Алчность - Эльфрида Елинек

Чья же это машина — слушательницы водительских курсов? Коллеги по предприятию, пожалуйста, выйдите вперёд и говорите громко и отчётливо в этот микрофон, чтобы и наши служащие слышали. Ну, говорю я вам, это был световой эффект, когда Габи входила в бюро: казалось, она носит драгоценности из бриллиантов, казалось, она купается в солнце или напитана им. Хоть выжимай. Только матерью она ещё не была, а всем остальным уже — и принцессой карнавала, и принцессой праздника урожая, — правда, что из того? Я бы с удовольствием описала, что за блеск царил в пивной под музыку из радио, где постоянные посетители заглядывали в свои кружки, потускневшие от постоянного мытья и потому неспособные отдать назад ни одного лучика. В этом, наверное, кроется причина того, что люди за столами для постоянных клиентов обычно не имеют ни проблеска мысли о чём бы то ни было. Такая хорошенькая девушка, Габи, как будто она не из здешних. Она часто смеялась, разве что к концу уже не так. И на краю умывального стола в дамском туалете лежит продолговатая косметичка, в которой губная помада, контурный карандаш и тушь для ресниц, они делали её ещё красивее, Габи, и маленькое колечко с горным хрусталём, дружеский подарок друга, тоже вносило свой вклад; когда она тихо опускала голову, волосы красиво гладили плечи, и то немногое время, которое она получала от кого-нибудь в подарок, она праздно тратила на себя одну, как будто у всех людей есть столько же времени на себя и, соответственно, они могут взять его себе, что потом гарантированно видно по результату. Это написано на кассе в супермаркетах «Билла», где продают временную штукатурку: тени для век, питательные кремы, даже пластырь для чистки пор. Всё это должно иметь глубинный эффект, хотя большинство людей предпочитают мелководье и болтают, покупая себе бархатный обод для волос, о том, что они хотели бы посмотреть тот или иной мюзикл. Растения и животные зависят друг от друга, и какие тени для век подойдут к какому цвету лица, зависит, естественно, тоже от того и другого, и они при некотором старании могут наилучшим образом сработаться, если только им позволит природа, по возможности заручившись помощью косметики. И она это делает! Всегда. Извольте, входите и сделайте невидимыми мои неровности и прыщики! Неважно, чего они хотят, эти краски, мы пустим их на нашу кожу, в соответствии с рекомендациями, и мы спустим фосфаты в наши водоёмы, хотя нам это категорически не рекомендовалось. У Габи была тайна, ну что ж, у природы тоже свои тайны. Сегодня не разгуляешься с этим типом почвы, который находится на краю водоёмов. Завтра она погуляет с другим типом. Но с кем же загуляла Габи, если не со своим официальным другом из технического лицея? Никто не знает этого. Но ведь кто-то же есть. Никто не знает, сколько есть на земле форм существования воды, но многие хотели бы знать, поскольку виндсёрфинг, катание на моторных лодках, хождение под парусом и плавание — их хобби. И об этой молодой соседке из нашей среды никто ничего не знал подробнее? Ветер ужасно обращается с водой, сто метров — и там уж поджидает смерть, поглядывает на часы и позванивает своей косой. А где в это время Габи, об этом спрашивают себя другие, которые уже начали сильно нервничать. Их не так много. Друг и мать сидят друг против друга и соревнуются в банальности, лишь бы не возникло молчания. О чём им говорить между собой, кроме как о Габи? Мать тем временем думает только о своём друге в Германии, когда она сможет туда поехать и что он скажет. Они, мать и друг Габи, соревнуются также в солетти, которые всегда наготове. Это мне очень кстати, иначе пришлось бы выдумывать что-то другое. Друг впадает в задумчивость и молчит о том, как часто у него встаёт