(Интро)миссия - Дмитрий Лычев

Интимные сношения с вверенным оружием продолжались всю неделю. Они полностью заняли время и мысли, вытеснив из головы проблему со Славиком. Он по-прежнему не желал разговаривать, даже об автоматах. А так хотелось обсудить, у кого лучше!

После обеда в субботу я затащил Славика в клуб. Чтоб не страшно было, взял с собой Ромку — он хвастался, что вздует нас в бидьярд, вместе взятых. И странно: наша слаженная пара дрючила его раз за разом. Славик был увлечен игрой и не замечал своих криков радости при каждом успешном ударе, как своем, так и моем. При счете 9:0 Ромка с позором слинял.

— Клёво у нас получилось? — решил начать я.

— Ага. Давай пару партий.

Я выиграл обе. Бильярд уже не казался мне неодолимой наукой. Шарики, будто заколдованные, описывали на столе невозможные кренделя, после чего медленно вкатывались в лузы. Славик злился: он не ожидал от меня такой прыти. Не меньше его был удивлен и я.

— Ты только, пожалуйста, не удирай, как Ромка. Не мешало бы нам поговорить.

— Ладно. Пойдем к тебе в каптерку.

Он сидит напротив меня, поглощая пирожок с повидлом и, кажется, вовсе не ждет от меня никаких слов. Но это он только делает вид — я же знаю, что ждет!

— Послушай, Слав, если я просто скажу „прости“, ты простишь?

— Что?

— Спасибо, что не спрашиваешь, кого.

— Кого?

— Самую прожженную блядь Краснознаменного Белорусского военного округа. Теперь спроси, за что.

— Я знаю — я тебе не нужен. Тебе нужно лишь одно… Спроси, что.

— Что?

— Длинный толстый хуй!

— Не суди всех по себе!

— Слушай, я не понимаю, что я тебе сделал, что ты постоянно издеваешься надо мной?

— Ничего не сделал. Просто люблю, поэтому и издеваюсь. Разве ты не знаешь, какой это кайф — издеваться над любимыми?

— Да никого ты не любишь, кроме себя!

Боже мой, как в ту минуту он был похож на Ёжика! Сам того не подозревая, Славик сказал страшную правду… Еще минута — и из его глаз хлынули бы потоки слез безутешных. Я тоже был близок к тому, чтобы разрыдаться у него на плече.

— Я не знаю, стоит ли мне доказывать тебе то, что ты прекрасно видишь и о чём прекрасно знаешь. Посмотри вокруг себя. Видишь что-нибудь? Кого-нибудь? А здесь я, прямо перед тобой. И меньше всего на свете мне хочется тебе что-то доказывать — я тебе не Пифагор. Думай обо мне, что хочешь, но я хочу быть с тобой всегда. Ты мне нужен. Мне было плохо без тебя всю эту неделю. Я не находил себе места, потому что ты был такой далекий…

— Мне без тебя тоже…

— Славка, малыш, будь со мной всегда, не бросай меня… Хочешь, я больше не буду тебя домогаться? Мне очень важно, чтобы ты знал, что я думаю об ЭТОМ в последнюю очередь. (Боже, враль я последний!..) Иное дело — кто-то другой, а ты…

Он обнял меня, прервав на полуслове:

— Пошли играть…

— Пошли, — ответил я, всхлипывая.

Нам не удавалось сконцентрироваться на шарах. Опять они упорно не хотели отправляться по назначению. Жаждущий мести Ромка привел с собой Виктора. Вдвоем у них получалось лучше, но в общей сложности мы со Славиком опять были сильнее. „Веди сюда всю часть!“ — издевался Славик над Ромкой. Я лишь посмеивался. Произнеся многозначельное „Бля!“, Роман удалился.

Стараниями Боба слух обо мне донесся аж до двух соседних частей. Из самой близкой пришли два гонца с просьбами подписать их тёлкам открытки. К вечеру появились гонцы и от химиков — те хотели консультаций по дембельским альбомам. Старенький, но вполне работоспособный аэрограф сотворил и с открытками, и с листами альбома настоящие чудеса, превратив их в маленький светлый кусочек „гражданки“ на темном армейском фоне. С легкой руки „химического“ мальчика, пообещавшего мне за готовый альбом 25 рублей, сотворилась такса за услуги. Целых пятьсот пирожков с повидлом за полтора-два дня неспешной работы! Стоит ли говорить, что мне это понравилось с первого дня! Я прекрасно понимал, что сделай я из первого альбома что-то близкое к Моне Лизе или Сикстинской мадонне армейского масштаба — и заказы на штампованные шедевры потекут рекой. Ведь только у одних химиков весной увольняется около семидесяти человек. Остаток воскресенья и следующие три вечера я провел за альбомом, даже Славика близко не подпускал. К четвергу мои сослуживцы с замиранием сердца и остальных восхищенных органов наблюдали за торжественной передачей альбома в „химической“ столовой. Можно было не сомневаться в успехе…

