Подари себе рай (Действо 3) - Олесь Бенюх

- Дорогой Иосиф Виссарионович! Разрешите, я вместо тоста для вас станцую? - и, в ожидании ответа вождя, замер от ужаса - впервые, от избытка чувств, он осмелился обратиться по имени-отчеству. Однако, Сталин, настроенный благодушно, стерпел недопустимую в иных обстоятельствах фамильярность.

- Твои танцы, Микита, я уже видел. Вот если бы ты спел...

В это время в дверях появились Ворошилов и Молотов с большими букетами пунцовых роз. Но войти не решались, дожидаясь реакции хозяина.

- Ааа, - он увидел их первый и тотчас все повернулись к ним. - Сейчас я загадаю загадку, а вот Молотов ее отгадает. Тем более, он у нас знаток русского фольклора. Какая пословица пришла мне сейчас на память?

Молотов молчал, близоруко щурясь.

- Ну, тогда ты, Клим, скажи.

- Да мы приехали поздравить тебя, Иосиф, - промямлил он, натянуто улыбаясь. Сталин повернулся к Хрущеву, негромко сообщил:

- Для этих двоих годится: "Незваный гость хуже татарина". Но ради сегодняшнего случая простим их. - И, обращаясь к переминающимся с ноги на ногу старым соратникам, громко: "Лучше позже, чем никогда". Проходите, садитесь. Кстати, Микита нам петь собрался. Давайте дуэтом с Климом. А мы подтянем. Да пригласите александровских певцов. Всем по доброй чарке, опоздавшим штрафной и...

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны

Да выплывают расписные

Да Стеньки Разина челны...

Реве та стогне Днiпр широкий,

Сердитий вiтер завива,

Додолу верби гне високi,

Горами хвилю пiдiйма...

Я могилу милой искал.

Но ее найти нелегко.

Долго я томился и страдал.

Где же ты моя, Сулико?..

По знаку, поданному Сталиным, Ворошилов и Хрущев ("Солисты моего кремлевского хора!") подошли к нему. К ним присоединился знаменитый армейский тенор Бунчиков. Им не нужны были бумажки со словами любимых вождем песен. Небось не на партийных съездах и собраниях, когда каждому вручался текст "Интернационала". Зная пристрастие вождя к застольному вокалу, репертуар вызубривали назубок. Он и сам раньше, когда был помоложе, певал дуэтом с Климом. И теперь, впервые за долгие годы, соратники видели его поющим. Он встал, держа бокал с вином в одной руке и заложив другую за пуговицу френча. И необычно потеплели его светло-золотистые тигриные глаза, и за душу брал давным-давно так чисто не звучавший его высокий, редкостно приятный голос. Пел не семидесятилетний старик, пел юноша - влюбленный и страдающий, лихой и бесшабашный, страшный в своем гневе и прекрасный в дерзостном порыве к звездам. И во взглядах пирующих можно было прочитать и искреннее восхищение, и плохо скрываемую зависть, и затаенную неприязнь "Надо же, поет! Ладно, пой, ласточка, пой. На сколько тебя еще хватит?"

После одной из песен, когда отзвучали аплодисменты и восторженные возгласы, Ворошилов крикнул музыкантам: "Русскую!" И пустился в пляс, выделывая такие антраша, что даже профессиональные танцоры александровского ансамбля одобрительно цокали языками. А маршал от радости, что Хозяин его принял, хотя и не приглашал, то жонглировал яблоками и грушами, то держал на лбу наполненный вином до краев бокал, то заставил нескольких солистов стать в ряд в согнутом положении и затеял играть в чехарду, строя при этом гримасы и выделывая ногами в воздухе потешные кренделя.

"Скоморох! - снисходительно улыбаясь, Сталин наблюдал за замысловатыми пируэтами. - Нейтральный сторонний наблюдатель может сказать, что это я заставил его паясничать. Че-пу-ха! Вон Молотов - его ничееем не застааавишь... Блюдёт себя при любых обстоятельствах. Даже под угрозой плахи. Микоян - тот всегда возьмет хитростью, как лис. Маленков прикинется добродушным увальнем. Косыгин - тот, пожалуй, один прямо говорит - предан не мне, а идее. И честен. Коли не врет. Лаврентий - этот как раз врет, когда в этом и особой нужды нет. За ним глаз да глаз нужен. Вот Хрущ... Беспримерную, геройскую верность, преданность изображает. Играет? Если играет, то гениально. Ничуть не слабее Южина или Качалова. Выходит, хамелеон? Нет, вернее - сфинкс. Да за этим столом кого ни возьми - любой сфинкс. Хоть каждого вместо декораций в Большом в "Аиде" выставляй..."