член при виде Габи, хотя он ещё не управился с едой, а порножурнальчик опорожнён ещё только наполовину; к сожалению, её сейчас нет. Наверное, сбежала, и дом как вымер. Царит пустота, которую молодой человек не может заполнить своими незрелыми мыслями. Едва он вошёл в дом, как его охватила странная робость, он просит природу сегодня вытравить из его мыслей вожделение к подруге, но толком не знает почему. Мысли ведь вольные. Он хочет сегодня думать о ней нежно, даже с претензией на духовные запросы, но духовные запросы ограничиваются посещением кино в районном городе, и некому предъявить претензии. Будет ли она ещё когда-нибудь держать его член у самого основания, как в прошлый раз, медленно поглаживая его вверх, до конца, где крепко зажимает его? Она говорит, ей страшно, она совсем не хочет смотреть, но он терпелив и может подождать, когда она снова сделает это, и снова, как он ей показал. Главное, она ведёт себя покорно и снова впускает его в себя и даже немножко шевелит бёдрами. Мечта, скажу я вам! Если бы вы и я вместе были домом, мы бы сейчас рухнули. Габи по своей природе не очень-то взрывная, но бутылка вина способна творить чудеса. Он недавно зашёл на минутку в её комнату, друг, открыл платяной шкаф, сам не зная зачем, понюхал её одежду, побрякал одним-двумя тоненькими золотыми браслетами на комоде, прислушался: ничего. Шкаф словно заснул. Всё прибрано. Кажется, вы что-то говорили о сути отсутствия? Нет? Скажите ей, что я её ищу! Как здесь тихо. Все две тысячи плюшевых зверят довольны, как всегда, своей красотой и тем, с какой любовью их выбирала хозяйка, каждого в отдельности, должно быть, собирала годами, вот почему у них такой самодовольный вид. Комнате пора кончать с темнотой по углам, а? Ведь всё же в порядке, а? Студент-техник открывает дверцы и других шкафов. Как будто Габи могла спрятаться и просидеть в шкафу двое суток. Водное хозяйство Земли продолжает усердно полоскать чашки, а люди, разбазаривающие воду, их вечно разворовывают — видимо, у них не хватает. Не все дома. О боже, это плохо, и, кроме того, это уже было. Извините, я часто сама за собой не поспеваю, во всяком случае многие ландшафты живут водой, вспомните об озёрах Каринтии и об озёрах соляных пещер, об этой сокровищнице, где надёжно окопались богатые, которые всегда выбирают свободу и на выборах голосуют за Партию свободы Австрии. По ним можно сверять часы. Мать тянется к сигарете, сегодня это уже пятнадцатая, они благотворно действуют на неё и успокоят, если Габи и дальше не отыщется. Бронхи матери дают о себе знать, но мы их не слушаем. Воды, из которой состоит человек, так много, что и после смерти его не надо класть в воду, — ни воду к воде, ни прах к праху. Я считаю, это излишне. Обследование грунтовых вод в лёгких матери показало бы: более чем достаточно, самое позднее через десять лет здесь можно будет разводить раков и бросать в овощное рагу по-лейпцигски, но мы тогда будем уже мёртвые, и нам не доведётся его отведать. Теперь мать плачет, и ей нужен новый носовой платок, потому что этот уже не впитывает и не сохраняет. Что уж говорить о земной почве, а тем более о моём жёстком диске, который я так хорошо отформатировала, буквально сровняв с землёй! От них можно бессовестно требовать всего, в простоте нашей.