Еще на „гражданке“ мне довелось видеть дембельские альбомы друзей, вернувшихся из армии. Чем больше проходило времени, тем бережнее листали они страницы своей армейской истории. Фотографии, заботливо помещенные в рамочки, сделанные при помощи зубной щетки методом напыления… Кто-то обтягивал альбомы дорогим бархатом, а последним писком моды были обложки из куска шинели. Улыбающиеся красивые солдатские лица, смотревшие со страниц альбомов, казалось, были полны счастья. Они были веселы, беззаботны, молоды. И с каждым днем, с каждым годом „гражданки“ становились в оригинале старше, пасмурнее. Но всё так же оживали и перевоплощались, когда альбомы вновь попадали в руки бывших солдат. Я не хотел делать свой альбом. В тот, первый, а также в десятки последующих я вложил частичку себя. Может, поэтому на свой альбом сил и не осталось.

Объявившийся Стень опять уволок меня в парк. Оказалось, на сей раз надолго: кому-то взбрело в голову обновить в парке не только все дорожные знаки, коих там насчитывалось около ста, но и стенды, инструкции и прочую ерунду. Всему этому хламу суждено было за месяц запылиться настолько, что ни одна проверка из округа не признала бы в них не то что новые стенды — их даже моими ровесниками было бы трудно назвать. Эти мои рассуждения Стень прервал резонным ответом, что мое дело — нарисовать, а там кто знает — возможно, обходя окрестности парка, он сам будет заботливо смахивать пыль со стендов и вытирать грязь с дорожных знаков. Мне лишь удалось уговорить его выделить деньги на новые краски и прочую мелочь, которая нужна была мне для альбомов. О последнем, впрочем, я счел нужным умолчать.

Краски — те, которые были нужны мне — можно было купить лишь в городе Мосты, больше чем в часе езды от нашего города. Стень долго убеждал Мойдодыра, что без этого никак нельзя подготовиться к визиту очередной инспекции из округа. При слове „проверка“, вылетевшем из уст Стеня, Мойдодыр весь как-то сжался, еще больше сгорбился и лишь кивнул в знак согласия. Прямо с понедельничного развода мы с Ромкой, особо никуда не спеша, отправились в „Луна-парк“. Полчаса он будет греть машину, покуривая мой „Опал“ и слушая мои полтавские воспоминания детства. Разметав в стороны только что выпавший снег, „газик“ вырвется с территории парка, распугав при этом нестройную колонну наших, грузно бредших на работу под чутким руководством Стеня, Мистера Прозорливость в/ч №… Я вспомнил почту еще до того, как мы выехали из Волковыска. Ромка, щурясь от ослеплявшего веселого зимнего солнца, слушал, как совсем еще юного невинного ребенка, приехавшего из столицы в деревню к бабушке, совратили взрослые полтавские балбесы. (На самом деле это я их развратил, но в данном случае я решил это опустить).

— Конечно, — предположил я, — у вас не все такие…

— Конечно, — обрадовался моему предположению Ромка.

Моя рука, обогнув переключатель скоростей, опустилась Ромке на ширинку. „Газик“ резко притормозил.

— Ты що делаешь?

— Помогаю тебе переключать скорости.

— Но ты же мне залез в ширинку!

— Да? Не заметил. А вообще-то я хотел тебя кое о чём попросить.

— Ну?

— Отсосать дашь?

— С глузду зъихав?

— Ну, я только немножко, я никому не расскажу…

— Поехали, и щоб больше этого не было!

— Как хочешь…

Надув губы, я пересел на заднее сидение. Дорога была скользкая — может, поэтому „газик“ наш постоянно заносило в сторону. Угроза улёта в кювет заставила меня прекратить поползновения. За оставшееся до Мостов время мы не произнесли ни слова. Я пытался поймать в зеркале Ромкины глазищи, но он упорно не смотрел на меня. Краски мы нашли быстро. До обеда оставалось много времени, и я пригласил Ромку в ресторан.

Самый крутой мостовский ресторан мало чем отличался от волковысской чебуречной — разве что ресторанными ценами и отсутствием чебуреков. Выпить Ромка не захотел — дорога, говорит, скользкая. Я принял на грудь двести грамм коньяка, вернее, болгарского бренди. После самогона он даже вкусным показался. Ромка по-прежнему смущенно молчал, пока ему не пришла в голову смелая мысль:

— А що, со Славкой у вас… того?

— Что „того“?

— Ну… он тебя… тебе… давал?

— Куда „давал“?

— Ну… ты у него…

— Не понимаю. Говори по-русски.

— Он тебя ебал?

— Меня уже все ебали: и Мойдодыр, и Стень, и даже НШ новый — все, короче. Только ты остался. Доволен? Ты за кого меня держишь? Думаешь, что я со всеми?.. Ты больше слушай, о чём я по телефону говорю. Только ты мне нравишься — понял? Когда я тебя увидел, я сразу понял, что ты… А, впрочем, зачем я с тобой вообще об этом говорю?