Русалки — оборотни - Антонина Клименкова

— Извольте, — бросил Винченце, не глядя на Феликса, и быстрым шагом пошел прочь от дороги. Углубился в заросли малины — но не врезаясь напролом, а маневрируя меж колючих кустов, точно ласка среди куриных насестов. — Странно, вы не спрашиваете, что именно содержит этот клад. Пожалуй, я не стану вам врать, будто это сокровище некогда было украдено у моего предка… Я узнал о нем из первых рук — из записок законного владельца, коим был преискусный в своем деле алхимик. Заметьте, в свое время в этом ремесле ему не было равных! Впрочем, в другие времена тоже… — заявил он, как не мог не отметить Феликс, с какой-то особенной гордостью.

— Но почему же сам алхимик не забрал свое сокровище? — спросил Феликс, продираясь следом. — Выходит, он был еще жив, если в этих записках сам написал…

— Увы! Он знал, кто похитил его ларец. Но ему было неизвестно, где вор его припрятал. Мне пришлось проглотить немало пыли в ваших губернских архивах, прежде чем я это выяснил… Удивительно, кстати, до чего же летописцы любят переписывать недостоверные сведения! И притом со вершенно несведущи в географии. Вы не представляете, синьор Феникс, каких только сплетен я не начитался, прежде чем добыл нужные координаты.

— И вы узнали, что ваш клад зарыт недалеко от Малых Мухоморов.

— Ха! — воскликнул Винченце, и Феликс вздрогнул от этого резкого звука. — А известно ли вам, любезный мой друг, отчего это несчастное селение получило свое название? Знаете ли вы, что ядовитые грибы здесь совсем не причастны? Ну слушайте сказку. Много лет назад — и даже не здесь, а выше по реке, c'era una volta[54] разбойник по прозвищу Муха. Это о нем, о его похождениях нынче ночью с замиранием сердца слушали детишки. История умалчивает, отчего к нему прилепилась эта кличка, важно лишь то, что он здесь жил и его так звали. После явления призрака невинно загубленного юноши разбойник раскаялся в своих прегрешениях, бросил криминальное свое занятие и зажил честным крестьянским трудом. Даже часовню сам построил — вон она там, до сих пор стоит. Из его подворья разросся хуторок, который летописцы записали в свои талмуды и по тугоухости иль из других соображений переиначили из «у Мухи-вора» в Мухоморы. Потом хутор сгорел, и строиться заново начали на новом месте. Так, в общем, и появились Малые Мухоморы.

— Выходит, деревню в честь разбойника назвали? — подытожил Феликс.

— Non solo![55] — кивнул Винченце. — Я на днях имел удовольствие услышать песню про того же самого Муху — в пятьдесят куплетов с припевом! Даже записал на память. Ох, любит же народ из всякого сброда себе героев делать, а потом еще и легенды слагать. Где справедливость в истории, скажите?

Так они двигались некоторое время, не прерывая беседы, вдоль склона оврага.

— Боюсь вас огорчить, но теперь и я не могу удержаться от этого вопроса: а что же представляет собой клад? Могу предположить, раз вы им так заняты, в нем должна быть какая-то особая ценность.

— На raggione Lei[56], там не просто золото, — вздохнул Винченце. Но так и не ответил.

Вдруг встал, будто пораженный видом открывшегося взору болота, — и устремился вперед, то есть вниз, с криком: — Mi fulmini il cielo![57] Я убью этих бобров! На шапку пущу! Звери!!

— Каких бобров? — опешил Феликс. Начал спускаться осторожно, помня о коварстве папоротника, ориентируясь на восторженно-негодующие возгласы итальянца, доносящиеся из-за зарослей, — При чем здесь бобры?

— На шапку пущу! — не унимался итальянец. — Нет, на помпоны для коврика!

— Да что вам сделал бедный зверь?

— Плотину! — размахивая руками, закричал в ответ Винченце и указал куда-то вдаль, вдоль недвижной воды старицы. — Вы понимаете, Феникс, птица вы моя! Это же бобры, собаки такие, мой клад спрятали! Они протоку перегородили, запрудили и совершенно отрезали от реки. Она обмелела, заросла и стала канавой! Полностью слилась с окружающей местностью, со всеми этими топями — потому-то я ее и не заметил. Ну как, скажите на милость, среди сплошных болот отличить нужное?! Эти бобры совсем меня запутали. Я ориентировался на ручей, протоку, рукав — на что угодно, но не на квакающую трясину! Найди я раньше эту канаву, я сразу бы отыскал свой чертов клад! Мне не пришлось бы проторчать здесь столько времени — и уж тем более звать на помощь аборигенов. — Теперь-то я все понял, теперь-то я точно знаю… — бормотал он, шагая по ярко-зеленой лужайке мягкого мха, марая некогда блестящие сапоги в затхлой жиже. — Все, они у меня в руках. Ну держитесь, анархисты, черта с два вы получите свою rivoluzione… Ой, а это еще что такое? — Тут он обнаружил вставшую перед носом сухую осину — ту самую, у которой на ветке висел и покачивался ржавый обод бочки.

