История одного крестьянина. Том 2 - Эркман-Шатриан

Племянник австрийского генерала Вюрмсера был арестован в городе и как шпион отправлен в Париж. У полковника, капитана и адъютанта двенадцатого кавалерийского полка были обнаружены белые кокарды, — их тотчас же расстреляли перед строем полка. Мы произвели проверку счетов, обследовали службы, особенно госпитали, где несчастные раненые погибали сотнями; выяснили, что поставки зерна и дров не сделаны, что свечи продают по семь франков за фунт и что от местных властей нечего ждать бдительности или патриотизма, и обложили страсбургских богачей девятью миллионами контрибуции, ибо, согласно одному из декретов Конвента, богачи обязаны содержать гарнизоны, которые их защищают: «Когда народ ручьями проливает кровь за родину, богачи могут дать хотя бы золото!»

Так сказал Дантон, и я с ним вполне согласен.

Богачи, конечно, подняли страшный крик, но, поскольку гильотина стояла на площади, они заплатили в тот же день все, до последнего сантима. Пятьсот тысяч ливров мы отдали, чтобы помочь бедным старикам, которые, оставшись без кормильцев, ибо сыновья их ушли в армию, погибали теперь от голода, а остальное — для получения запоздалых поставок.

Но это было еще не все.

Мы постановили, чтобы муниципалитет Страсбурга в двадцать четыре часа приготовил две тысячи коек для больных или раненых солдат, и им была оказана на месте вся необходимая помощь, равно как уважение и забота, какую заслуживает их доблесть. Кроме того, хирургам будут предоставлены лошади, чтобы они могли объезжать больных; в Саверн следовало немедленно выслать десять тысяч пар обуви и две тысячи шинелей, чтобы обуть и оградить от холода защитников родины. Увидев, что эти необходимые, справедливые и патриотические меры, вместо того чтобы вызвать у властей рвение, скорее возмущают их, мы постановили разжаловать этих подозрительных лиц, отправить их в Мец, Шалон и Безансон и выбрать новых.

Тут австрийцы поняли, что план их провалился, что не видать им Эльзаса, несмотря на обещания бывшей королевы Марии-Антуанетты, которая отдала им этот кусок Франции, дабы уговорить императора выступить против нас. Но меры были приняты нами вовремя: еще несколько дней, и мы узнали бы, что желтое знамя заменило на шпиле собора крестьянский колпак.

Оставалось поквитаться с разъездным революционным трибуналом, который не только не выполнил своего долга, но еще и позволил себе, действуя по указке бывшего старшего викария Шнейдера, выносить суждения по делам, вовсе его не касавшимся, налагать чрезмерные штрафы, взыскивать контрибуции и даже приговаривать к смертной казни. Шнейдер как раз возвращался из поездки по окрестностям Бара, — возвращался с триумфом, в коляске, запряженной шестеркой лошадей. Вот какое постановление мы приняли о нем, — оно доставит тебе удовольствие, ибо ты увидишь, что твоя справедливая жалоба в связи со старухой Беккер не прошла даром. Шнейдер совершил много других преступлений, и теперь, к радости всех добрых патриотов Эльзаса, он получил сполна:

«Представители народа, направленные с чрезвычайной миссией в Рейнскую и Мозельскую армии, услышав, что Шнейдер, обвинитель Революционного трибунала, бывший священник и имперский подданный, прибыл сего дня в Страсбург с неслыханной пышностью, окруженный охраной с саблями наголо, постановляют, чтобы упомянутый Шнейдер завтра, с десяти часов утра до двух часов дня, простоял на помосте гильотины перед всем народом во искупление своей вины, выразившейся в оскорблении нравов нарождающейся республики, а затем препроводить его по этапу в Комитет общественного спасения при Национальном конвенте. На коменданта города возлагается выполнение данного постановления, о чем он обязан доложить завтра, в три часа пополудни… И т. д.».

Вот как мы расправляемся с негодяями, — отсюда и все наши успехи. Стоит нам заколебаться, и нас живо продадут и предадут, ибо все эти короли, дворяне, монахи и прочие большие и малые деспоты всегда действуют заодно, как воры на ярмарке, когда речь идет о том, чтобы обобрать народ. Наш образ действий, видно, очень им не по нутру, — тем лучше: значит, мы поступаем правильно.

Итак, наведя порядок в мелочах, пора было подумать и о делах более серьезных.

После того как мы потерпели поражение под Пирмазенсом и противник занял оборонительные сооружения под Виссенбургом, — пруссаки укрепились на Сааре, а австрийцы — на линии Нидерброн, Фрешвиллер и Рейсгоффен в германских Вогезах. Новый генерал — Гош, поставленный во главе Мозельской армии по совету Карно, прежде всего восстановил дисциплину в войсках, а затем отправил из Сааргемина одну из своих дивизий, чтобы выкурить пруссаков из Блискастеля. Пруссаки были обращены в бегство, а мы в результате заняли высоты Цвейбрюккенскую и Мимбахскую.

