Князь. Записки стукача - Эдвард Радзинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я промолчал.
Он сказал:
– Жаль. А мне говорили, что вы достойный ученик
Сергея Геннадиевича…
(Значит, не знают! Значит, и вправду я чист!)
Я сказал, что дам деньги.
– Ну вот и славно, ну вот и хорошо, – вступила в разговор она. И спросила как-то насмешливо: – Когда прийти за деньгами?
Я начал было говорить адрес, но она прервала:
– Не надо. Мы отлично знаем, где вы живете… Когда прийти?
– В восемь сегодня, – сказал я, пожертвовав премьерой в «Комеди Франсез». Ибо уже знал ее следующую фразу.
И она ее произнесла:
– Хорошо, в восемь приду к вам я.
Я шел по Монпарнасу. Приближался парижский вечер. В роскошных экипажах проплывали женщины в огромных шляпах, украшенных цветами. Каким диким казался среди всей этой спокойной, сытой, роскошной жизни наш недавний разговор… Какой-то идиотский «поход в народ»! Что они знают о народе?!
И тут мне показалось, что это ловушка. Они всё знают, может быть, давно! Может, следили за домом, где спал с нею Великий князь! Видели меня с Кирилловым! И теперь она придет убить меня…
Я купил револьвер. Без пятнадцати восемь вызвал мальчика-коридорного и послал записку консьержу: «Никого не пускать ко мне в номер. Если кто-нибудь придет, просить подождать меня в ресторане отеля».
Как только коридорный ушел, в дверь тотчас постучали.
Вошла она! Она сумела пройти незамеченной. Я вспомнил ложу Великого князя в Мариинском театре…
Щегольски бросила перчатки на столик, сняла шляпу… Черные волосы рассыпались по плечам. Сказала насмешливо:
– Мне кажется, вы боитесь меня? Это впервые. Обычно меня хотят… Даже те, кто боится. Впрочем, боитесь не зря. Господин, пришедший со мной, и вправду должен был вас убить… Ходил слух, что вы выдали господина Нечаева. Вас собирались зарезать еще в Петербурге. Но мы узнали, что вы бежали из России, инсценировали свою смерть… – (Откуда?!) – Мы выехали за вами в Париж, но вас спас сам господин Нечаев. Он написал из крепости, что вы никак не могли его выдать. Как он писал, для этого у вас «кишка тонка». И не так давно мы выяснили, кто предал господина Нечаева… – (Сдержал обещание Кириллов!)
Наступила длинная пауза. Она смотрела мне в глаза.
Потом вдруг страстно, грубо:
– Ну, иди же!
Так я стал как бы продолжателем Великого князя…
Я проснулся утром – она еще спала. В свете утра – прелестное молодое девичье лицо. Черные волосы – на подушке…
Но тотчас открыла глаза.
– Боже мой, пора… Я уезжаю сегодня, мой друг, в Россию.
Голая, в свете дня расхаживала по комнате… Увидела мой взгляд, засмеялась:
– Да, мой друг, одежду придумала какая-нибудь уродливая карлица.
Я выписал щедрый чек… Она даже удивилась. Потом спросила:
– По-моему, вы хотите сами принять участие в нашем безумии? Вы правы. Это удивительное состояние – забросить все дела, переодеться в нищую одежду… Краюха хлеба, крынка молока… Божья жизнь! Свобода!.. Прощайте!
Не провожайте…
Я хотел спросить о Сонечке. Но не посмел. Вместо этого сказал:
– Если приеду в Россию… захочу вас найти…
– Лишнее… Вы слишком красивы. А я – это бывает с очень красивыми женщинами – терпеть не могу очень красивых мужчин…
Я шел по Парижу в веселой беззаботной толпе и размышлял…
Как жалка моя нынешняя жизнь. А ведь они правы – грязь материальных и телесных похотей… Вместо этого пойти с ними, нырнуть в народный океан и там, возможно, потонуть навсегда… Да, попросту исчезнуть в народе. Зажить той жизнью, которой жили мои предки. Может, в этом и есть свобода и правда?
Я вспомнил наш дом с колоннами. Три знаменитых старика тополя…
Вспомнил маленькое тело Сони на жарком сене.
Я никогда не забывал ее… И сейчас, оглядываясь на всю длинную свою жизнь, понимаю: наверное, только ее я любил…
И я решился.
В Россию я вернулся по новому паспорту Федора Федоровича Апраксина, дворянина, изучавшего право в Сорбонне. Я отрастил усы, эспаньолку и длинные волосы, совершенно изменившие мой облик. И тем не менее волновался.
Забытый мною за эти полтора года порядок – жандарм, долго изучавший паспорт, бросая исподлобья пронзительные взгляды… И нищие грязные деревни за окном поезда…
В Петербурге поселился в гостинице «Европа». На следующий же день отправился в тот самый дом, где встретил когда-то Соню.
