Орден для Поводыря - Андрей Дай

Всеподданнейший отчет уже готов. И не буду больше переписывать, стараться как-то сгладить может быть излишне жесткие слова и выводы. Зато это правда. И мои планы на фоне страшных цифр выглядят вполне естественными, не столь уж и революционными. И, самое главное, реально выполнимыми. Плох тот подчиненный, и никогда ему не стать начальником, кто в отчеты трудолюбиво переписывает проблемы, не потрудившись привести варианты их решения.

Артемка, правящий моим дормезом, на каком-то полустанке, проколол толстым шилом пачку листов, и собрал все вместе в папку скоросшивателя. Реклама отцовской фирмы, однако!

На очереди экономическое обоснование и проект строительства металлургического комбината в ста пятидесяти верстах от Томска. Это я пока сшивать не стану. Его нужно сначала показать специалистам. Мало ли. Не хочется выглядеть перед потенциальными инвесторами неучем и фантазером. А они, эти богатенькие "буратины", стараниями глубокоуважаемой княгини Елены Павловны, меня уже с нетерпением поджидают.

В специально сшитом, кожаном, герметично закрываемом свертке, едет специальная карта. По мне, так это самый дорогой чертеж Сибирских земель в стране. На ней изображена прихотливо извивающаяся ленточка железной дороги от Томска до Мариинска. С указанием станций и мест, где необходимо строительство водокачек и угольных бункеров.

На месте мест добычи горючего камня, там, где в мое время был городок Анжеро-Судженск – жирный квадратик, подписанный: "Томскуголь" товарищество на вере". Сюда инвесторов уже не нужно. Мы с окружным каинским судьей Нестеровским и Веней Ерофеевым уже все оформили и даже деньги внесли. Сто двадцать тысяч серебром. Больше чем весь капитал Сибирского общественного банка! Сделка века, едрешкин корень. Ничего подобного пока в моем краю еще нет…

Участок дороги, кстати, от копей до губернской столицы обозначен жирной римской единицей. Это будет построено вне зависимости от царского дозволения. Узкоколейки я имею право разрешить и своей, губернаторской, властью.

Да-да. С 21 ноября сего года, ко Введению во Храм Пресвятой Богородицы, Высочайшим Повелением я утвержден в должности гражданского Томского губернатора. Со старшинством от 17 января. Видели бы вы лицо горного начальника…

Впрочем, давайте пожалеем старого прохиндея. Ему и так нелегко пришлось. Буквально со следующего же дня после приезда барона фон Фелькерзама, все у несчастного Александра Ермолаевича пошло наперекосяк.

В воскресенье, одиннадцатого октября, едва-едва ознакомленный с делами ссыльных ревизор, и не намеренный откладывать дело в долгий ящик, собрал комиссию. Ну, то есть, начальника горного округа, меня, жандармского штабс-капитана с Карбышевым в придачу, старшего советника администрации АГО, полковника Петра Ивановича Богданова и коллежского советника Платонова. Сам Федор Егорьевич, естественно, тоже присутствовал.

Разглядывая снисходительные улыбки на лицах господ горных инженеров, я сделал вывод, что барона фон Фелькерзама они всерьез не воспринимают. Принимают его всего лишь заезжим великосветским болтуном, ничего определенного не решающим и на их жизнь никак не влияющим. Я-то знал, как они ошибались, ибо, благодаря знаниям Герочки, был лучше "подкован" в вопросах теневой возни столичных министерств.

По большому счету, МИД действительно мало влиял на внутренние дела страны. Если конечно не принимать в расчет, что глава внешнеполитического ведомства, светлейший князь Горчаков был по совместительству еще и канцлером Империи. Канцлер же, согласно Табелю о Рангах – высший гражданский чин, и в силу своего положения и занимаемой должности, постоянно общается с Государем. Соответственно, и люди, служащие в его ведомстве, прекрасно известны при дворе. А глупые или пустые людишки в этой банке со скорпионами долго не живут.

Так что, я ожидал от дорогого Федора Егорьевича сюрпризов, и не ошибся в своем мнении.

— Обратите внимание, господа, что я обнаружил в конторе, — он сверился с записями в блокноте, — Спасского пересыльного острога!

Барон элегантно извлек из кармана желто-серую брошюрку. Что такого? Я сам ее и готовил. Потом велел отпечатать в губернской типографии две тысячи экземпляров. Хотел больше, но подумал, что не все подданные русского царя умеют читать…

— Это сборник, в котором просто, без излишеств, приводятся основные права и обязанности ссыльнопоселенцев в Томской губернии! И такие, с вашего позволения, книжицы есть в каждом распределительном участке, какие мне довелось посетить…

— Экая бестолковая трата казенных средств, — пыхнул в богатые бакенбарды полковник Богданов.

