В зеркалах - Роберт Стоун

Богданович, раскурив косяк, передал его Рейнхарту и безмолвно рассмеялся, держась за живот.

— Калвин Минноу! — воскликнул он. — Калвин Минноу!

— Ну конечно, — сказал Рейнхарт, выпуская дым. — Ка-эл. Ка-эл Минноу. Хороший малый. Я его помню. У него счастливое лицо.

— Вы знаете, что он делает с людьми, получающими пособия?

— Я ничего не знаю, — сказал Рейнхарт. — Кроме того, что у него счастливое лицо и что он в больших количествах жует сен-сен.

— Он придумал план, как вычеркнуть из списков чуть ли не половину получающих пособия. Это ему надо, чтобы заработать себе репутацию.

— Угу, — сказал Рейнхарт. — У них у всех есть планы. У всех до единого. Жуткое дело.

— А какие еще планы у этих людей, Рейнхарт? Что происходит?

— Погодите, — сказала брюнетка. — Я думала, мы поговорим о Венесуэле.

— Мистер Рейни, — сказал Рейнхарт. — Я не из тех, кто знает чужие планы. Могу только заверить вас, что лично у меня нет никаких планов — ни малейших.

— Я никогда не был в Венесуэле, — сказал Богданович, — но очень живо ее себе представляю.

— Я ведь не пытаюсь скомпрометировать вас, — сказал Рейни. — Просто… вы единственный человек из тех, кого я знаю, кто как-то соприкасается со всем этим. Кроме вас, мне некого спросить.

— Если бы мне некого было спросить, кроме Рейнхарта, я бы удавилась, — сказала брюнетка. — Не знаю почему, но это так.

Рейни, хмурясь, смотрел, как они по очереди затягивались сигаретой. В ванной Марвин запел «Поплывем в Венесуэлу».

— Я вас не понимаю, Рейнхарт. Я постоянно слышу по радио ваш голос — слышу его все время там, где я работаю. Чем они вас прельстили? Почему вы работаете именно у них? Вы могли бы заняться чем-то другим.

— Правильно, — сказала брюнетка. — От этого ты отпереться не можешь, Рейнхарт. Почему ты работаешь на этих выродков?

— Мои наниматели вовсе не выродки, — сказал Рейнхарт. — Они принадлежат к числу Самых Видных Наших Граждан. Правда, когда их доведут, они бывают страшноваты…

— Они всегда страшны, — сказала брюнетка. — Недочеловеки и сифилитики.

— Ты выражаешься языком экстремистов, — сказал Рейнхарт. — Ты не объемлешь Картины В Целом. Не один Рейни предается меланхолической интроспекции. Говоря как работник радио, я должен заметить, что в народных сердцах и умах царит глубочайшее смятение. Таковые сердца и умы нуждаются в успокоении. Необычные времена требуют необычных средств. — Он затянулся и передал косяк брюнетке. — Положитесь на меня! Положитесь на своего Рейнхарта.

— Не будь выродком, — сказала брюнетка.

— Моя совесть чиста, — сказал Рейнхарт. — Как обглоданная кость.

Рейни смотрел на него, часто мигая.

В комнату вошел Марвин, завернувшись в полотенце — сувенир из Майами.

— По-моему, это великолепно, — сказал он им. — Здорово! Чистейшая экзистенциалистская аморальность на практике. Садизм в том смысле, в каком его понимал маркиз де Сад.

— И мазохизм в том смысле, в каком его понимал Мазох, — сказал Богданович.

— Рейнхарт великолепен! Рейнхарт — герой! — Марвин накинул на себя полотенце на манер Цицероновой тоги. — Ты героичен, Рейнхарт. У тебя масштабы героя.

— Я обращаюсь к встревоженным сердцам. — Рейнхарт зашевелил пальцами, словно играя на невидимой арфе. — Я несу в мир музыку.

— Рейнхарт страдает, — объяснил Марвин.

Богданович поклонился.

— Рейнхарт спасает.

— Ну что вы! — сказал Рейнхарт скромно. — Ах, право!

— Что с вами произошло, Рейнхарт? — спросил Рейни.

— Рейни, — сказал Рейнхарт, — неужели вы так по-детски глупы, что не видите, когда перед вами сволочь?

— Нет, сволочь я сумею распознать. Но я не верю, что вы настолько сволочь, что у вас… что у вас не осталось человечности. Не знаю почему. — Он оглянулся, словно ища, куда бы сбежать. — Если бы я так думал, я не попросил бы у вас помощи. Насколько я могу судить, только вы могли бы сказать мне то, что мне нужно узнать.

— И что же это? — спросил Рейнхарт.

— Тьфу ты, черт, — сказал Рейни. — Я говорю о том, что сейчас происходит.

Марвин развалился на диване, задрапированный в свое пестрое полотенце.

— Кто-нибудь непременно задает этот вопрос, — сказал он.

— Черт, — сказала брюнетка. — Я не знаю, что сейчас происходит. И плевать на это.