На окне четвертого этажа был выставлен цветок в горшке. Старый пароль, означавший, что конспиративная квартира чистая… Великие конспираторы так и не переменили его!
Я позвонил. Удача! Открыл мой парижский знакомый – Баранников! Мрачно спросил:
– Вам кого?
– Да что вы, право! Неужто не узнаете? Ну что за народ!
– Я узнал, – сказал он бесстрастно. – Но вы к кому и зачем?
И это после всего, что я для них сделал!
Я сдержался и сообщил, что приехал из-за границы и нахожусь на нелегальном положении. Приехал, чтобы идти с ними в народ…
Он промолчал. Тогда я спросил, где можно найти Соню.
Все так же бесстрастно и мрачно (от его тона становилось не по себе, но тон этот, как я понял потом, не означал недоброжелательства, это была его обычная манера) он ответил: где Соня, он не знает, но знает об этом студент, с которым сегодня они будут «учиться в харчевне». Он с ним должен вскорости встретиться.
Я осведомился, что это за учение?
Все так же неприязненно он пояснил, что учение заключается в ежедневном приобретении навыков народной жизни – для будущего хождения в народ. Сегодня они будут привыкать к народной еде, для чего встретятся в дешевой харчевне.
Естественно, я напросился идти с ним.
Помню, как Баранников переоделся и меня заставил переодеться в вонючую «народную одежду», купленную у какого-то старьевщика. Я оказался слишком высок для нее. С трудом натянул потертый пиджак, вылинявшую косоворотку, но брюки были решительно малы. Пришлось оставить свои парижские…
Добирались в народную харчевню на извозчике. Тот, оглядев подозрительных босяков, нанимающих коляску, попросил заплатить вперед.
В харчевне сидели в основном извозчики в аккуратных армяках, и мы в нашей грязной одежде выглядели довольно странно…
Увидев нас, хозяйка властным тоном объявила знакомое:
– Деньги вперед!
Помню, заплатив четыре копейки, я принялся за отвратительный «суп из щековины»…
В это время мой спутник все так же мрачно затеял разговор с извозчиками. Но его попытка сближения с народом явно не удалась. Извозчики торопились окончить обед, чтоб побыстрее продолжить работу. Отвечали отрывистыми, односложными фразами.
Наконец в харчевню вошел еще один «учащийся» – розовощекий юнец в столь же странной одежде…
Ели мы быстро. По окончании «народного обеда», чтобы поскорее избавиться от жуткого вкуса щековины, отправились заесть его в приличный трактир.
Для этого пришлось снова переодеться…
В трактире заказали вина. Языки развязались, начался привычный русский юношеский галдеж, напомнивший мне прошлое. Но Баранников по-прежнему мрачно молчал – трещал без умолку юнец, оказавшийся студентом, исключенным из Технологического института.
Он рассказал мне о Соне. Соня, как всегда, была в первых рядах. Среди первых поехала будить народ – работала учительницей, и ее одну из первых арестовали. Отсидела в Петропавловской крепости, вызволил ее оттуда отец. Сейчас она в Петербурге, но скоро уезжает (точнее, родители отсылают) в Крым. И завтра вечером должна в последний раз участвовать в «учениях».
Вот так мне повезло!
– И что за учение завтра?
Юнец изумленно посмотрел на меня, потом перевел вопросительный взгляд на Баранникова.
– Он не в курсе. Он только что из Парижа, – мрачно пояснил тот.
– Мы обязаны освоить хоть какую-то профессию, нужную в деревне. Например, шить сапоги. Хорошо шить мы, конечно, не научимся. Но хорошо и не надо. Крестьянин не покупает хороших дорогих сапог…
Сейчас все это кажется смешным. Но как горели тогда глаза, как благородны были речи! Кто бы мог подумать, что всего через несколько лет все эти критически мыслящие личности, чистейшие сердцем, будут убивать! И квартира, где завтра состоятся портновские занятия, останется навсегда в истории России…
Но уже тогда от розовощекого юнца я услышал:
– Наш народ бунтовал всегда. Бунтовал врозь, бесплодно. Надо научить его бунтовать так, чтобы бунт удался. Надо внести в беспорядочное бунтарство план, систему и главное – организацию – партию.
«Занятия» должны были быть на следующий день – в той же нелегальной квартире. Проводил их некий финн-сапожник, мечтавший о независимости Финляндии, которую ей даст будущая русская Революция. Финна ждали в три часа. Я решил приехать в полдень.
Сколько я представлял нашу встречу! И первой, кого я увидел, войдя во двор, была Соня!
В шубке, наброшенной на темно-коричневое платье, с единственным украшением тогдашних революционерок – девственно-белым воротничком…
