да. Федор Фе-дорыча. Полуянова. Сейчас же! Срочно.— Он захлопнул дверь и долго стоял потупясь, точно вспоминая о чем-то. Потом решительно подошел к столу, примостился на краешек кресла с широкими разводами, передние ножки которого грубо белели свежевыструганной сосной, и, облокотясь на правую руку, поник над картой.

Увар зорко смотрел на директора и думал о том, как похудел, потемнел тот в лице — от забот, от бессонницы, от непривычных горячих суховеев, покрывших щеки темным румянцем. Резче выступили сурово сомкнутые спекшиеся губы. Явственно обозначились на выпуклом лбу крупные изгибы морщин. И словно еще длинней и тоньше стали пальцы его рук, беспокойно теребящие чертежную кальку.