Убийственный Париж - Михаил Трофименков

Но Франция не была бы Францией, если бы отнеслась к новым апашам со звериной серьезностью. В июле 1959 года в рубрике вопросов и ответов журнала «Эль» появилась переписка, заставляющая стонать от умиления. Читательница спрашивала: «Я состою в банде „черных кожанок“ и люблю парня — тоже из банды. Я думаю, что не безразлична ему, но наши правила запрещают флирт между членами банды. Дорогая редакция, что ты можешь мне посоветовать? Грустная „кожанка“». Дорогая редакция ответила: «Смени цвет куртки и покинь банду. Вам обоим не надо подчиняться ее правилам. Между нами говоря, они тираничны. Если уж и подчиняться каким-то правилам, то лучше скаутским. У скаутов вожатая имеет право любить».

P. S. «Кожанкам» посвящены «Асфальт» (1959) Эрве Бромберже, «Пустырь» (1960) Марселя Карне и «Зеленые сердца» (1966) Эдуарда Лунца. Фильм Жана Эрмана «Дурной дорогой» (1963), снятый в шокирующей манере киноправды, вышел в искалеченном цензурой варианте. Режиссера обвинили в том, что нападение героя на прохожего было настоящим преступлением, совершенным 264 по его заказу.

ДВЕНАДЦАТЫЙ ОКРУГ

Глава 28

Улица Мадагаскар, 9

Хорошая дочь (1933)

На седьмом этаже дома номер 9 по улице Мадагаскар жила-была девочка по имени Виолетта Нозьер. Папа-машинист и мама-портниха огорчались, что дочь совсем запустила учебу в лицее, тревожились, что в тринадцать лет она выглядела на все восемнадцать, но души в ней не чаяли и мечтали, как она поступит в Сорбонну. А вот о чем мечтала сама Виолетта, гадала вся Франция.

Виолетта мечтала о ваннах молочныхо красивых платьяхо хлебе свежемо красивых платьяхо крови чистойпридет день, и больше не будет отцовв садах юностилишь незнакомцывсе незнакомцы мужчины для которыхты всегда новаяи перваямужчины для которыхты убежишь от себямужчины для которыхты ничья дочьВиолетта мечтала распутатьРаспуталаужасный змеиный клубок кровных уз[12].

Это версия Поля Элюара. В книге, изданной в Бельгии в декабре 1933 года, восемнадцатилетнюю Виолетту объявили своей музой, «черным ангелом» сюрреализма, помимо Элюара, Андре Бретон, Рене Шар, Морис Анри, Сальвадор Дали, Макс Эрнст, Рене Магритт, Ив Танги, Бенжамен Пере, Ханс Арп, Альберто Джакометти, Мезанс, Виктор Браунер. Такую солидарность сюрреалисты проявляли лишь с Жерменой Бертон, в 1923 году застрелившей (23) монархиста Мариюса Плато — но то была политика.

Что ни имя в бельгийском издании, то легенда культуры XX века. Быть их музой — великая честь. Виолетта ее заслужила.

21 августа 1933 года, поиграв с папой в белот, она дала родителям на ночь прописанный врачом порошок. «Мама, прими, пожалуйста. Да, знаю, что очень невкусно». Так невкусно, что мама выбросила половину дозы — и выжила: Виолетта скормила родителям три упаковки снотворного «Соменаль».

23 марта она уже пыталась убить их, но одной упаковки оказалось недостаточно. Теперь Виолетта, прежде чем заняться своим алиби, удостоверилась: Батист и Жермен не подают признаков жизни. Не веря своим ушам, судья переспросил: «Вы хотите сказать, что полтора часа провели с агонизирующими родителями?» — «Именно так, месье».

Отец рухнул на постель Виолетты, а мать, разбив голову, на пол: двухкомнатная квартира была невыносимо тесна. Тесна, как улица Мадагаскар, чье просторное, экзотическое имя, данное ей авансом, еще до того, как Франция захватила остров, издевательски не сочеталось с длиной в сто один метр. Тесна, как жизнь.

Забрав все деньги, какие нашла, Виолетта ушла на танцульки с лучшей подругой Мадлен. Они все делали заодно: ходили по мальчикам, воровали. Виолетта любила 266 воровать — вы не поверите — книги. Она любила читать.

Виолетта вернулась только 23 августа в час ночи и открыла газ, имитируя самоубийство родителей: 23 марта она пыталась устроить поджог, списав трагедию на угарный газ. Затем забарабанила в дверь соседа: «Скорее, помогите, пахнет газом, что-то случилось с родителями». Но играла она плохо: отсутствие у нее эмоций вызвало первые подозрения. Вдобавок полиция обратила внимание на то, что пунктуальная Жермен 22 августа не сделала ежедневных записей о расходах, а газа явно вытекло не достаточно, чтобы убить Батиста.

Днем комиссар повез Виолетту в больницу на очную ставку с матерью. Пока он узнавал у персонала, пришла ли та в сознание, Виолетта испарилась. Назавтра ее объявили в розыск.

