Откровенно. Автобиография - Андре Агасси

— Джил, я уверен больше, чем когда-либо был уверен в чем бы то ни было.

— Я тоже.

Он говорит, что с утра поедет в университет и сложит с себя полномочия.

Несколько часов спустя, когда Джил выходит из университетских ворот, я уже поджидаю его неподалеку. Он смеется, увидев меня, мы отправляемся съесть по чизбургеру — отметить наш сегодняшний старт.

ИНОГДА ТРЕНИРОВКИ с Джилом превращаются просто в беседы, мы даже не подходим к штангам. Вместо этого сидим на скамьях и предаемся свободным ассоциациям. Джил утверждает: есть много способов стать сильным, и беседа — один из них. Если он не рассказывает мне о моем теле, я рассказываю ему о теннисе, о жизни в постоянных разъездах. Рассказываю о том, как организована игра, о множестве мелких турниров и о четырех главных — турнирах Большого шлема, которые стали для игроков мерилом успеха. Я говорю о теннисном календаре, в соответствии с которым мы начинаем сезон на другом краю земли на Открытом чемпионате Австралии, а далее следуем за Солнцем. После Австралии начинается европейский период грунтовых кортов, кульминация которого наступает в Париже, на Открытом чемпионате Франции. Потом — июнь, время травяных кортов и Уимблдон (тут я высовываю язык и корчу страшную рожу). Затем наступает мертвый сезон, время кортов с твердым покрытием, в конце которого нас ждет Открытый чемпионат США. Следующий — сезон выступлений в помещениях: Штутгарт, Париж, чемпионат мира. Настоящий день сурка: те же стадионы, те же соперники, различается лишь год и счет, хотя с течением времени любой счет теряет смысл, превращаясь в череду таких же и складываясь в подобие телефонных номеров.

Я пытаюсь раскрыть душу перед Джилом и начинаю с самого начала, с главного.

— Нет, на самом деле ты вовсе не ненавидишь теннис! — смеется он.

— Ненавижу! — отвечаю я.

Судя по изменившемуся выражению лица, Джил, кажется, начал жалеть об оставленной работе в университете.

— Если это правда, — интересуется он, — то зачем ты продолжаешь играть?

— Я больше ни на что не способен. Больше ничего не умею делать. Теннис — единственное, в чем я разбираюсь. Ну и потом, у отца будет истерика, если я займусь чем-то другим.

Джил чешет ухо. Такое он слышит впервые. Он знает сотни атлетов, но ни один из них не признавался в ненависти к спорту. Джил не знает, что сказать. Я заверяю его, что говорить тут нечего. Сам этого не понимаю, знаю лишь факт, которым и поделился.

Рассказываю Джилу о конфузе со слоганом «Имидж — все!». Я чувствую, что он должен и об этом знать, чтобы лучше понимать, во что ввязался. Вся эта история до сих пор повергает меня в ярость, правда, ярость эта притаилась глубоко внутри. Она — будто ложка кислоты, влитая в желудок. Услышав эту историю, Джил тоже злится. Он, в отличие от меня, умеет выплеснуть свою злость, хочет действовать, не медля ни минуты, — к примеру, вздуть пару менеджеров по рекламе.

— Какой-то хрен с горы на Мэдисон-авеню придумал идиотскую рекламную кампанию, а потом заставил тебя сказать дурацкие слова перед камерой, — какое это имеет отношение лично к тебе?

— Миллионы людей думают, что имеет. И говорят об этом. И пишут.

— Они просто использовали тебя — легко и просто. Это не твоя вина. Ты не знал, как это будет воспринято, что все поставят с ног на голову.

Наши беседы продолжаются и за порогом спортзала. Мы вместе завтракаем и ужинаем. Созваниваемся по шесть раз в день. Однажды я позвонил ему поздней ночью, и мы проговорили несколько часов. В конце беседы он поинтересовался:

— Не хочешь завтра прийти на тренировку?

— Я бы с удовольствием, но я в Токио.

— Мы проговорили три часа, а ты, оказывается, в Токио? Я думал, ты в городе. Чувствую себя виноватым — совсем тебя заболтал…

Тут он остановился и вдруг сказал:

— А знаешь что? Я чувствую гордость: ведь тебе нужно было позвонить и поговорить со мной, неважно, в Токио ты или в Тимбукту. Я рад, слышишь? Очень рад.

С самого начала Джил ведет записи моих тренировок. Он использует коричневый гроссбух, где фиксирует каждый повтор, каждый комплекс, каждое упражнение. Записывает мой вес, мою диету, мой пульс, мои поездки. На полях рисует диаграммы и даже картинки. Он говорит, что собирается фиксировать мои успехи, чтобы составить базу данных и обращаться к ней в будущем. Джил тщательно изучает меня и поэтому может создать меня заново, с нуля. Он — как Микеланджело, разглядывающий глыбу мрамора, только вот мои недостатки его ничуть не раздражают. Он — как Леонардо да Винчи, фиксирующий все в своих записных книжках. По этим книжкам, по тому, как тщательно он ведет их, не пропуская ни дня, я вижу, что работа со мной вдохновляет его. А это, в свою очередь, вдохновляет меня.

Разумеется, Джилу придется часто ездить со мной на турниры. Ему необходимо следить за моей физической формой во время матчей, за моей диетой, за тем, чтобы я пил достаточно жидкости (у него есть собственный рецепт воды с углеводами, солями и электролитами, и этот напиток я должен пить вечером накануне каждого матча). Во время поездок его работа не заканчивается, наоборот: в ходе турниров его помощь особенно важна.

Мы договорились, что наша первая совместная поездка должна состояться в феврале 1990 года. Мы направимся в Скоттсдейл. Предупреждаю, что нам следует прибыть на место за пару дней до турнира, чтобы принять участие в играх на лужайке.

— На какой лужайке?

— Это просто так называется. Мероприятие со знаменитостями и сбором денег на благотворительность, чтобы порадовать спонсоров и развлечь болельщиков.

— Звучит забавно.

Кроме того, я сообщаю, что поедем мы туда на моем новом «корвете». С нетерпением жду возможности продемонстрировать ему скоростные качества машины.

Лишь подъезжая к его дому, я понял, что не учел одну важную деталь. Моя машина невелика, а Джил, наоборот, огромен. На фоне моего маленького авто он выглядит вдвое больше обычного. Тем не менее Джил тщательно упаковывается на пассажирское сиденье, опустив подлокотники и упираясь головой в крышу. Под этой тяжестью «корвет», кажется, готов развалиться в любую минуту.

Чтобы Джилу меньше пришлось страдать в тесном салоне, гоню изо всех сил. Хотя я всегда так езжу. Машина суперскоростная. Мы врубаем музыку и гоним прочь из Лас-Вегаса через плотину Гувера, по северо-западной Аризоне с ее скалами и зарослями юкки. Мы решили остановиться на обед в Кингмане. Предвкушение обеда, скорость «корвета», громкая музыка и присутствие Джила — все это заставляет меня вдавливать педаль газа в пол. Мы, кажется, уже превысили скорость звука. Я вижу, как Джил, состроив гримасу, крутит пальцем у виска. Смотрю в зеркало заднего вида: за моим бампером мигают огни патрульной машины.