Лживый язык - Эндрю Уилсон

Крейса я нашел в гостиной. Он сидел, закрыв глаза, хмурился. При моем появлении он открыл глаза, улыбнулся и сказал, чтобы я садился напротив него.

— Устраивайтесь поудобнее и начинайте читать, — радостно произнес он.

Кашлянув, я объяснил, что принес всего лишь небольшой эпизод, который, я надеюсь, со временем разовьется в более крупное произведение. Нерешительно я начал читать. Время от времени я поднимал голову и бросал взгляд на Крейса. Тот слушал внимательно, иногда кивал, одобряя, соглашаясь или в силу привычки. Не знаю, как долго я читал, может, около четверти часа, но к тому времени, когда мое повествование подошло к концу — завершалось оно сценой, когда Ричард за ужином обращается к своей воображаемой возлюбленной, — я заметил, что в глазах у Крейса стоят слезы. Когда я умолк, он был так взволнован, что не мог произнести ни слова.

— Простите, — наконец сказал он, махнув рукой перед своим лицом. — Это… это прекрасно. Восхитительно.

— А мне кажется, что этот отрывок требует доработки, — возразил я, изумленный и смущенный его реакцией.

— Нет, нет, идеально написано.

— Конечно, я буду благодарен вам за любую критику. Может, на ваш взгляд, следует что-то переделать, изменить?

— Нет-нет, не меняйте ни слова. Ни единого слова.

— Спасибо, Гордон. Ваша похвала для меня очень много значит.

— Не стоит благодарности, мой милый мальчик. Вы все написали замечательно. У вас богатое воображение.

Следующие несколько дней я выполнял свои обязанности: поместил гравюру из книги Франческо де Лодовичи под новое стекло и повесил ее на стену, поправил остальные картины, которые сдвинул с места бывший помощник Крейса, вымыл грязные кастрюли и сковороды, прибрался в гостиной. Работая, я мысленно репетировал сцену разоблачения Гордона, представлял, как изложу ему постыдные факты его биографии. Я войду в гостиную, где Крейс будет читать, и попрошу выслушать меня: я хочу сообщить ему нечто важное. Он поднимет голову, поначалу глядя на меня безо всякого интереса, но потом, когда услышит мою речь, глаза его наполнятся паническим ужасом. Я вновь и вновь прокручивал в голове наш разговор, мысленно произнося каждую фразу с разными интонациями, выделяя то или иное слово, делая паузы. Я остановлюсь и несколько мгновений буду хранить молчание, наблюдая, как меняется в лице Крейс, узнав, что у меня есть предсмертная записка Криса. Да, эта пауза добавит драматизма. Великолепный план.

Однако я должен говорить убедительно, уверенно. В конце концов, не хочу же я, чтобы Крейс исказил мои слова. Оправдаться он не сможет. У меня есть письменные доказательства его вины, там все изложено черным по белому.

Главное — выбрать точный момент. Прежде чем бросить Крейсу вызов, я должен усыпить его бдительность, сделать так, чтобы он испытывал ложное чувство безопасности. Поэтому я исправно выполнял распоряжения старика, старался не сердить его, не восстанавливать против себя. Игнорировал его вспышки раздражительности, грубые выходки, пренебрежительный отказ отвечать на мои вопросы и терпел его жалкие попытки флиртовать со мной. Когда он «случайно» меня касался, пытаясь протиснуться мимо меня в угол кухни, и я чувствовал, как его грудь прижимается ко мне, я просто закрывал глаза, представляя, что я нахожусь где-то в другом месте. С тех пор как я вернулся, его интерес ко мне заметно возрос — почти до одержимости, иначе и не скажешь. Например, когда я сказал, что мне нужно отлучиться из палаццо за новым стеклом для гравюры Франческо де Лодовичи, он едва не расплакался. Уступил лишь после того, как я заметил, что иначе придется повесить гравюру под разбитым стеклом, и пообещал обернуться быстро. Часто я ловил на себе его взгляд: он смотрел на меня с мечтательным выражением на лице, будто вспоминал что-то приятное из своего прошлого.

Однажды вечером, после того, как Крейс сказал мне, что он укладывается спать, я сделал себе горячую ванну. Я погрузился в воду и закрыл глаза, слушая биение своего сердца, звучавшего, как отдаленный прерывистый бой барабана. Не знаю, сколько времени я так лежал. Зато помню ощущение свободы, что владело мной в том темном местечке, где все мои чувства восприятия были притуплены. Пока вода не остыла, я натер себя мочалкой, смыл мыло, выбрался из ванны и только начал вытираться, как увидел, что дверная ручка медленно поворачивается. Я сообразил, что забыл запереть дверь, — в конце концов, Крейс ведь пожелал мне спокойной ночи. Собираясь задвинуть шпингалет, я быстро подскочил к двери, но она уже начала открываться. Я повязал полотенце вокруг бедер, но Крейс, даже не удосужившись постучать, уже входил в ванную. Извинившись, он сказал, что ему надо срочно в туалет. Крейс все еще был полностью одетым — в ярко-оранжевых вельветовых брюках, белой рубашке и светло-коричневом твидовом пиджаке, который он не снимал целый день. Очевидно, он все-таки решил пока не ложиться спать. Его взгляд остановился на моей груди, заскользил вверх-вниз по моему торсу, словно он собирался полакомиться моей плотью.