— У Рейни богатырское чутье, — сказал Рейнхарт. — И он верит в меня. Я скажу ему, что сейчас происходит.

— Я ему расскажу, — сказал Марвин. — Вчера вечером я пошел прогуляться — вы меня знаете, я никуда не хожу. По вчера вышел на улицу. Я заглядывал во все игральные зальчики. Во все гаражи, аптеки — всюду. Я подумал: что происходит? Это сплошной хребет. Как у рыбы. А потом подумал: как рыба живет в море, старик, так и человек на суше. Вот что происходит.

— Это ужасно, — сказала девица.

— Ужасно. — Марвин глумливо осклабился. — Что тут, к черту, ужасного?

— Это космическое.

— Это великолепно! — сказал Марвин. — Великолепно!

— Два года назад, — сказала девушка, — я вышла из женской тюрьмы в Нью-Йорке. Я поехала в Олиан, штат Нью-Йорк, потому что я оттуда родом. Я повидала брата. Я ходила туда и сюда перед Полониа-холл. Я подумала: что происходит? — Глаза у нее расширились, она ссутулилась и обняла себя. — Боже мой, — дрожа сказала она. — Полониа-холл!

— Погода какая-то дикая, — сказал Богданович.

— Мы совсем, на фиг, спятим, — закричала девушка. — Вот что происходит.

— Спокойно, — приказал Рейнхарт. — Все важные изменения уже произошли. Все находится в таком состоянии, в каком и должно находиться. Ситуация развивается нормально.

— Ха! — сказал Марвин. — Радио нас всегда кормит вот такими пустопорожними утешениями.

— А происходит то, — сказал Рейнхарт, — что дела принимают холодный оборот.

Некоторое время они сидели в молчании. Вдруг голова у Рейни дернулась в сторону. Богданович с тревогой показал пальцем на Рейнхарта:

— Вот оно. Вот оно, старик.

— Бодрящий оборот, — сказал Марвин. — Прогрессивный, веселый оборот.

— Одно за другим порождения теплого климата будут падать мертвыми с крепко сжатыми, окоченевшими веками, — сказал Рейнхарт. — Порождения холода будут обильно размножаться. Воздух станет разреженным, и дышать будет все труднее.

— Здорово, — сказал Марвин.

Брюнетка скрестила руки на груди.

— Я порождение теплого климата, — сказала она грустно. — Я умру.

— Очень скоро пойдет снег. — Богданович мечтательно смотрел в потолок.

— Летнему солдату и солнечному патриоту кранты. Это Холодный Город.

— Рейнхарт, ради бога, — сказал Рейни.

— Угостите его дурью, — сказал Богданович, кивнув на Рейни.

— Нет-нет, — испугалась девушка. — Он сказится.

— Не сводите его с ума, — сказал Рейнхарт. — Он хочет сделать заявление.

Рейни закрыл глаза:

— Этот холод, Рейнхарт, разве он вас не тревожит?

— Я — Дед Мороз, деточка. Самый настоящий.

— Какой же вы дурак, — сказал Рейни с тоскливой улыбкой, показывая полоску розовых десен над слегка торчащими зубами. — Неужели вы все время остаетесь холодным? — Он встал и подошел к Рейнхарту; остальные следили за ним мутными глазами. — Как это дешево!

Рейнхарт с веселой улыбкой поднял на него взгляд.

— Вы правда настоящий Дед Мороз, мистер Рейнхарт? — спросил Рейни.

— Я дурак, — сообщил ему Рейнхарт. — И я правда настоящий Дед Мороз. Вам требуются личные отношения со мной? Ищете архиврага? — Он оглядел комнату. — Рейни готовится нанести удар по вертограду там, где зреют гроздья гнева[87], — объявил он.

Все закивали.

Подбородок Рейни дернулся к плечу. Он подошел к стулу и остановился, вцепившись крупными пальцами в виниловую спинку.

— Ну, — сказал Рейнхарт, — не ограничивайтесь этим. Вы же глас христианина, свидетельствующий в этой трясине уныния[88].

— Ей-богу, — сказал Рейни, — вы злой дурак.

— Ей-богу, — передразнил его Рейнхарт, — я злой дурак эфира.

— Злой Дурак Эфира! — сказал Богданович. — Мать честная! Злой Дурак Эфира.

— Хотел бы я быть чем-то существенным, хотя бы злым дураком эфира. У меня была бы постоянная работа, как у Г. Ф. Калтенборна[89]. Если бы я был злым дураком эфира, вы, мерзавцы, только издали на меня смотрели бы.

— Это так дешево и гадко — от всего отмахиваться… этот сарказм… Так дешево.

— Дешево? — сказал Рейнхарт, прикусив губу. — Вчера ночью я проснулся, и из разных мест моего тела росли орехи. А накануне ночью я проснулся, и комната была полна черепах. И позвольте вам сказать, действительно была полна.

Брюнетка закрыла глаза и вздохнула.

— Не сомневаюсь, что была, — сказал Марвин.