Люди идут дальше своим путём и едут своей дорогой. Не слыхали ли они о Габи? Знать не знаем ничего. Одна женщина, прямо не знаю какая досужая, вышла из своего дома и тоже не знает зачем. Разумеется, она уже слышала новости, ещё два дня назад, но она помалкивает, потому что её никто не спрашивает. Она в этих краях всё ещё чужая, посторонняя. Приезжая. Сегодня утром она снова хочет быть одной и к тому же единственной, кому поклоняются, что ей видится приятнее, чем есть на самом деле. Я ей это говорю уже годами, но толку никакого. Позади неё заносится принаряженный дом, который хотел размять себе ноги, но невзначай помял человеку коленку, который стоит теперь перед ним и сам себя обнимает за плечи так, что руки на груди перекрестились. Ладони будто подпирают плечи. Теперь придётся человеку три недели, не вставая, сторожить постель строгого режима. Вчера эта женщина ждала от мужчины ещё большей дикости, ну хотя бы не меньшей, чем получила позавчера в горах, но мужчина больше не показывался целый день и вот ещё уже целых полдня. Другая женщина? О, Иисусе, что мне делать, с кем мне теперь это делать, если не с кем? Этот мужчина думал, что она любит деликатность, скрытую рекламу, например, но в качестве образца у него была только реклама Пальмерса, я считаю, она достаточно деликатная, там все тела видны почти до основания бытия; нет основания быть завистливыми, мои дорогие дамы, радуйтесь, что вы вообще есть на свете! Неужто вы действительно хотите, чтобы каждый мог заглянуть ещё и в ваши мысли? Во время рекламы эта женщина часто наскоро готовит себе лёгкую закуску на кухне, летом она сама делает даже шоколадное мороженое! И когда она снова возвращается, ей хочется, чтобы в этом мужчине взыграла дикость. Прямо на месте! Она знает, на каком месте. Там оно чувствительное. Кому ей теперь выплакаться? У неё никого нет, и поэтому она выклянчивает у мужчины семью, чтобы она снова могла выговориться и вы…баться на чём свет стоит. Долго-то он не простоит. Но у мужчины есть ещё дома жена. Ту он должен ради этой оставить, той и так хорошо в её доме. Его жене он нужен не так, как этой женщине. Сегодня мы прихорошимся, и завтра тоже. Ради этого женщина любит и жертвует, как она в детстве научилась у монастырских сестёр Христа ради. Или она должна этого мужчину отпустить? Если она этого не сделает, он всё равно рано или поздно от неё сбежит. Она не может его удержать. Но если она сейчас проявит силу воли и отпустит мужчину назад к его семье — у него ведь уже внучок, — то он, может, по своей воле снова вернётся к ней, самое позднее — когда все эти персоны, по отдельности, умрут, а? А если она сейчас проявит силу, чтобы открыть эту баночку жемчужных луковиц, то ей будет дарована милость, и хлеб не покажется таким пресным, как в прошлый раз, когда она приготовила для него бутерброды с разными сортами колбасы. Колбаса немного скисла, это ясно, она, наверное, расстроилась, перед тем как её подали к столу, — или это только желудок женщины расстроился? Колбаса опять зацвела. Бережёного Бог бережёт, мы её выбросим и купим новую, всё выбросим и купим всё новое. Женщине неохота идти сейчас в лавку, она боится пропустить своего возлюбленного в эти десять минут. Оставим эту колбасу на бутербродах, сверху посыплем паприкой, не очень сильно, а то его желудок будет недоволен, как грешник в преисподней, где, на мой вкус, тоже горьковато, я уже опять вся мокрая. Только бы он больше не вернулся к Габи, это было бы слишком для этой женщины. Была бы она ещё не так молода, Габи. Была бы она старше, чем эта женщина, но тогда бы это была уже не Габи, а кто-то другой. Где же она? Любовь — это не только глубокое уважение к другому, идущее изнутри, его ещё надо уметь показать. Ей надо постараться. А мужчина разве неспособен показать свои чувства? Разве не обидно, что отрезвление приходит всякий раз ещё до того, как протрезвеешь? Три бутылки абрикосового шампанского из Вахау, он его любит, оно такое приятно-сладкое. Она предпочитает шампанское отдельно, абрикосы отдельно, однако не навязывает ему свой более тонкий вкус. Курт настоящий профи. Недавно он позвонил. Это я. Сейчас же приезжай на наше место в горы. Я тоже приеду. Ты поняла? Да, конечно, мы