Орфей - Николай Полунин

- Помилуйте, какая же я вам спецслужба. У меня сугубо научные интересы. Исследовательские. Исторические, быть может, несколько.

- Они к вам прислушиваются, Марат Сергеевич. Это ценно.

- Не очень-то прислушиваются, если судить по инциденту с вами.

- Не волнуйтесь, я действительно не в обиде. Честно говоря, я сам их немножко спровоцировал. Мне это было нужно. Да и в следующий раз остерегутся. Ну еще одна сенсация, широкая публика поговорит, забудет. Службы же ваши многочисленные... я ведь и так у них на крючке. И у вас, Марат Сергеевич, нет?

Хозяин задумчиво отпил ледяного морсу. Врать гостю было бессмысленно, это он понимал. Но и полностью открываться не хотел. Он еще сильнее напряг свою психическую защиту, которой владел в совершенстве. В восприятии Гордеева - по крайней мере, той части, которая на данный момент сделалась человеческой, вместо цветов ауры собеседника проступил черный, чуть сплюснутый круг, окруженный белым, не несущим никакой информации сиянием. Это Марат Сергеевич знал. Но он знал также, что после ранения так и не смог восстановить ментальный экран в полную силу. И теперь уж, наверное, не сможет.

- Что скрывать, Михаил Александрович. Если я всю жизнь положил на изучение запредельных явлений в природе и в нашем человеческом обществе.

На сбор исторических информации о фактах соприкосновения людей с деятельностью либо следами деятельности в нашем Мире чего-то постороннего. На то, какие формы нашей собственной деятельности, по разумению нашему, могут стать вредны и даже убийственны для народа, страны, цивилизации и вообще всего Мира. На мягкое или жесткое, по обстоятельствам, пресечение безрассудных, посягающих на нечто выходящее за прерогативы смертного рода человеческого. Если даже сумел создать государственное образование, учреждение, которое под самыми разными ширмами, но в конечном итоге нацелено на эти задачи. А в не столь отдаленные времена такое было ой непросто. Того и гляди загремишь в гнилые идеалисты, в поповщину и бесовщину. И в Мордовию для надежности. Причем это я сделал сам, исключительно печенками-селезенками ощущая, что все неизмеримо сложнее не просто марксистско-ленинской теории или этого самого опиума для народа, но и Юма, и Канта, и Гегеля, вместе взятых. И вдруг появляетесь вы. С бесспорными, для меня, во всяком случае, доказательствами вашей сверхсущности. Конечно, я не могу не интересоваться. Не предпринимать какие-то свои шаги, дабы разузнать то, о чем вы мне не говорите. Вот я их и предпринимаю. Мне не так долго осталось жить. Меня уже не интересуют деньги и никогда не интересовала власть. Что я могу хотеть для себя? Только подтверждения того, что дело всей моей жизни не было дутой величиной. Что жил не зря. Простите старика за излишнюю патетичность. А относительно держать вас на крючке... ну, не так я наивен, как те, кто думает, что это возможно. Целая речь получилась. Даже неловко.

- Что вы. Я выслушал очень внимательно, - отвечал Гордеев, вертя за хвостик какую-то совершенно огромную бордовую ягоду. - Не обещаю, что смогу удовлетворить ваше любопытство. Но и мешать не стану. - Он положил клубничину в рот, жмурясь от наслаждения, разжевал. - А ведь я к вам с новой нахальной просьбой, Марат Сергеевич. Что там творится вокруг моей Территории? Что за странная активность юных натуралистов? У новоназначенного господина Путина дошли руки до собственного Сектора "Ф"? Что им надо? Или не они? Периодически я начинаю чувствовать за собой особо пристальное наблюдение, но таких номеров, как в тот понедельник, еще не случалось. На меня открыта охота? Опять-таки - кем? Цель? Неужели вы не можете найти возможность настоятельно посоветовать отказаться от намерения? Дело-то безнадежное. Мне все равно, но раздражает суета вокруг. Однако гораздо больше меня положение с подопечными моими волнует. Не надо их выдергивать, они существа нежные. Кроме того, очутившись вне пределов Территории, могут представлять немалую опасность, пусть сами не осознают этого. Как вы сказали? - для страны, народа и вообще всего Мира. Это надо прекратить.

Марат Сергеевич вздохнул. Снял тяжелую правую руку с колена, и она повисла плетью. Молча поднялся и прошел за стеклянные двери внутрь дома, шаркая тапочками. В системе Федеральной службы безопасности, огромной, иерархической и подчас намеренно запутанной, существуют структуры, о которых знает чрезвычайно ограниченное число людей. О некоторых - несколько десятков. О некоторых - десяток. О некоторых - единицы. О некоторых не знает никто, что не мешает им существовать и успешно функционировать. Так называемый Сектор "Ф" занимался именно тем, что разрабатывал модели противодействия чужому проникновению. Не чужому в смысле из чужого враждебного государства, вообще чужому. Сектор "Ф" относился к предпоследней из перечисленных категорий, о нем знали единицы. В их числе и Марат Сергеевич. Но только он пока знал, что о существовании Сектора известно Гордееву тоже. Моделей противодействия было разработано не одна, и если какая-то не срабатывала, вместо нее начинала действовать следующая, каскадом. К разработкам некоторых Марат Сергеевич имел самое непосредственное отношение.

Вернувшись, подал Гордееву листок, извлеченный им из пластиковых корочек. Тот ознакомился.

- Как вы думаете, Михаил Александрович, если я смог получить эти данные, способен сделать то же кто-нибудь еще?

- Убежден. Но я никогда и не говорил, что вы вдруг возьмете на себя крайне неблаговидную роль э-э... наводчика. Да и в ваших ли интересах, чтобы кто-то еще узнал о каком-то там индивидууме, способном, умирая неоднократно, возрождаться, как птица Феникс.

- Между прочим, буква "Ф" в названии Сектора и есть начальная от "Феникс", не знали? А Фениксом, кроме несгораемой птички, звали учителя древнего мифического героя Ахилла. Теперь прочтите это, - и Марат Сергеевич подал второй листок.

Гордеев сперва нахмурился, потом рассмеялся.

- Ей-Богу, знал бы, где падать... Неужели я похож на учителей каких-то героев? Это-то хоть, - потряс листком, - у вас одного?

- Надеюсь.

В первом листке были перечислены многие - не все - моменты, когда Гордеев после долгого по ею счету перерыва, но короткого по счету нашего Мира начал вновь появляться здесь. Указывались случаи, когда и где он оставлял очередную отслужившую свое "куклу", временное краткоживущее тело. Или, по здешним меркам, умирал. И как это происходило. Во втором листке назывались четыре вероятные точки, в которых он вновь "проявлялся", Два из четырех пунктов были правильные. Тихая набережная Шевченко в Москве и молодые лесопосадки в окрестностях одного военного аэродрома за триста пятьдесят километров от столицы. Там, побродив меж пушистых сосенок над игривым ручьем, он всякий раз выходил к одному и тому же поселочку, даже машину приноровился держать в крайнем дворе, договорившись с хозяевами. Обе точки, на Шевченко и тут, были ему чем-то памятны, и он думал об этом, отдыхая за рулем. Хотя, конечно, мог бы сразу попасть в то место, которое ему было сейчас нужно. В любое место этого Мира.