Отгремел великий юбилей, доплеснувший до высоких кремлевских стен теплые и чистые волны простодушной, бесхитростной, фанатичной любви миллионов к своему вождю. Наступили великие будни, в ходе которых из пепла восстанут города и веси, продолжится возведение великой державы, станет неодолимым ее оборонный арсенал, в космическую высь воспарит один из ее сыновей, ее вдохновенные песни услышит вся планета. В эти будни с головой окунулся и Никита. Однако, всё последующее он видел словно в тумане. Туман этот был не белесый, он был окрашен иногда в желтые, иногда в синие, иногда в красные тона. И события проносились сквозь этот туман со скоростью летящего галопом коня. День да ночь - сутки прочь. Как-то утром, встав с постели, Никита не почувствовал, что отдохнул.

- Старость не радость, - пожаловался он Нине.

- Какой же ты старик? - засмеялась она. - Всего годов-то пятьдесят пять!

- Нет, что ни говори, а Иван прав - "Стукнуло пятьдесят - и покатил милок с ярмарки". Кстати, сегодня предвыходной и они с Сергеем... - он хотел сказать "как обычно заявятся ко мне на работу", но осёкся, махнул рукой и пошел в ванную. Нина отвернулась, украдкой смахнула слезу. Сколько лет, Господи, сколько уже лет Никита встречался только с "нужными" людьми. Вот и сегодня он должен вечером быть на даче Берии. Туда же приедет и Маленков. Сталин задумал депортацию всех евреев в Биробиджан и они хотят выработать единую линию. Какая единая линия? Чего там вырабатывать? Будет так, как Он велит. Ничего не добьются, только шею себе могут сломать. Оловянные солдатики..."

Но к Берии он не поехал. Тот позвонил и дал отбой. Его срочно вызвал Хозяин, потребовал подробные объяснения по делу врачей. Пожаловался Никите: "Знаешь, похоже на то, что эта Тимошук оказалась провокатором. Опять прокол экспертов с Лубянки. Недосмотрели, мудаки сраные!"

Смерть Сталина... Вторично спустя какие-то двенадцать лет после 22 июня 1941 года произошло событие, которое коснулось так или иначе каждого жителя огромной страны. Рыдали маршалы и солдаты, старики и дети, мечтатели и циники. В головах простолюдинов и облаченных малой ли, большой ли властью биласть одна мысль: "Что теперь с нами будет? Король умер! Да здравствует кто?" На Руси начиналась новая, на сей раз воистину Великая Смута...

В самый канун нового 1953 года Берия, Маленков и Хрущев, выходя из кабинета Сталина после одного из довольно частых совещаний, оказались рядом. Во время долгого шествия по кремлевскому коридору, улучив момент, когда вблизи никого не было, Берия негромко сказал:

- Удалось! Власику каюк. Он думал - генерал, многолетний начальник охраны Самог - так ты пуп земли? Накося - выкуси! И бессменный его холуй Поскрёбышев - его я тоже убрал. Теперь дело за Майроновским. Он командует моей лабораторией-Х, обещал такой подарочек приготовить - ни одна экспертиза не обнаружит.

21 февраля министр госбезопасности Игнатьев доложил Маленкову: "Вчера Хозяин ругал Лаврентия Павловича. Говорил Сабурову и Первухину, что не любит его и не доверяет ему. Возмущался тем, что Берия везде ставит своих людей. Сказал, что скоро его уберет". Маленков позвонил тут же Берии и сказал: "Ты упоминал о лаборатории, Лаврентий. Как бы не опоздать с твоим "подарком". Никита сейчас сидит у меня. Он тоже так думает".

Прошла неделя. Очередное совещание в Кремле. Часов в одиннадцать Сталин предложил поехать на Ближнюю дачу поужинать. За столом по неписаному порядку Берия по правую руку от Хозяина, Хрущев по левую, Маленков и Булганин - напротив.

- Завтра первое марта, начало весны, - Хозяин улыбнулся, поднял бокал с золотистым твиши. - Микита, отгадай, за что я хочу произнести этот тост?

- За весну, товарищ Сталин.

- Молодец! Только почему же так сухо? За обновление жизни, за бодрость духа и физическую бодрость, за любовь, наконец. Вы что, готовы смириться с тем, что любовь узурпировал один Берия? Я могу с ним потягаться. Итак, за любовь!

"Глядя на такого Сталина, у меня душа радуется, - думал Булганин, которому реже, чем Хрущеву или Берии, доводилось бывать в самом тесном кругу избранных. - Бодрый, энергичный, в шутливом расположении духа. Браво!"

- Маленков смущается от разговоров о любви, - продолжал Сталин, подливая себе и гостям вина. - А чего смущаться? Дело житейское. Давай, расскажи нам, твоим товарищам по партии - когда ты последний раз имел дело с красивой молдкой?

Толстый, рыхлый Маленков конфузился, не смея поднять глаз.

- Не хочет говорить. Не хочет, хоть ты лопни! А вот Берия скажет. Он все о каждом из нас знает. Давай, Лаврентий, выкладывай.

"Про себя, небось, не расскажет, как тешится с сестрицей Кагановича", - мысленно брезгливо фыркнул Берия. Поднялся на ноги с бокалом в руке, проговорил возвышенно: