Свинцовый хеппи-энд - Сергей Рокотов

Усатый остановил машину и помог Марине выйти. Открыл ключом дверь домика.

- Заходи...

Она вошла в дом. Там было чисто и уютно. Три маленькие комнаты, кухня, все удобства.

- Ну как? Лучше, чем в гостях у Кузьмичева и Кандыбы?- спросил Усатый.

Марина улыбнулась с благодарностью и слегка дотронулась до плеча Усатого. Он едва заметно вздрогнул от этого прикосновения.

- Эх, Надька, Надька, - не произнес, а буквально простонал он. - Много бы я отдал, чтобы она сейчас нас видела. Как она тебя любила, если бы ты только знала. Как ей трудно было жить в последние годы. Жила одной надеждой, вздрагивала при каждом стуке, при каждом шорохе, все ждала, что ты придешь к нам, что ты найдешь у нас убежище. А вместо тебя пришел Серега со своей страшной вестью. И ведь не подтвердилась эта весть-то. Живая ты, девочка наша, живая. Эх, Надька, Надька, как бы она сейчас радовалась.

Марина ничего не ответила. Она до сих пор не могла прийти в себя после пережитого в Рыбачьем. Она вошла в комнату и села на диван.

- Тебе надо купить одежду, - заметил Усатый. - Ты в таком платье, без пальто, без обуви. Я позабочусь об этом.

- А чей это дом? - спросила Марина.

- Моей хорошей знакомой, Галины Петровны Вороновой. Она живет в Симферополе. Раньше она работала в Ботаническом саду, а ее покойный муж был ответственным работником горисполкома. Она познакомилась с Надеждой, когда та работала в ювелирторге, Надя доставала ей дефицитные товары. А домик этот тоже исторический. Тут, как она рассказывала, несколько лет назад скрывалась одна молодая московская парочка. И удачно скрывалась, надо заметить. Милиция, правда, все же вычислила этот домик, но было уже поздно. Но это другая история. Мы от милиции не скрываемся, мы скрываемся от бандитов. Трудно сказать, что у них на уме. А тебе рисковать больше нельзя, ты должна жить, хватит с тебя выстрелов, крови, погонь. Я должен вернуть тебя в целости и сохранности твоим родителям и твоему Сергею. А пока поживем здесь, если ты не против.

- Я не против, Георгий Антонович, я так устала от всего этого, - тяжело вздохнула Марина.

- Спасибо тебе, - прошептал Усатый, снимая с себя теплую кожаную куртку.

- За что?

- За то, что ты осталась жива. За то, что разговариваешь со мной, за то, что не смотришь на меня с ненавистью. У тебя есть на это все основания.

- Не надо больше об этом, - попросила Марина. - Не будем вспоминать про бездну, над которой, мы все летим. Надо лететь и не глядеть вниз, иначе все иначе страшный конец.

- А вот это ты хорошо сказала, нельзя глядеть вниз. Ладно, тут у меня кое-что есть, давай с тобой обедать. Наверняка ты устала от кузьмичевских харчей.

- Да уж это точно,.- весело засмеялась Марина. - Они меня разносолами не баловали.

- Если бы не Харитон Калиниченко, они тебя бы вообще голодом уморили, засмеялся и Усатый. - Я помню, что ты и в детстве очень любила покушать. - Лицо его снова помрачнело от будоражащих душу воспоминаний прошлого. - Ты была такая толстенькая, кругленькая, как мячик. Ела все подряд - и кашу, и сыр, и сосиски. Мясо любила, колбасу. Надька тебя перекармливала. Я ее за это ругал. Скажи, у тебя остались от детства хоть какие-нибудь воспоминания?

- Отрывочные. Сами понимаете, моя жизнь с вами закончилась, когда мне было всего четыре годика. Но помню женские руки - теплые руки, протянутые ко мне... И вообще какую-то ауру тепла и любви. Потом все стало по-другому. В первом детдоме было неплохо, хотя все равно это был казенный дом, а уж у Кузьмичева, сами понимаете. Обстановка страха и ненависти. И только Сережа вернул меня в нормальную человеческую обстановку. А потом были и Оскар, и Ираклий... Да и Ахмед, как впоследствии выяснилось, ранивший меня, тоже прекрасно со мной обращался. Нет, не так уж мало на свете хороших людей, как это порой кажется.

- Все равно, негодяев гораздо больше, - возразил Усатый, выходя на кухню за продуктами.

Вдвоем они накрыли на стол, Усатый пожарил картошки, сварил сосиски, порезал овощи, поставил бутылку коньяка.

- За что выпьем? - спросил он.

- За нее, за Надежду Николаевну, - произнесла Марина. - Выпьем ее памяти...

- Ты не держишь на нее зла? - удивился Усатый. - Ведь все твои беды именно из-за нее, чего там говорить?

- Конечно, не держу. Она столько перестрадала. Сейчас мы выпьем, и вы мне все расскажете о своей и ее жизни. Мне интересно, правда, очень интересно. Я ведь практически ничего об этом не знаю, а это большая часть моей жизни.

Они выпили по рюмке, и Усатый рассказал Марине о своей жизни и жизни Надежды. Она слушала внимательно, подперев подбородок кулаками и слегка приоткрыв рот.

- Нет, я не держу зла ни на нее, ни на вас, - произнесла Марина, когда Климов закончил свое повествование. - Вам тоже довелось перестрадать выше всех человеческих пределов. Однако очень интересна роль этого Шмыгло, или Кузьмичева, в нашей жизни. Долго ли этот человек будет становиться на нашем пути?