были там позавчера, и ещё много раз за последнее лето, разве ты забыла? Горный ветер уже ревёт от ярости, что женщина не намерена придерживаться этой договорённости. Что это с ней? Чего она копается у дома и ждёт, хотя давно должна быть в другом месте? Куда ей велено прибыть? Он ведь уже на пути туда в своих кроссовках, на ревущем весеннем ветру. Чего же она тянет? Или у неё есть причины? Ведь не боится же она? Странно. Она всегда делает то, что он велит, и тело её мигом раскрывается настежь и задирает вверх все жалюзи, правда, ещё до того как оно заслышит знакомые шаги, жалюзи надо опустить. Правильно. Я уже слышу, как срывается нижнее бельё, словно голос во мне, — наверное, у меня дурное предчувствие. Дом. Дом — это его всё, его цель, его одно и единственное, догадывается она, читает у него на лбу в моменты прозрения, хоть его и нет здесь. Но потом снова сомневается в себе и в своих наблюдениях. Он одним своим появлением прогоняет эти мысли, и они удаляются, обиженные. А он принимается возиться с этим домом, изучает все детали и подробности, будто хочет довести его до оргазма. Что вы хотите, это нежный, потентный мужчина, он исполнит дому все его тайные желания. Новые ставни? Пожалуйста, вот тебе! Кухонный пол кажется тусклым и безрадостным? Сейчас. Тут же появляется шериф, который он сам и есть. Женщина рядом со своим домом кажется себе маленькой и неприглядной. Она ревниво наблюдает за мужчиной, как он исследует все уголки и закоулки. Так любовно он никогда не раздвигал её срамные губы, как эти стеклянные раздвижные двери перед книжными полками с классиками. Могу себе представить. Перед её внутренним взором мужчина лежит, прижавшись к земле, как зверь, поглядывая на неё снизу вверх, а она милостиво разрешает ему встать и поднять к ней голову. О боже, он смотрит совсем в другую сторону, глупое животное! Не почудился ли ему шум, не хлопает ли входная дверь оттого, что плохо притворена, — хочешь, я тебе завтра починю её? А вот чтоб к ногам возлюбленной — нет, этого нет. Приходится ей выпустить любимого из рук на сегодня в надежде, что завтра она снова возьмёт его в руки там, где положила. Почему она не отправляется в горы? Немного движения ей не повредит. Сегодня она необъяснимым образом не может это, хотя у неё всегда влажные мысли, когда она открывает свой мозговой сундучок, чтобы извлечь оттуда одну из них, живую, сочащуюся, извивающуюся, скользкую, и алчно сомкнуть вокруг неё свой рот. Кто должен всё это проглотить? Она! Она может на сей раз в виде исключения всё это проглотить, он ей на сей раз разрешает. А обычно нет. Но почему Габи два дня назад не вернулась домой? Женщина слышала это отовсюду из бьющих из земли источников, для которых нет больше удержу. Эти источники уже не запечатаешь. Где же она, Габи, где она? Без понятия. Последний раз он был так нежен и внимателен с женщиной, его единственной любимой, поскольку Габи не в счёт, она до трёх не может сосчитать, бедная мышка. Женщина теперь хочет, чтобы он набросился на неё, сорвал с неё одежду или задрал вверх, как бывало, и с аппетитом впился бы в её гениталии, как в толстый сандвич, как бывало; но, когда он потом это делает, это опять не по ней, потому что больно, когда он основательно исследует её осадки и испарения и затем впитывает их в себя, чтобы в природе вновь возобладал порядок. Порядок как в этом доме. Да, у нас есть несколько видов размножения: вегетативное почкованием или, пожалуйста вам, мы можем и по-другому — неполовым путём, через споры, но можно, конечно, и половым, слиянием двух зародышевых клеток, двух ядерных половинок, — к счастью, это не всякий раз ведёт к катастрофе, хотя природа всегда охоча до катастроф. И она всегда любит, женщина, когда он с ней делает нечто