К вящей славе человеческой - Вера Камша

– Потому что жизнь – величайшая из ценностей и величайший из долгов, – отрезал врач. – Нам не дано знать, для чего мы пришли и когда уйдем. Можно предпочесть смерть тому, что еще более неприемлемо, но не оборвать нить жизни, ведь на ней подвешены и другие судьбы.

– Вот именно, – поморщился Хайме. Времени для бегства в смерть или на чужбину почти не осталось, но де Реваль не собирался ни умирать, ни бежать. Есть замыслы, которые осуществляют или сразу, или никогда, у него не вышло. Что ж, примем это как данность и пойдем до конца.

– Я думал о настойке мака, – внезапно произнес Бенеро, – стоял у окна, ждал альгвазилов и думал о синем пузырьке с резной крышкой. Один раз я взял его в руки. Вчера я сожалел, что выплеснул свою смерть в золу, положившись на волю Его. Сегодня я в ужасе от того, что, убив себя, убил бы роженицу и ребенка. Не сочтите за хвастовство, сеньор, но врач-мундиалит был бы бессилен.

А ведь окажись Бенеро не столь упрям, ничего бы не случилось, кроме смерти родами позабывшей свой долг вдовы. Инес спокойно спала бы в своей постели, а он бы негодовал на опозорившую Орла Онсии мерзавку и бегал наперегонки с Арбусто… Хотел бы Хайме де Реваль вновь стать братом Хуаном и ничего не знать ни о Хенилье, ни о собственной сестре? Нет, не хотел бы.

– Вы забыли вашего покорного слугу, без вас я бы тоже отправился к праотцам.

– Я помог вам быстрей прийти в сознание, и только, – свел густые брови суадит. – Не знаю, почему вы не умерли: принятого вами яда хватило бы на троих.

– Предпочитаю действовать наверняка, – усмехнулся Хайме, заставляя себя подняться. Как ни странно, это удалось с первой попытки.

– Врачи и солдаты чаще всех сталкиваются с невозможным. – Суадит внимательно смотрел на собеседника. – Но что есть невозможное, если не высшая воля? Кто из нас вправе ее подменять, определяя, кому жить, а кому – нет? Мне известны случаи, которые я почитал безнадежными, но вопреки моей науке у больных наступало улучшение. Вы страдали припадками падучей после удара по голове?

– Да, – не вдаваясь в подробности, бросил Хайме.

– Вам сказали, что это навсегда, но через два или три года приступы прошли.

– Да, – и после этого он сунулся к Пленилунье, а оказался в Импарции с Коломбо на плече.

– Болезнь не вернется, вернее, она проявляется иначе. Я могу дать вам несколько советов…

Не понимает или не желает понимать, что советы врача ему вряд ли пригодятся?

– Вы лучший врач, чем я монах. – Пора кончать разговор, первый разговор за семнадцать лет, который хочется вести вечно. – Впрочем, я стал импарсиалом потому, что не мог быть солдатом. Мне сломали крылья, я пустил в ход клюв и лапы, но остался коршуном… Сеньор Бенеро, я прошу вас уйти и даю… даю вам слово чести не покушаться на собственную жизнь.

– Нам лучше уйти вместе. – А ты думал, тебе удастся избавиться от блаженного, собиравшегося на костер ради неведомого Диего? – Вы говорили о Миттельрайхе, это достаточно далеко от… от Супериоры.

После искушения смертью – искушение жизнью, и сумасшедший суадит в роли искусителя… Святому Антонию такое и в страшном сне не привиделось бы.

– Миттельрайх хорош для тех, у кого нет своей земли, Бенеро. Я не смогу служить чужим королям и не смогу просто жить. Ваше ремесло пригодится хоть в Витте, хоть в Аль-Дхибе, а я только и умею, что защищать Онсию. В меру сил и здоровья, к сожалению, так что идите к де… к дону Диего и не спорьте с ним. Он знает, что делать.