- Полагаю, недолго, - нахмурился Усатый. - Теперь он загнан в угол. Его будут искать и друзья Ираклия, и твои родители, да и я, разумеется, тоже, пока есть еще силы. Так что для него скоро все закончится, можешь быть в этом уверена.

-- И все же, я не устаю удивляться вашему рассказу о заплыве через Днепр. Как-то это все... - Она замялась, не зная, какое ей подобрать выражение.

- Глупо, ты это хотела сказать? Так оно и есть, Маринка. Очень глупо. В девятнадцатом веке люди стрелялись на дуэли или бились на шпагах. Я, разумеется, из простого сословия, но тоже захотелось какой-то романтики. А с таким, как он, какая может быть романтика, действительно, глупость одна получилась. Я бы мог его застрелить, зарезать, что угодно с ним сделать, он был полностью в моих руках. А я дал ему шанс выжить, маленький шанс, но он воспользовался и им. И Витька Нетребин еще с ним плыл, мог и утонуть, неважнецки он плавал, честно говоря. А этот профессионал, непотопляемый, несгораемый, недостреленный, недорезанный. Я вообще начинаю подозревать, не бессмертен ли он, как Кащей. Когда Харитон рассказал мне, что он видел в Рыбачьем живого и здорового депутата Кузьмичева, я ему не поверил, думал, плетет он что-то с пьяных глаз. Поехал разбираться, а тут вот что, оказывается, творится. Ладно, тебя я спас, это главное. А уж с Кузьмичевым в крайнем случае как-нибудь и без меня разберутся. Перед покойной Надькой только стыдно сколько раз она меня попрекала, что я ему не отомстил за все его дела. Ну что, Маринка, давай теперь выпьем за тебя, за то, чтобы твои приключения, наконец, закончились. Они подняли рюмки и чокнулись.

- Будь здорова и счастлива, Маринка! - улыбнулся Усатый. - Ты ведь тоже у нас непотопляемая и непробиваемая, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить.

Он любовался ее нежным лицом, небесно-голубыми глазами, распущенными русыми волосами. Она сидела напротив него и молчала.

- Какое сегодня число? - наконец, спросила она.

- Да уже тринадцатое декабря, - ответил Климов. - Скоро Новый год.

- Сегодня у Сережки день рождения, - мечтательно произнесла Марина. - Ему исполняется тридцать три года. Я не видела его уже более пяти лет. Каким он, интересно, стал?

Новый год они решили встречать вместе дома у Раевских. После того как выяснилось, что Марине удалось бежать и она прячется где-то у Климова, с плеч Сергея, Владимира и Кати упал словно какой-то тяжеленный камень. Ее не было с ними, но чувствовали они себя уже совершенно по-другому. Они постоянно находились в некоем возбужденном, взвинченном состоянии. Каждый день, каждый час, каждую минуту ждали ее появления, хотя бы телефонного звонка или другой какой-нибудь весточки. Но она не появлялась и не появлялась. И тревога за ее жизнь стала снова проникать в их души.

А тридцать первого декабря, часов в девять вечера, когда Сергей уже собирался ехать к Раевским, в его квартире раздался телефонный звонок. Он поднял трубку.

- Серега! - услышал он в трубке мужской голос. Он не узнал голоса звонившего, однако ему показалось, что когда-то давно он уже слышал этот голос. Это был голос из далекого прошлого, что-то мучительно напоминающий ему, вызывающий в душе какие-то светлые и грустные воспоминания. - Ну что, неужели не узнаешь? - засмеялся звонивший.

- Пока нет, - никак не мог догадаться Сергей.

- Зазнался, зазнался, крупным человеком стал, большими делами ворочаешь, в желтой прессе мелькаешь, - продолжал смеяться звонивший. - Про нас, бедных пскопских зэков, и думать забыл.

- Костя?! - закричал Сергей, сразу узнав старого друга. - Пискарь?! Ты?! Какими судьбами?!

- Узнал, наконец. Помнишь, как в Землянск-то ездили? Да, Серега, командировочка была еще та, вспомнишь - вздрогнешь... - снова засмеялся он, хотя смешного тут было мало. - Какими судьбами, говоришь? Да вот, занесла судьба в столицу. Только ты не подумай, я не какой-нибудь бомж или хулиган. Я теперь псковский предприниматель, свою строительную фирму имею. Маленькую, правда, но все же, не бедствую и в долг не клянчу. Занимаемся ремонтом квартир, офисов. Я еще позавчера приехал, повидаться надо было кое с кем, но закрутился с делами, только сейчас все закончил. Так что до Нового года мне домой уже не добраться, придется жене без меня праздновать. Я ведь, Серега, женился три года назад, сынишка у нас растет - Колька. А ты-то как? Водку еще пьешь? - спросил он, и Сергей тут же вспомнил восемьдесят второй год, себя, шестнадцатилетнего, оставленного в школе на второй год, и Пискаря, приблатненного, шустрого, только что освободившегося из зоны и щеголяющего своей опытностью, с папироской в зубах и в кепочке-малокозырке на голове. Какую большую роль сыграл Костя-Пискарь в его жизни! Ведь если бы не он, Сергей не попал бы в Землянск, не встретил бы там Марину, и вся его дальнейшая жизнь пошла бы по совершенно иному сценарию.