— Я оставлю вас, — сказал я, чувствуя, что краснею.

— Не стоит выходить из-за меня. В конце концов, мы с вами оба мальчики.

— Все нормально, Гордон. Делайте свои дела. — Я вышел из ванной как раз в тот момент, когда Крейс стал расстегивать брюки.

Стоя в коридоре, я услышал, как старик мочится в унитаз, а через пару мгновений он окликнул меня, сказав, что ванная свободна. Он ждал в дверях, зная, что мне придется протиснуться мимо него. Я улыбнулся, надеясь, что Крейс освободит проход, но он не двигался с места.

— Удивительно это, вам не кажется?

— Что именно?

— Вы и я. Здесь и сейчас.

— Простите, я не совсем вас понимаю.

— Будто это было предназначено самой судьбой, вы не находите? Все, что вы сделали для меня с тех пор, как поселились здесь, ваша доброта, внимание к мелочам. Вы же видели, во что я превратился, когда вы уехали на неделю. Жалкое зрелище. Вы изменили мою жизнь.

— Я рад, что вы счастливы.

— О, да. Давно я не знал такого счастья.

Я шагнул к нему, намекая на то, чтобы он уступил мне дорогу, но он продолжал стоять, как стоял. Я стал нервно переступать с ноги на ногу, якобы пытаясь согреться.

— Какой же я бесчувственный чурбан! Непростительно с моей стороны. Вы ведь не успели вытереться как следует, мерзнете, наверно. Вам нужно немедленно одеться. И чем только я думаю?

Крейс повернулся боком в дверях, предлагая мне пройти. Поддерживая полотенце одной рукой, чуть опустив голову, чтобы не встречаться с ним взглядом, я прошел мимо него, почти ожидая ощутить прикосновение его руки на своей пояснице. Крейс не дотронулся до меня, но уходить не спешил. Так и стоял в дверях со странным выражением на лице. Мысленно я приказывал ему закрыть дверь и уйти прочь, но он продолжал смотреть на меня, словно испытывал мое терпение. Интересно, чего он ждет? Думает, я позволю ему смотреть, как я вытираюсь? Эта мысль вызывала отвращение, так что меня едва не стошнило. Я опять покраснел, во мне закипал гнев, запястье болело от напряжения — слишком сильно я стискивал конец полотенца в руке. Мне пришлось сосредоточиться, чтобы удержать руку на месте, иначе я за себя не ручался. Но как раз в то мгновение, когда я уже готов был сорваться, Крейс шагнул в коридор.

— Что ж вы меня раньше не прогнали? — сказал он. — Бедняга, вы весь дрожите. Не хватало еще, чтоб вы умерли от простуды.

Как только Крейс ушел в свою спальню, я захлопнул дверь и, содрогаясь всем телом, без сил опустился на край ванны. Я не позволял себе думать о том, что могло бы произойти, и продолжал вытираться. Одеваясь, я пытался убедить себя, что это просто еще один пример эксцентричности Крейса. Но не мог позабыть, как он смотрел на меня, когда стоял в дверях ванной. В его взгляде читалось не столько желание, сколько предвкушение.

Мне снилось, что я в доме родителей, только почему-то коридоры там уходили в бесконечность, а комнат было гораздо больше. Я бегал по дому, искал что-то. Сам не знаю что. Но был уверен, что узнаю это что-то, как только найду. Я стал подниматься по лестнице, ступеньки таяли подо мной. Я шагнул на лестничную площадку, но вместо того, чтобы подняться выше, рухнул в темноту. Я падал и падал, пролетел сотни футов и, наконец, оказался в коридоре рядом с комнатой, которая служила мне спальней, когда я был подростком. Где-то играла музыка — компакт-диск, который, я знал это, я сам купил, однако названия его вспомнить не мог. Я повернул дверную ручку, вошел в комнату и увидел мальчика, сидящего на кровати спиной ко мне. На нем были черные брюки, синий блейзер и белая рубашка — та самая форма, в которой я ходил в школу. Поэтому я решил, что это кто-то из моих друзей-одноклассников. Но, как ни странно, имени его я не знал. Я приблизился к кровати, дотронулся до щеки мальчика. Тот начал поворачиваться ко мне. Я почувствовал, как что-то коснулось моего лица — в том же самом месте.