– Надеюсь, вы тоже знаете. – В голосе врача впервые послышалась неуверенность. – Я смогу передать вашей сестре, что вы ее простили? Не сейчас, позже, когда она уже не сможет вернуться?

Инес… Как же плохо он ее знал, как плохо знал самого себя. Думал, все погасло, а хватило одной искры, и вроде бы налаженная жизнь полыхнула сухой травой. Хайме усмехнулся и покачал головой.

– Почему люди, зная, что хорошо, делают плохо? Так спрашивал один древний мудрец, но почему мы, думая, что делаем хорошо, приносим зло? И как выходит, что, неся зло, мы творим добро? Конечно, скажите Инес все, что хотите. Она вас послушает. Прощайте.

– Как выходит, что, неся зло, мы творим добро? – повторил врач. – Но является ли такое зло злом? Врач не должен говорить о некоторых вещах. Как правило, не должен, но вам я скажу. Ваша воля сильней вашего тела. Не бойтесь того, чего боялся я. Если случится худшее, вы потеряете сознание раньше терпения, а если… ваши собеседники станут упорствовать, вы просто умрете. Быстро и достаточно безболезненно.

– А знаете, вы меня убедили. – Хайме сел на край бассейна и с наслаждением опустил руку в прохладную воду. – По крайней мере, теперь в моей болезни появился смысл. Вы уйдете или нет?

– Я уйду. – Врач поднялся и быстро пошел прочь по белым мраморным плитам, но на пороге все же обернулся. – Б’ацлаха, дон Хайме… До встречи.

Глава 4

Торрихос был суров, чтобы не сказать гневен, Пленилунья сочился сочувствием, как хорошее жаркое – подливой, а Фарагуандо, отрешившись от земного, предоставил поле битвы герцогу и кардиналу. Так бы решил всякий, кто не знал ни первого, ни второго, ни третьего. Хайме знал. Даже окажись у инкверента легендарный Андроктонов [21] щит, он не увидел бы больше. Драконы изготовились к схватке, более того, схватка эта уже началась. Инья, сама того не подозревая, стронула лавину, и одному Господу ведомо, кого та под собой похоронит.

– Отец мой, вы слишком суровы к своим людям, – с легкой укоризной произнес Пленилунья, – брат Хуан пережил страшную ночь, он нездоров и нуждается во враче и отдыхе. Давайте отбросим формальности, выслушаем его первым и отпустим.

– Дух не должен потакать плоти, – отрезал кардинал, осуждающе глядя на смиренного, как надеялся Хайме, монаха. – Брат Хуан, вступая в Святую Импарцию, принял обет и исполнит его.

– Это жестоко, – не согласился герцог. Он бы дорого дал за то, чтобы брат Хуан не услышал чужих показаний прежде, чем даст свои, но инкверент, если он не отстранен от дела, сообщает свои выводы после допроса свидетелей.

– Сын мой, – черные глаза Фарагуандо вперились в лицо Хайме, – ты нуждаешься во враче?

– Я способен исполнить свой долг. – Какая-нибудь из отрав Бенеро сейчас бы пришлась как нельзя кстати, но чего нет, того нет. – Отец мой, речь идет о моей родной сестре… О герцогине де Ригаско.

Духовник Хуаны не признает кровного родства и земных привязанностей, но лучше напомнить ему об Инес самому, чем ждать, когда улучит подходящий момент Пленилунья.

– Мы молимся за вдову Льва Альконьи, – сообщил Фарагуандо. «Святой Мартин» не лжет, как не лжет фидусьяр. Он и впрямь просил Господа за Инью – не за Марию. Маркиза для всемогущего павлианца уже блудница, Инес пока нет, и это хорошо, но где же Коломбо? На окне восседало два папских голубя: первый, с мохнатыми ногами, сопровождает Торрихоса, но откуда взялся второй и зачем? Изображает Коломбо? Может ли кардинал-инкверент заставить чужого фидусьяра подменить отсутствующего или папские голуби не подвластны никому?