Дедушка, Grand-pere, Grandfather… Воспоминания внуков и внучек о дедушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX – XX веков - Елена Лаврентьева

Хожу в театры, кино. Смотрел «Снайпер». Хочется посмотреть Сашку, ведь четыре года не видались. Передай ему привет, хочется послушать, как он играет на рояле. Наверное, стал играть еще лучше. Табаку привезу. Папирос безнадежно нет. Шины для вело пойду завтра искать. Хочется в Торжок, а поэтому писать кончаю. Завтра сяду и поеду. Прямо со станции, может, дадут билет. Ну, привет всем, всем, всем.

Самое злое письмо. Удивляюсь, как папа не залетел на долгие годы в места не столь отдаленные, если бы письмо вскрыли на каком-то этапе его пути к адресату. Это ведь тридцать второй год! Крестьян уже околхозили, фундамент социализма строился в едином порыве всей страной. Чего стоит только один этот пассаж: «Если мы построим фундамент социализма, по авторитетнейшему заявлению тов. Сталина, то, по-видимому, когда возведем все здание, останемся в одних трусах. Хорошо, что хоть ближе к солнцу, теплее, а при коммунизме будем ходить наподобие Адама, и единственным предметом ширпотреба, который будет выдаваться способнейшим по их потребностям, останется остро дефицитный фиговый лист».

Следующее письмо относится к самым отчаянным. Друг Ленька Зуев кончает с собой. Тетя Лида давала мне читать это письмо задолго до того, как отдала все письма, которые сохранила, это письмо потрясло меня на всю жизнь. Его детали, содержание предсмертной записки папиного товарища, несколько дней трясущаяся щека, вызовы в органы… Все это настолько не сочеталось с тем папой, которого я знала! Он об этом событии с нами никогда не говорил.

06.05.1932. с. Лешуконское

Тетя Маня!

Ленька 6/5 в 12 часов 23 минуты застрелился из малотульки. В 2 часа 30 минут он умер, а на другой день в 4 часа его похоронили. Все свершилось страшно быстро, и вот только на восьмой день я смог относительно спокойно сесть за письмо. Для более ясного понимания этого события придется подробнее остановиться на многих вещах. Итак, он приехал в феврале со Свирьстроя. В нем в это время произошла какая-то перемена: он часто задумывался и как будто что-то не договаривал. Жили мы ничего. Ругались очень мало, а последнее время в Пушкине и Торжке это было частенько. В общем, все текло нормально. Говоря откровенно, решили еще год прожить в Лешуконском с такой установкой — он привозит мать, у нас хорошая квартира. В колхозах закупаем продукты, мать готовит дома, и мы не ходим в столовую. Усиленно занимаемся учебой в заочном Университете, ставим свой пятиламповый приемник и т. д. После, т. е. в 1933 году, мы поедем в ВУЗ с хорошими отзывами, как работники, проработавшие в отдаленной местности 2 года. Но… У нас в Лесоуче работала одна делопроизводительница, так называемая Верочка. Девочка. Ей сейчас 16,5 лет, но уже замужняя. Муж — 36 лет, зав. киноустановками района, киноадминистратор. Человек с плешью, тонкими ногами и пессимистическими взглядами на жизнь. Сама Верочка примерно такая: маленькая, с тебя или Лидку, но некрасивая. Покатый лобик, жидкие волосики, запавшие глубоко глазки. В Лешуконском она все-таки была одна из наиболее приличных. Училась в техникуме год, но потом приехала в Лешуконское… В общем, она с Ленькой сошлась. Не знаю, чем он пленился, но только заявил, что Верочку он не любит, и т. д. Что чувствует к ней не больше чем к любой девице Лешуконского. Я его не отговаривал. Если человек решил жениться, пусть женится. Он деловито говорил с Завом в части квартиры, я должен был переехать в новую комнату, собирался мать выписать, планировал свой бюджет и т. д.

Правда, одно время на него нашло раздумье. Написал он тебе длинное письмо, но не отослал, а после разорвал. В этом письме он жаловался на скверное психическое состояние, которое его заставляет решиться пойти на этот путь. Я его не понимал, не знал, как квалифицировать его поступки. Настало 6/5. Мы, по обыкновению, проспали, до звонка оставалось 5 минут. Скоро оделись и, не позавтракав, побежали в Лесоуч. Здесь он вел себя очень весело: смеялся, шутил с преподавателями, был вообще вполне нормальным человеком. Ходил в Леспромхоз и говорил, что собирается купить мелкопульку. В перемену все выпрашивал у преподавателя военного дела Верещагина патронов — собираюсь идти на охоту! Патронов 10 штук он ему дал. Урок 11–12 часов. Я занимаюсь с лесозаготовительным отделением. Пишут ребята контрольную работу. Вдруг открывается дверь, и Верочка: «Сергей Руфович, скорее на минутку!» Когда вышел из класса, она заплетающимся языком произнесла: «Алексей застрелился!» В библиотеке на полу лежал действительно Ленька с пулевой раной между глаз. Он был жив, изо рта текла кровь, хрипел время от времени. Верочка была близка к обмороку, и мне приходилось разыгрывать роль успокаивающего. На столе две записки, написанные ровным почерком. Вот они дословно, что в них было записано:

1. Верочка!

Прости, но я не любил тебя. Я думал, что хоть немного будет легче с женщиной, но убедился в обратном. Л. Уважаемые коллеги! Извините, что я доставил Вам маленькую неприятность. А. Зу…

И мне…

Серега! К чему тянуть? Этот конец должен быть рано или поздно. Мне надоело жить. То, что я сделал сейчас, продумано. Я «видоизменяюсь» с удивительным спокойствием. Если не сделаешь этого, то моя психика… В общем, что говорить, мне все равно. Жить в соц. обществе не хочу, оно мне не нужно, как и я ему. В остальных 5/6 таких дураков, как я, слишком много. Все закономерно. Я думал, что если женюсь, то, может быть, немного просуществую, но это приятное заблуждение. Жаль, что принесу Верочке много горя. Наконец, это я сделаю так, как мне этого хочется. Передай барахло и деньги матери, нет, лучше возьми себе, она умрет от разрыва сердца. Привет М.Я., Лидочке и Феде. Счастливо, Алексей. 1932 год 6/V

Вот и все его послание, оно проливает свет на многое. Он мне и раньше говорил, что на Свири чуть с собой не кончил, что зашел в тупик и т. д. Я полчаса держал Верочку и смотрел, как Ленька хрипел. Приехал врач, положил его на санки и повезли в больницу. Через 1,5 часа он умер. Матери сообщаю с этим письмом. Вещи его и деньги пошлю багажом и почтой. Первые дни приходилось мобилизовать все самообладание. Меня таскали по уголовным розыскам. Я бегал с устройством могилы, организацией похорон и т. д. Три ночи не смог абсолютно заснуть. Потом прибегнул к помощи брома. Дергалась пять дней правая щека. Сейчас этого нет. Ясно, я постараюсь из Лешуконского выехать. Я ведь только закрепился до конца пятилетки, и вряд ли меня выпустят с чл. билетом да и с премией вольника. Итак, Леньки нет! Приеду числа 12 июля. Пиши Лидке, я не могу сочинять еще. Как будет потрясена мать, да останется ли она жива?