Тем временем Пишегрю по главе Рейнской армии атаковал австрийцев, засевших в Бергхейме; но противник, усиленно поддержанный принцем Конде, отбил наши атаки. Таким образом австрийцы и эмигранты все еще сидели в Эльзасе, точнее, в Хагенау — самом страшном гнезде реакционеров у нас во Франции. Гош, овладев Цвейбрюккеном, решил на этом не останавливаться и через высоты Кайзерслаутерн попытаться подойти поближе к Ландау, но на этот раз его попытка не увенчалась успехом из-за отсутствия слаженности при передвижении; пруссаки держались стойко — они ведь хорошие солдаты. Тогда этот молодой человек показал, что у него и в самом деле есть талант полководца, ибо вместо того, чтобы упорствовать и добиваться их отступления, он после битвы под Фрешвиллером, где мы одержали верх, оставил дивизию для наблюдения за ними, а сам с остальной своей армией перешел через покрытые снегом Вогезы и соединился с Пишегрю, чтобы действовать дальше сообща; на берегу Мозера они ударили по австрийцам с тыла, выкурили их из оборонительных сооружений Виссенбурга и сняли осаду с Ландау.

Это было серьезное дело.

Прибыли Лакост и Бодо с новыми полномочиями. Пишегрю был явно недоволен тем, что придется делить с кем-то власть, — он хотел действовать один. Лотарингию прикрывала всего лишь одна дивизия, но пруссаки, и счастью, ничего об этом не знали. Надо было спешить. Лакост и Бодо взяли решение на себя и назначили главнокомандующим Гоша.

Это вызвало огромное воодушевление. По всей округе забили в набат; из глубины Лотарингии прибывали батальоны национальной гвардии — все устали от иностранцев.

Вот тут, вернувшись в лагерь, я, к своей величайшей радости, и обнаружил дядюшку Жана, Летюмье, Элофа Коллена и еще пятьдесят славных патриотов по главе отрядов национальной гвардии из Лачуг-у-Дубняка, Пфальцбурга, Меттинга, Ликсгейма, Саарбурга, Лоркена и прочих окрестных мест. Я воззвал к их патриотическому долгу, чего вовсе не требовалось. По всей линии наших войск, на добрых шесть лье, грозно звучало: «Ландау или смерть!»

Мы продвигались по Эльзасу несколькими колоннами. Австрийцы отступили и заняли позиции перед рекой Лаутер. Гош, его штаб и все мы верхами следовали за основными силами, — мы заранее чувствовали, что победа не может от нас ускользнуть. Гош меньше похож на деревенского жителя, чем Пишегрю, однако он производит впечатление человека более открытого, более прямого. Ему лет двадцать пять, он высокий, красивый, с живыми глазами и энергичным лицом. Но заодно я должен его упрекнуть: слишком часто обещает он солдатам деньги за знамена и орудия, отбитые у врага! Значит, он не очень рассчитывает на любовь к родине и уже в этом возрасте слишком хорошо знает дурные стороны человеческой натуры. Мне больше правится ваш Клебер, который в Торфу сказал капитану Шуардэну: «Ты погибнешь здесь вместе со своими солдатами, зато спасешь армию!» А тот ему ответил: «Слушаюсь, генерал!» Так или иначе, но пока Гош оправдывает доверие республики. Я считаю его прекрасным республиканцем, человеком мужественным и преданным.

В четверг, 6 нивоза, ранним утром мы увидели врага. Он окопался на возвышенности перед старинным Гейсбергским замком. Позади нее и с обеих ее сторон простираются долины и холмы Виссенбурга. Путь к возвышенности преграждали частоколы, завалы, рвы, а с флангов возвышались внушительные редуты.

Гош собрал тридцать пять тысяч человек в центре для главной атаки; три дивизии развернулись справа, две — слева. Мы стояли наготове и только ждали приказа о наступлении, как вдруг прискакали вестовые и сообщили о взятии Тулона. Эта новость тотчас распространилась по армии, и издали, нарастая, словно гром, прокатился крик: «Вперед!» Все ринулись в наступление, и бой начался.

Ты можешь представить себе, Мишель, картину ожесточенной схватки: грохот пушек, треск ружейных выстрелов, бой барабанов, звуки трубы и крик тысяч глоток, но мне кажется, никогда еще никто не слышал такого грохота. Яростные крики: «Ландау или смерть!» — вздымались к небу среди грохота рвущихся снарядов и свиста, с каким они разрезают воздух. Через несколько минут мы уже ничего не видели и не слышали. Мои товарищи и я скакали следом за нашими доблестными солдатами, которые то скрывались за облаком дыма, то снова появлялись где-то на середине косогора.