Где-то на Северном Донце. - Владимир Волосков

— Э-эх! — Коновозчик сплевывает, еще раз глядит на небо и дергает вожжами. — Помирать — так с музыкой! Пош-шла-а-а!

Как бы понимая мысли людей, испуганно прядшая ушами лошадь резво берет с места. Повозка быстро катится к взлобку, откуда съезд к переправе. Вслед за ней устремляются несколько человек с носилками, затем еще повозка, за ней другая…

«Юнкерсы» отбомбились быстро. Основной свой груз они сбросили на сады и в реку. Очевидно, летчиков ввели в заблуждение ракеты, которыми указывали свое расположение мотоциклисты.

Едва бомбардировщики легли на обратный курс, как затрещали автоматы, захлопали винтовочные выстрелы — немцы двинулись на хутор.

Лейтенант прибежал на позицию вовремя. Едва он успел дать нужные распоряжения, как между деревьями замелькали немецкие мундиры. Солдаты шли во весь рост, стреляя на ходу. Несколько мотоциклов вдруг вынеслись из сада и ворвались на хуторскую улицу. Есть отчаянные головы и в немецкой армии. Они поплатились, эти головы. Одновременно ударили кинжальным огнем несколько пулеметов — и нахрапистые мотоциклисты полегли в пыли, возле тех же поверженных плетней, у которых таились их противники.

Затем Лепешев приказал перенести огонь на сады. В десять пулеметных стволов хлестнула береговая круча по яблоням и грушам, полетела на горячую землю, на яркую садовую траву сочная белая щепа, в несколько минут будто выкосило ряды идущих во весь рост немецких солдат. Гитлеровцы залегли, потом не выдержали, начали отползать назад, под защиту деревьев.

Из разрушенного хуторка красноармейцы и командиры несли и тащили раненых. Некоторые возвращались и снова несли за спасительные кирпичные стены стонущих, окровавленных людей. Лепешеву казалось, что не будет конца этой мрачной чехарде; он все ждал, что кто-то придет, скажет, что все кончено, что все, кого можно спасти, спасены. Но никто не приходил, никто не говорил.

И все же конец пришел. Ползком и перебежками добрались до конюшни бойцы прикрытия. Последним появился подполковник-штабист. Правая рука у него висела плетью, по щеке стекал ручеек крови.

— Кончай, лейтенант. Все! — прохрипел он в ухо Лепешеву. — Живых там уже нет.

Лепешев дал команду прекратить огонь.

Наступила тишина. Лейтенант почувствовал усталость. Хотелось лечь, закрыть глаза и лежать долго-долго, ничего не слышать, ничего не говорить, ни о чем не беспокоиться. Но отдохнуть не пришлось. Обернувшись, он увидел, что конюшня полна народу. Тут были врачи, медсестры, красноармейцы, санитары, на носилках стонали раненые. Лепешев хотел выругаться, но поглядел на землисто-бледные, измученные лица женщин-медичек и сдержался. Заставил себя улыбнуться, гостеприимным жестом показал на проем задней двери (сама дверь исчезла неизвестно куда) и сказал:

— Что же вы?.. Давайте на переправу.

— Какая, к черту, переправа! — огрызнулся долговязый молоденький лейтенант с перевязанной головой. — Попали, как кур во щи!

Лепешев заглянул в дверной проем и ошеломленно передвинул пилотку на голове. Моста не было. У прибрежного камыша плавали доски да покачивался уцелевший понтон с обломками настила.

— Двумя пятисотками. Прямым попаданием, — пояснил рыжий, веснушчатый здоровяк-бронебойщик. — Это когда мы огонь по нему открыли. Неожиданно для него было. Не выдержал, вильнул… И готово. Две мимо, две прямехонько…

Лепешев даже вспотел от злости. Такого и нарочно не придумаешь. Рвется немец к переправе и сам же ее уничтожает.

— Теперь переправляйся как знаешь… — уныло пробурчал долговязый лейтенант. — Мы, ходячие, туда-сюда, а эти… — Он кивнул на носилки.

В конюшне становится тихо. Стонут раненые, да кто-то приглушенно рыдает за спинами тесно стоящих людей.

— Все равно. Здесь боевая позиция, — упрямо повторяет Лепешев. — Прошу всех спуститься к реке. Пока мы здесь — там вы в безопасности.

— Правильно. — Это говорит подполковник, которому стягивают плечо тугой повязкой. — Спустимся, отроем щели, будем строить плоты. Иного выхода нет.

Лепешев чувствует уважение к этому некрасивому, хилому человеку, мужественно переносящему боль.

— Плоты… Много тут настроишь… — уныло бурчит долговязый. — Степь голимая.

— Прекратить паникерские разговоры! — властно приказывает подполковник.

