Пятая труба; Тень власти - Поль Бертрам
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Народ толпами стекался к её раке и стоял на коленях около причудливой решётки, которой отделялся её алтарь. Её лицо было из раскрашенного дерева, но зато его можно было видеть простыми глазами. Тверда и холодна была отделяющая её решётка, но зато её можно было осязать руками.
Фастрада прильнула разгорячённым лицом к холодному ПРУТУ решётки. Кругом неё стояла полная тишина: было уже поздно, и благочестивые богомольцы давно ушли из церкви. Удалились и монахи, бросив на неё последний любопытный взгляд. Один за другим исчезали они во мраке церкви, как бы не желая смущать её горячей молитвы.
Она осталась одна, лицом к лицу со святой Розабелью. Свечи по-прежнему ярко горели в неподвижном воздухе, было так тихо, что слышно было, как она дышала. И в этой тишине ни один голос не утешил её. Святая Розабель молчала, и не было от неё знамения.
Фастрада увидела, что ей надо принять решение, не рассчитывая на помощь свыше. Время от времени где-то открывали дверь, и по церкви пробегал холодный ветер, от которого вздрагивала распростёртая у ног святой Фастрада. Свечи около её образа вдруг вспыхивали, и одна или две из них погасли. Так гасли свечи, словно их тушила невидимая рука, когда отлучали от церкви Иеронима Пражского.
Всё гуще и гуще спускался мрак из-под сводов церкви. Холодный ветерок вдруг заставил Фастраду вспомнить о страшной силе — проклятии церкви, которое не остановится у дверей гроба, но перейдёт в вечность. Она слышала, что это пустая угроза. А что если это не так?
Она глубоко вздохнула и провела дрожащей рукой по лбу.
Вдруг сзади неё послышались чьи-то шаги. