Власть над водами пресными и солеными. Книга 1 - Customer

— Сви… С кем?

— С Костиком!

«Ужас из железа вырвал стон». Я представила себе Олега Меньшикова, Костика из «Покровских ворот», легкомысленного аспирантика, читающего Пушкина надменной девице в пышной юбке и нитяных перчатках… Что-то не то. Встряхнувшись, как пес, вылезший из воды, включилась в происходящее. Костик — это Дракон. Свидание у меня с ним. Но как? Естественно, Сонькиными молитвами, больше никто не осмелится. Ругаться поздно, придется расхлебывать.

— От кого ты ему отвечала — от меня или от себя? — скрежещу я сквозь потоки кофе и круассановый заслон в горле.

— Ну, не такая уж я безнравственная… — кокетничает Соня. — От себя, конечно! Написала, что я твоя старшая сестра, что могу с ним стакнуться и выгнать тебя на него, как дичь на стрелка.

Думаю, эти двое нашли друг друга. Удивительно, что на свидание с Драконом иду я, а не Соня.

— Чудо нравственности, что и говорить… — ворчу я, распахивая платяной шкаф и выворачивая из него потроха. — Что мне надеть, загонщица?

— Это, это, это! — сестра пихает мне в руки какие-то яркие тряпки. Бог с ним, надену, что она скажет. Мне еще с волосами надо что-то сделать.

— Где хоть мы встречаемся-я-а-а-а-а?! — выкрикиваю я в такт движению щетки, дергающей мои волосы.

— Под задницей Старого Фрица.[45]

Хорошо хоть недалеко. Памятник Фридриху Великому, водораздел между Западным и Восточным Берлином, разминуться невозможно. Налево — темные переулки Музейного острова, колкий ледок на воде, серые громады музейных зданий. Направо — целый квартал рождественских базаров, музыка фонтанами, запахи волнами, спиртное реками, Abba вперемешку с ароматом тушеной капусты, все столы уставлены горячими кружками с глинтвейном… Мы стоим между базарами и музеями, на границе света и тьмы и смотрим друг другу в глаза проникновенно… как два последних дурака.

Наконец, Дракон неловко хмыкает и протягивает мне цветок. Хорошо, что только один, а не целый веник.

— Я тут подумал: может, стоит приехать к тебе в Берлин? — нерешительно начинает он. — Это не город, а настоящая сводня. Париж ему в подметки не годится.

— Да уж заметила, — усмехаюсь я, нюхая драконов подарок — красивый, словно опаловая брошь.

Кажется, Константин боится, что я примусь ворчать. Хотя на красивые жесты вроде этого женщине положено отвечать восторженным писком и повисанием на шее у щедрого и нежного поклонника. Женщины ведут себя иначе только в дурацких комедиях, где героине положено кочевряжиться битых полтора часа. Ведь если не выдумывать подлые мотивации, что руководят героем, то придется зажить с ним полноценно и счастливо на пятой минуте фильма. А то и на третьей.

Почему-то ни первый, ни второй вариант не кажутся мне подходящей манерой поведения. Как всегда, мне требуется что-то третье.

— Куда пойдем? — спрашиваю я Дракона. — Направо или налево?

— Сейчас туда, где поговорить можно. А там посмотрим!

И мы пошли туда, где можно поговорить. Через синие-синие ворота Иштар, в подземный зал Пергамона,[46] к разверстому склепу древнего царя, имя которого немедленно улетучивается из моей памяти. Гробница, откровенно говоря, похожа на вентиляционную шахту метро — и эстетикой, и размерами. Но мы отчего-то все бродим и бродим вокруг нее, как привязанные.

Впрочем, для меня спускаться в подземный мир и кружить там, пока в моей собственной голове не рассветет и не забрезжит, — неизбежность. Это примета. Или совпадение. Мне все равно. Я привыкла, что перед всяким поворотом в судьбе оказываюсь в подземелье и блуждаю там, как неприкаянная душа по Тартару. Не обязательно в каком-нибудь особенном подземелье — может быть, в метро. Или в погребе. Может, всего-навсего случайность. А может, взаимное притяжение подземных богов и моей судьбы.

Зал крошечный, единственный источник света — слабое сияние витрин с жалкими обломками некогда могучей цивилизации. Как будто время стало штормовым морем и обрушилось на царство позабытого потомками царя, и разметало все, чем был он славен и богат, а на берега будущего вынесло лишь горсть бусин и черепков. Вот и делай после этого карьеру в политике…

— Ну что, признаешься добром или принести тебя в жертву Эребу?[47] — звучит из-за темного куба гробницы.

— Признаться в чем?

— Ты боишься меня или себя?

— Я боюсь… Ну как бы тебе объяснить? Понимаешь, я недавно подумала: люди — не персонажи чего бы то ни было. Они не воротят нос, когда на их порог вступает молодой-красивый-богатый… м-м-м… претендент. И нормальные (впрочем, это не про меня) женщины не шарахаются от таких, как ты «по идейным мотивам».

— От таких, как я? То есть от каких? Не так уж я молод, красив и богат, согласись! — немного растерянно говорит Константин. Как будто впервые задумался над тем, по какой шкале себя оценивать, от кого отсчитывать — от олигархов, от кинозвезд?

— Раньше существовало подходящее определение — «интересный». Жаль, что оно устарело! — смеюсь я.

— Да, оно бы, пожалуй, подошло, — кивает он. — Итак, я интересный и тебе не полагается воротить от меня нос.

— Вообще-то, не полагается…

— Вообще-то?

— Ну, если не слушать всяких злоехидных мореплавателей…

— Да разве ж я его критикую, дракона твоего? — Мореход смотрит на меня без тени участия. Мог бы, между прочим, не притворяться посторонним и не имитировать невмешательство.

— Не ты! Оно! — показываю в сторону борта. Оно, море Ид, встревает между мной и кем бы то ни было. И кажется, намеревается встревать вечно. Благодаря прихотям своего Ид я и себе-то не верю, как же мне поверить другому?

— А ты ему все-все позволяешь? — интересуется Мореход. — Может, хоть раз да вступишься… за кого-нибудь интересного тебе?

Я молчу. Даже в ходе внутреннего диалога мне неловко признаваться в собственной трусости. Но Мореходу и не нужны признания. Он знает меня лучше меня самой. И это он рассказывает мне, какая я, а не наоборот.

— А теперь скажи, почему трусишь. — Глаз капитана, ведущего наше общее судно через мое неповторимое подсознание, загорается глубоким синим огнем, точно подсвеченный камень.

— Потому что мне больно. Мой разум — это зверь, попавший в капкан. Он ничего не сознает, кроме страха и боли. Но знает: если перетерпеть боль, стократ ужаснее этой, и отгрызть собственную лапу, можно освободиться. И ускакать в лес на трех ногах, оставив кусок себя в зубах капкана. И лишь потом умереть в равнодушном лесу, медленно и мучительно. Или дождаться того, кто придет, полыхнет в морду огнем — и подарит избавление. Вот и все, чего я могу ждать от жизни. Но как бы я ни устала, как бы мне ни хотелось избавления, избавителя я все-таки боюсь.