Кто-то толкает Лепешева в бок. Оглянувшись, он видит Глинина. Тот молча указывает взглядом на стропила, на пол, на лари. Лейтенант сразу понимает.

— Вот что… Очищайте помещение. Материал мы вам найдем! — И повторяет жест Глинина, только рукой.

Появляется командир дивизии. Он хмур, молчалив, сожалеюще качает головой, увидев своего начальника оперативного отдела в столь плачевном состоянии. Подполковник докладывает ему о предложении Лепешева.

— Правильно. — Полковник не удивляется. — Я только-только об этом думал. — И тут же приказывает: — Всем спускаться вниз. Раненых снести туда же.

Люди в конюшне приходят в движение.

— Какие потери во взводе? — интересуется полковник.

— Еще не знаю, — отвечает Лепешев. — Сейчас буду выяснять. Но если есть стрелки и пулеметчики, прошу выделить. Тогда попытаемся до ночи продержаться. И просил бы собрать все наличные боеприпасы. Нам пригодятся.

— Молодцом, лейтенант. Это деловой разговор. Учтем. Сейчас мы внизу разберемся, что у нас есть. — Полковник одобрительно хлопает Лепешева по плечу. — Будем живы-здоровы, представлю к награде, — И командует; — Выполнять приказ. Всем к реке!

Когда здание пустеет, Лепешев собирается пойти по точкам. Надо выяснить потери и состояние позиции после бомбежки. Но его внимание привлекает тихий плач, доносящийся откуда-то сбоку. Он заглядывает за один из ларей и видит белокурую девушку, сидящую на корточках у стены. Она уткнулась лицом в колени, покатые плечи ее вздрагивают. Лепешев растерянно оглядывается на Глинина. Тот разводит руками. Лепешев трогает девушку за плечо.

— Послушайте, мадам… Все кончено, все в порядке. Теперь вас не убьют. Пойдите умойтесь.

Девушка вскидывает голову, смотрит на лейтенанта тоскливыми голубыми глазами и всхлипывает. Лепешев решает проявить галантность. Он подхватывает девушку за локоть и поднимает с пола.

— Успокойтесь, мадам. Мы — верные ваши рыцари, мы не дадим вас в обиду. Утрите глазки. Все в ажуре. Слово лейтенанта Лепешева!

— П-послушайте, вы… Лемешев… Вы… вы… — Губы девушки дрожат. — У меня… у меня… Мы сегодня оставили там… — Она показывает рукой в сторону садов, и Лепешев понимает, где это «там». — Мы оставили восемь человек… Безнадежных. Некому было нести… Вы понимаете это?..

Лепешеву становится не по себе. Он лишь сейчас различает на петлицах девушки знаки различия военврача 3 ранга, синяки и царапины на грязных ввалившихся щеках. Он не знает, что ответить. А юный военврач смотрит на него огромными голубыми глазами, в которых застыли скорбь и ужас. Она смотрит, будто ждет, что лейтенант скажет.

Лепешев молчит. Ему мучительно стыдно за пошленькое «мадам» и нехорошо оттого, что сказать в самом деле нечего.

V

Штаб дивизии послал Лепешеву на усиление двадцать шесть человек. Были среди них и связисты, и артиллеристы, и стрелки, и даже три писаря. На всех пять автоматов, двадцать одна винтовка и ни одного пулемета.

Лепешев распределил стрелков по отделениям, а остальных подчинил непосредственно Глинину, которому поручил убрать все деревянное из здания конюшни.

Обход огневых точек порадовал лейтенанта. Дела обстояли куда лучше, нежели он предполагал. Ни один пулеметчик не пострадал, имелось лишь несколько контуженых, и все они оставались в строю. Траншеи тоже не пострадали, лишь в нескольких местах осыпались да были завалены землей, выброшенной взрывом пятисотки, которая начисто разнесла штабную мазанку. Этой же бомбой была разрушена торцовая стена конюшни, Другая бомба повредила противоположное крыло здания. И это было все.

Лепешев удивился. Он побаивался немецких летчиков. Что бы ни говорили о танках и артиллерии противника другие, а лейтенант считал самым опасным немецким оружием их авиацию. Не один десяток бомбежек пришлось выдержать ему за год войны. Но вот таких бестолковых, как сегодняшняя, лейтенанту доселе видеть не приходилось.

Гул приближающейся вражеской колонны встревожил Лепешева. Приказав глубже вкапываться в землю, лейтенант прошел к разрушенному углу конюшни и стал наблюдать за противником.

Длинная колонна автомашин и бронетранспортеров безбоязненно подтягивалась к садам. Тягачи тащили 105-миллиметровые полевые гаубицы. Убедившись, что танков нет, Лепешев облегченно вздохнул. Но и без того сил у противника было предостаточно, чтобы очистить берег и пробиться к мосту, которого уже не существовало.