Винченце обошел дерево кругом, хлюпая в трясине. Тронул пальцем обод и, пока тот качался, внимательно смотрел, уперев руки в бока и, точно кот, водя глазами туда-сюда.

— Интересное явление, — подытожил он, возвращаясь к Феликсу на сухую твердую землю. — И часто у вас тут, саго amico, в лесах растут мироточащие деревья?

— Это всего лишь лампадное масло, — сказал Феликс.

— М-да? — Винченце, скрестив руки на груди, вновь обратился к осине. — Когда ударит молния, эта коряга вспыхнет как факел. Не хотел бы я в тот момент оказаться рядом.

Темнота опустилась незаметно. Небеса точно треснули надвое молнией. Зашлепавшие по листве капли обрушились ливнем.

— Эй, поторопитесь, синьор Феникс! Не знаю как вы, а я уже сегодня принимал ванну.

За стеной воды и шума, то и дело разрываемой громом и треском ослепительных вспышек, Феликс едва различил его голос. А уж куда он вдруг делся — совсем не понял. Только почувствовал, как кто-то схватил его за ногу и потянул вниз. Поскользнувшись на раскисшей земле, ломая кустики, сквозь пощечины мокрых листьев он съехал по обрыву и оказался в крепких объятиях итальянца. Винченце вовремя подхватил его, не позволив сорваться дальше по круче, — и втолкнул в темную, прелую, но относительно сухую дыру.

Отряхнувшись, убрав прилипшие, намокшие волосы с глаз, Феликс обнаружил, что укрылись они от грозы под корнями вывороченной ветром вековой ели. Точно огромное подземное чудовище распахнуло свою пасть, разорвав крутой склон оврага, ощерившись голыми корягами и клочьями травянистого дерна, нависшими наподобие козырька у них над головами.

— Уф, che tempo, infernale![58] — весело вздохнул Винченце, принявшись всего себя отжимать: хвост, потерявший блеск золота, пышность локонов и стягивавшую его ленту; полы куртки, манжеты рукавов и, не снимая, штаны — сколько мог стянуть узлом в кулаке. С вытянувшихся из-за этих манипуляций коленок вода налилась в голенища сапог. — Надеюсь, это ненадолго, тучи скоро рассеются…

В ответ ударил гром, оглушил, разнесся по трепещущему лесу раскатистым басом…

Феликс, задумавшись, смотрел сквозь сизую пелену на зеленеющее внизу болото, жадно, точно губка, вбирающее в себя дождевую воду, на почерневшие стволы деревьев, раскачивающиеся ветви. Невозмутимый Винченце чистил ногти узким кинжальчиком с золоченой рукоятью, тихонько мурлыча себе под нос витиеватую заморскую мелодию. И внимательно поглядывал, косился на Феликса, явно что-то имея на уме…

Словно выстрел, прозвенел чих.

— Будь здоров, — сказал Феликс, не обернувшись.

— Это не я, — ответил Винченце и, быстро перехватив кинжал лезвием вниз, метнулся, эффектно развернувшись, в глубь «норы».

Через секунду — нет, меньше, — глаза Феликса удивленно распахнулись, различив в полутьме дерущихся.

Винченце вынес — именно вынес — ближе к свету своего противника. Тот сопротивлялся, дрыгал ножками, бил кулаками, отчаянно плевался из растрепанной бороды. Но Винченце крепко его держал, прижав локтем плечи деда к себе, а другой рукой, с угрожающе нацеленным клинком, придерживал.

— Отпусти, ирод! Супостат! — вопил неосмотрительно чихнувший. — Пусти, говорю, нехристь нерусская! Нечисть иноземная!

— От нечисти слышу, — ответил Винченце.

Так как пленный старичок норовил выскользнуть из рук, оставив вместо себя пустую душегрейку, Винченце опустил его на землю, перехватил за шиворот и заведенную за спину ручку, для чего самому пришлось присесть на одно колено.

— А-а! — снова заверещал дедок, собравшийся было уд рать, да вновь почувствовавший на себе железную хватку. — Изверг лютый! Спасите — помогите — убивают!!

— Не волнуйся, я не причиню тебе вреда, я всего лишь хочу поговорить, — сказал Винченце — скорее даже Феликсу, чем старичку.

Феликс же сразу узнал в пойманном того деда с корзиной ягод, что встретился ему несколько дней назад неподалеку от озера.

— О чем мне с тобой разговаривать, засланец заморский? Нешто запамятовал, как в прошлый раз чуть бороды не лишился! Вместе с головой.