— Однако же, весьма и весьма полезная! — не согласился барон. — Вдоль тракта мною не обнаружено ни единого человека, высланного из Царства Польского в Сибирские пределы, и не ведающего чего его ждет и на что он может рассчитывать. Эти люди довольны заботой и не помышляют об устроении каких-либо беспорядков.

— В Томске только… — пробурчал я. Зачем скрывать очевидное? Все равно доброжелатели, поди, уже донесли.

— Мда-м… — продолжал, сделав вид, будто меня не услышал, столичный гость. — Однако, те из людей, что распределен был к расселению на землях Кабинета, пребывают в полном безвестии о своей участи. Продовольственные магазины от Колывани и далее на юг – пребывают в запустении. Остроги малы и не вмещают всех… Александр Ермолаевич? Дорогой? Вы что же это? Желали бы уморить голодом и морозами подданных нашего Государя?

— Неурожай, — успел ввернуть Богданов.

— Они получают то, чего достойны. Добрые подданные не устраивают бунтов и не поджигают городов, — скривился Фрезе. — Я неоднократно сообщал в министерство Уделов и его высокопревосходительству генерал губернатору, что считаю неверным высылку неблагонадежных поляков на Алтайские Государевы земли.

Зря он это. Конечно, оправдываться тоже нельзя – этим лишь подтверждаешь обвинения. Но и выказывать сомнения правоте Государя, повелевшего отправлять наиболее образованных, в основном – дворян, и менее виновных – в солдаты, в его личный удел, попросту глупо. Да еще в присутствии не последнего чиновника, гостя из столицы.

— Вас послушать, господин Фрезе, так выйдет, будто бы подначальные вам земли прямо-таки заполонили душегубами! — барон все еще не хотел, так сказать, эскалации напряженности, и попытался подсказать местным чинушам линию защиты.

Вооот! Вот так и надо было отговариваться. Примерно это я и сам бы на месте горного начальника высказал. Что, дескать, ссыльных у меня мало, едва ли сотня наберется. Да и большая их часть – люди образованные. Его их за ручку водить?! И продовольственные магазины не про их честь. Дворяне по закону должны денежное довольствие получать – могут сами о пропитании позаботиться…

— А вот и выйдет, Федор Егорьевич. Вот сговорились же, и пять дюжин дворов сожгли…

— У меня другие сведения, — скучным голосом произнес я. И замер, разглядев промелькнувшую по губам Платонова гаденькую такую улыбочку.

— Знаем мы ваши сведения, — брякнул, не подумав, Богданов. Зачем Фрезе его с собой притащил? Ну, явно же не умный человек…

— Николай Андреевич, прошу вас, — проигнорировав полковника, обратился я к жандармскому штабс-капитану. — Огласите результаты дознания по делу об августовских пожарах в Барнауле.

Пока Афанасьев зачитывал с листа то, что мне давно было известно из отчетов Варежки, я разглядывал Платонова. Ждал, как кот в засаде на мышь, пока жандарм дойдет до Ванятки Бутковского, чтоб увидеть на лице младшего советника… Ну, не знаю. Что-то. Какую-то тень затаенных мыслей о Карине.

Ни сколько не сомневался, что о моем посещении ссыльной всем уже отлично известно. Подозревал, что и о том, что мой Герочка там вытворял, тоже представление у собравшихся господ имеется. И реакцию соответствующую я ждал. Только много позже, когда речь зашла бы о суде над поджигателями. Потому и удивился, столкнувшись с… Черт, его знает. Может быть – хвостом почувствовал засаду. Западню, которую приготовили мне матерые горные прохиндеи. Понять бы еще – что именно это будет. Обвинение в сговоре с заговорщиками? Совращение ссыльной?

— Таким образом, выявлены три человека, несомненно причастных к поджогам казенных строений и домовладений частных лиц…

Вот сейчас. Чуть дрогнувшая бровь. Что это? Удивление от того, что практически всех арестованных по горячим следам поляков я приказал выпустить из казарм? Или что-то другое?

— Выходит, одного польского ссыльнопоселенца вы все-таки уличили, — хмыкнул, всем своим видом демонстрируя отсутствие доверия к результатам следствия, Фрезе.

— Иван Петрович Бутковский, ваше превосходительство, добровольно последовал к месту пребывания вместе со своей ссыльной сестрой, Кариной Петровной, — поправил генерал-майора поручик Карбышев. — будучи полностью на ее попечении. Дело в том, Ваши превосходительства, что Иван Бутковский – слаб умом. Что подтверждено соответствующими показаниями Варшавской военно-следственной комиссии.