В Латинском квартале, где Виолетта училась в лицее Фенелон, «флики» выяснили, что друзья не заметили в ней никаких перемен, про трагедию она промолчала и как ни в чем не бывало посетила парикмахера и маникюршу. Полиция почти усомнились, об одной ли и той же девушке они говорят. «Другая» Виолетта выдавала себя за дочь главного инженера и звезды ателье знаменитого кутюрье Пакена. Не вылезала из кафе, где легко сближалась с мужчинами. Одним словом, вела двойную жизнь.

В газетах уже поместили ее фотографии под заголовком «Полиция охотится на монстра в юбке», когда она сняла в кафе некоего Андре де Пинге. Не смутившись замечанию «Вы удивительно похожи на преступницу, которую все ищут», она весело рассказала, что после совершеннолетия получит в наследство целых сто шестьдесят пять тысяч: «Вот это будет жизнь!» Откуда взялась эта цифра, Виолетта на суде объяснить не смогла. Андре донес на странную девушку: 28 августа на свидании у Эйфелевой башни ее поджидал не новый кавалер, а засада «фликов».

Последним любовником Виолетты был студент-юрист Жан Дабен. В июне они познакомились, через неделю впервые занимались любовью в отеле на улице Виктор-Кузен. Так продолжалось, пока Жан не уехал 17 августа на каникулы в Бретань. Она мечтала уехать с ним, но не было денег: возможно, это ускорило преступление. Судя по ее убитому виду в те дни и по письмам, которые она впоследствии посылала из тюрьмы, подписываясь «твоя Виолетта, которая тебя обожает», влюбилась девушка всерьез. Но, рассказав о нем родителям — те не возражали против замужества, она одновременно украла у отца кольцо, чтобы подарить Жану при расставании. Дабен не стеснялся брать у возлюбленной деньги, по пятьдесят-сто франков в день: почему бы и нет, ведь у нее такие богатые родители. Он, каким бы бессовестным жиголо ни казался, был потрясен случившимся с Виолеттой, поступил в колониальные войска и умер через три года в Тунисе, не дожив до двадцати пяти лет.

Регулярно и незаметно подворовывая дома, Виолетта никак не могла раздобыть такое количество денег, какое тратила на кафе, на такси, на Андре, на наряды, не столько удивлявшие, сколько умилявшие родителей. Периодически она торговала собой и снималась для порножурналов. По ее версии, некий престарелый месье Эмиль платил ей четыреста-пятьсот франков в неделю за невинные прогулки под ручку, но, описывая его, она припомнила лишь седые усы. Полиция сочла Эмиля плодом ее фантазии.

Тюремный дневник Виолетты подтверждал, что она — хладнокровное чудовище. «Итак, я в тюрьме, я — свободное существо, пылкое и взбалмошное, которое так любит яркий свет, веселых товарищей из Латинского квартала, прозванных „жиголо Виолетты“». «Жиголо» слали в тюрьму цветы и фрукты, но передачи до нее не доходили. Оставалось коротать время за шитьем и строить планы на будущее, как будто оно у нее было. «Мне не хватает сигарет и красного риммеля», — заявила она адвокату.

Бесчувственность уживалась с истеричной чувствительностью: Виолетта постоянно падала в обморок. 1 сентября она на коленях умоляла мать: «Прости меня, прости, прости, мама». — «Я тебя прощу, когда ты умрешь. Убей себя, убей». Обморок. На суд Виолетта пришла, зажав по носовому платку в каждой руке. Всплыли подробности покушения 23 марта. Обморок. В тот же день ее спросили о мотивах убийства. Снова обморок. Назавтра она плакала: «Пусть со мной сделают что угодно, только бы моя мать меня простила». Жермен сдалась: «Сжальтесь, сжальтесь над моим дитя».

Но не мелодраматизм сделал Нозьер «француженкой года»: начало суда 10 октября 1934 года затмило даже убийство накануне в Марселе югославского короля Александра и французского министра иностранных дел Луи Барту. В воздухе пахло войной, а люди толпами бежали за автомобилем, в котором ее везли на допросы, и шли врукопашную, разойдясь во мнениях по поводу Виолетты.

Правым все было ясно: Нозьер — плод распущенности послевоенной молодежи. Католик Франсуа Мориак считал ее «ведьмой разврата». Фашист Робер Бразийак цедил: «Сомнительные и грязные детали этой прискорбной жизни, тусклая атмосфера разврата чередуются с коктейлями, наркотиками и кофе со сливками, деньгами и нищетой… ужасный мир без Бога».

Сюрреалисты объявили ее иконой протеста, Луи Арагон в «Юманите» — жертвой патриархата. Но для статуса иконы недостаточно всего лишь убить родителей: требовалось еще что-то. Именно это «что-то», как ни избегал суд называть вещи своими именами, раскололо французов на ненавистников и защитников Виолетты. «Что-то» — это самая позорная тайна буржуазной семьи: инцест. Нет, говорили левые, Виолетта стала убийцей не потому, что молодежь забыла о семейных ценностях, а потому, что эти ценности — ширма, прикрывающая повседневный разврат. Мизантроп Луи Фердинанд Селин, всего навидавшийся врач, писал: «Слово „инцест“, от которого шарахаются в ужасе, — это распространенная практика. Я в восторге от железнодорожников, которые считают Нозьера неспособным натянуть свою дочь, потому что он был хорошим механиком».