Попаданцам предоставляется общежитие! (СИ) - Алена Макарова

Ольга на свадьбе лихо хлебнула из кружки, расчувствовалась и заорала: «Горько!». Народ ее порыв и земные традиции не одобрил. Оскорбленные огры начали с утроенным усердием дегустировать национальный напиток, пытаясь доказать его высочайшее качество и ни с чем не сравнимый вкус. Тут с ними поспорить трудно. Ощущения после этой амброзии и впрямь ни с чем сравнить не получится: ни одно нормальное существо, ни делать, ни пить подобную дрянь не будет.

Домовушки приняли вопль ведьмы на свой счет и дружно зарыдали, оплакивая результаты очередного кулинарного извращения. Утешать их не тянуло. Во мне цвела и колосилась новая фобия — на любые эксперименты, а после намертво завязнувшей в зубах ложки с вареньем, она перешла в клиническую стадию. Зубы, кстати, теперь при одном упоминании шия ныли.

Сиреневый злак тоже был не в восторге от поварских издевательств, и с каждым разом становился все несъедобнее. Мстительность ляганского растения удручала, но деваться было некуда. Сама в беспамятном ночном блуждании велела его в дело пустить.

Йожка подругин выкрик поняла буквально и так же прямолинейно отреагировала. Цапнула с ведьминской тарелки сиротливый кусочек мяса, аппетитно зачавкала и поделилась впечатлениями: — Вкусно!

Хотела и у других гостей пробу снять, но опоздала, я свою долю перед самым ее носом в рот засунула.

Колючка обиженно нахохлилась, прошлась тоскливым взором по однообразно сиреневому изобилию на столах и душераздирающе (моя черствая душа этот натиск выдержала) вздохнула. А на сладкое еще и пирог из шия планируется. Жаль, не всех гостей им порадовать получится: самогон по кружкам водопадом льется.

Кобольды вокруг снуют, ставки на первую драку принимают; горгульи турнир по плевкам устроили, Базилик торжественную оду декламировать готовится. Подпившие умертвия дружным хором завывают. Ольга уже вторую кружку без украденной закуски выхлебала и окружающему пространству глазки строит…

Хорошая выйдет свадьба, запоминающаяся!

О словах. Иногда лишних.

Утро в приюте наступило поздно. Еще бы, почти до зари чужое счастье пропить и проводить пытались. Собранный из остатков вчерашнего пиршества завтрак давно остыл и сменил статус на сильно заранее поданный обед. И, судя по страдальчески сморщенным рожам постояльцев, имел все шансы превратиться в ужин.

Пока я размышляла, настолько ли я голодна, сильна духом и слаба на голову, чтобы личным примером доказать постояльцам почти полную съедобность пирога из шия, ко мне пожаловал фей Базилик. В достаточно неожиданной компании — с помятым непредсказуемостью вчерашних ставок и непроспавшимся кобольдом.

Гадать, что свело вместе лося и трепетную лань, сиречь нежную натуру поэта и прожженного крючкотвора не пришлось, они сами мне об этом сообщили.

— Я хочу написать завещание. Прямо перед своей трагической и преждевременной кончиной!

— Пиши… — Великодушно разрешила я. В животе урчало все сильнее, и шиевые разносолы казались все более заманчивыми. Если закрыть глаза и не обращать внимания на их цвет. А также запах, вкус, экспериментальное происхождение и подзатянувшееся ожидание небрезгливых самоубийц-едоков.

Базилик ловко, как шулер третий туз подряд, выудил откуда-то длиннющий свиток (интересно, чем ему обычная бумага не угодила?) и попытался найти в нем нужную строчку. Если это завещание, то у безработного фея скопилось подозрительно много имущества.

— Погибну я. Мой дивный дар

Лишь призракам доступен будет.

Но не погаснет тот пожар,

Чью искру подарил я людям!

— Из искры возгорится пламя*… - Задумчиво подытожила я, — И хрен его потом потушишь. А у нас, случись что, ни огнетушителей, ни противопожарной сигнализации. Надо, наверное, по коридорам ведерки с песком расставить… Так ведь горгульи в них плевать будут, а остальные — всякую дрянь накидают.

Мои насквозь приземленные бытовые размышления вышибли поэта из нужного настроя и строки. Он растерянно заморгал белесыми ресничками, силясь отыскать никому, кроме комендантов, неведомую связь между песком и поэзией. Я загадочно молчала и прикидывала в уме необходимое для приюта количество ведерок. Получалось много и дорого.

— Я умру! Овеянный скорбью и печалью… Безутешные потомки оплачут мой трагический удел и дум высокое стремленье… Но прежде, чем прервать столь тягостное для меня существование, я должен позаботиться об оставшемся после меня наследии…

Наследие оказалось высокодуховным и исключительно поэтическим. Всучить его можно было только с большой доплатой, но денежных средств за подобный героизм к завещанию не прилагалось. Составившего его кобольда подобные мелочи не смущали: чем сложнее и запутаннее дело, тем интереснее. Лет десять — пятнадцать можно по всем судам, вплоть до столичного, таскаться.

— А с чего ты вдруг помирать решил? — Поинтересовалась я у Базилика. Может, ему тоже сны про туман и лабиринты снятся? От таких видений и менее трепетная натура подходящий гроб присматривать начнет. А у творческого бедолаги даже Йожки нет, чтобы разбудить вовремя.

— От любви! Мое сердце сгорает от страсти и разрывается от боли, не в силах вынести разлуку с лучшей из женщин… с этим божеством, совершенством… Прекраснейшим дивным видением…

Если поэту и снились сны, то очень специфические, слишком уж он возбужденно вздыхает и причмокивает. Я после своих кошмаров такой довольной не выглядела.

— От любви нормальные существа женятся, а не могилу присматривают. Живите себе с любимой долго и счастливо, без всяких завещаний. Кстати, кто она?

Последний вопрос был глупой и трагической ошибкой. Базилик с готовностью развернул свой свиток, набрал побольше воздуха в грудь и принял подобающую для торжественной декламации позу. Похоже, у него на каждеое мое слово по балладе заготовлено.

— Ее глаза на звезды не похожи,*

И губы — не кораллы и не вишня.

Не белоснежна у любимой кожа,

И на щеке замазан красный прыщик.

С плакучей ивой не сравнится стан

И щеки нарумянены излишне.

За боль мою незримых прочим ран

Ниспослан этот дивный дар Всевышним…

Нашептывающая Базилику стихи муза была настолько ревнивой, что ни одной части тела любимой пропустить не смогла. Монотонное перечисление недостатков затягивалось, но не иссякало — до конца свитка еще пара локтей оставалась. Мне даже любовытно стало: что ж это за образина такая и как в нее вообще можно было влюбиться? Неужели поэту мавка приглянулась?

— А имя у твоего прыщавого божества имеется?

— Да! Это возвышенное, дивное виденье… Этот идеал совершенства… Ваша подруга. О, какое благозвучное, ласкающее слух имя — Ольга!

Удивить меня трудно: два года работы в школе, три — в приюте… Если бы фей сейчас огнедышащим драконом обернулся, а потом цветочной пыльцой рассыпался, я бы только за совок взялась и на лишний мусор посетовала. Но свести вместе идеал совершенства, прыщавое чучело из поэмы и ведьму у