такое. Это её природа. Но не очень любит, когда он причиняет её телу боль, неприятный вкус, изводит дюжину бумажных носовых платков, придав им неприятный запах, или забивает её фильтр дерьмом, вместо того чтобы просто ей вставить. С ним получается как с водорослями: если они сильно разрастаются, возникает густая, вонючая масса, как на озере. Женщина не хочет брать с него пример, хотя с удовольствием была бы такой же бездонной. Хотя бы раз в неделю он должен ей это делать, даже при всей своей мужской занятости. Остальные дни недели мы свободны и можем отдохнуть. Если бы он время от времени не распяливал её своими жёсткими пальцами, ей бы чего-то недоставало. Вода! Пожалуйста, вот у нас известняк. Он всё пропускает. Для неё существует лишь он. Для неё существует лишь он. Её соски напрягаются, как будто должны тянуть небольшую тележку. Они болят, но он держался с ней в последнее время иногда скучающе и рассеянно, она должна себе признаться, и я с ней соглашусь. И почему? Исключительно из-за Габи. Как только он её увидит, его глаза загораются и он весь возбуждается. Это природный феномен, который всегда можно описать, но который редко приходится наблюдать. Больше ему нельзя встречаться с Габи. Иначе с домом выйдет облом. Женщина ведь невзыскательная, даже не такая взыскательная, как так называемые индикаторные растения, раз уж мы на природе, которые очень придирчивы — к сожалению, часто к нам. При том что ценность этого вида растений как индикатора тем выше, чем специфичнее их требования. Этим можно воспользоваться, чтобы исследовать качество дна или найти воду. Нет, лучше пусть это сделают его руки, какое мне дело до этих индикаторных растений, ведь они только и могут показать, что я уже больше не молода и не так нравлюсь ему, как бы мне хотелось, думает женщина. Претензии она может предъявлять только потому, что у неё есть дом, а не потому, что она сама всё ещё тут. Без её дома она бы ничего не стоила в качестве показателя. Она была бы как часы без стрелки, она бы никогда не смогла показать воду, по ней никогда нельзя было бы судить о степени влажности, да этим бы никто и не интересовался. Да-да, природа, она требует своих прав, но получает их только после того, как ангажированные люди поработают на неё как минимум лет пятьдесят. Влага, что сейчас сочится из женщины, указывает на нарушенное равновесие, поскольку мужчина, как ей кажется, уже давно не приходил, прошло дня два, так подолгу он не отсутствовал никогда. Нет, он уже не раз отсутствовал подолгу. Как она могла забыть, что он хотел с ней встретиться на их обычном месте? Ей уже давно пора туда. Странно. Что-то в ней говорит «нет». Лучше она теперь будет висеть на окне, как гардина, и выглядывать, прикрывшись, не придёт ли он. Но как он может прийти, если он уже поднимается медленно в гору и сейчас находится на полпути? В последний раз, когда он был здесь, он уехал с Габи, это женщина знает определённо, ведь она сама видела. Потом он отвёз её, вроде бы, домой. Тогда где же она сейчас? Разве она выходила ещё раз? На обратном пути он, собственно, должен был бы ненадолго завернуть к женщине, чтобы увидеть её и ей показаться, чтобы успокоить, утешить, вы…бать, мало ли чего ещё сделать, но он больше так и не появился у неё. Он только раз позвонил и потом ещё раз, которым она сейчас пренебрегла. Перед тем как ему уехать, Габи уже сидела, голова её, ещё до того как машина тронулась, бессильно поникла под тяжестью волос с пассажирского сиденья на его колени, где его член уже стопудово стоял, так что старшая в миг этого угрожающего отъезда совершенно потеряла голову. Когда он уходил (перед тем ещё проверив дверь подвала, заперта ли), застегнув молнию, готовую тут же снова разойтись, она вцепилась в него, всхлипывая, умоляя, надеясь, что он наконец поймёт, что с ней не всё в порядке и он должен её починить, ведь она так любит его, она любит его так, что каждому ребёнку в деревне это известно, только ему нет. Пожалуйста, вернись! С этим кошмаром их засекреченности пора кончать. Но чтобы кончить, он должен сперва прийти и как следует начать спереди и с самого начала. Но он смылся и смылится окончательно, если она потребует от него решения. Но чтобы потребовать от него решения, надо, чтобы он сперва явился. Но он не является. Он ушёл. Она не осмеливается позвонить ему домой, ведь к телефону снова подойдет его жена, тупая и упорная, как танк «леопард», после того как его наконец стало можно поставлять в Турцию и человек двести как минимум начистили из-за него друг другу морды. В ту ночь, когда Габи была отгружена домой, женщина не спала ни секунды. Теперь она смирилась и тихо стоит себе. Если кто-нибудь проходит мимо, она делает вид, что исследует что-то снаружи от окна — может, грязь, может, плесневой грибок или облупившееся место. Она водит пальцами по стене, будто расписывает её. Дом — это всё, что она может предложить; мы не можем тешить себя напрасной надеждой, маленькие, а также большие дети всегда хотят получать подарки, это у них общее. Она ведь не обижается, когда он шлёпает её по заднице ладонью или приготовленным для этого жезлом, наоборот, ей даже нравится, если недолго, долго ей не выдержать; более сильного контакта не могли бы заключить между собой два человека, один из которых сильнее другого, потому что в противном случае другой прошил бы его насквозь и вышел с другой стороны. Женщину злит, что она находит это захватывающим, когда он вторгается в неё сзади. Хоть она и боялась этого и долго против этого возражала. Пока не расслабятся мускулы, ему приходится довольно долго и довольно сильно драть её, после этого она дня два-три не может нормально сидеть. Все женщины, включая и её, стремятся к первозданным чувствам, но потом оказывается, что, вместо того чтобы наслаждаться, он неутомимо ищет своё первое здание, которое в будущем должно принадлежать ему. Может, его много били в детстве? Надо почитать специальные книги, чтобы разобраться в этом. Женщина всё хочет понять в этом мужчине и простить, иначе не будет никакой радости. Она ищет мужчину, который готов и в состоянии связать себя с ней, помочь ей нести тяготы жизни и, естественно, исполнять её сексуальные желания. Да. Чтобы можно было снова позволить себе простое — любовь, знакомую любому животному, но животное, даже наше, далеко не всегда и не исключительно признаёт нас в качестве своего господина. Израсходовав себя в ней, мужчина тут же уходит домой, за исключением тех случаев, когда надо что-то починить (она уже несколько раз нарочно что-нибудь ломала, чтобы он остался подольше!), — как будто должен вернуться в другое место, чтобы найти себя там. Так она себе представляет, потому что уже прочитала об этом несколько книг. Он идёт бегать в горы. Она уже думает: только бы он не зашёл к другой! Что угодно, только не это. А во всём прочем женщина позволяет ему любую радость, когда спит — в своей собственной тишине, в своих собственных испарениях и своём собственном блеске, которого у неё нет. Нам наверняка потребуется судья. Исходным пунктом нам будут служить слабые места этой женщины, потому что через них мы сможем управлять её личностью. Это будет делать судья, и он придёт в недоумение. Тем не менее, ему придётся огласить приговор: она совершенно определённо принадлежит к так называемому слабому полу. Это очень удобно, думаю я. Женщину можно купить уже приправленную, и останется только поставить её в духовку. Сколько уже умерло, даже мужчин, что уж случится с этой одной, какая нам разница.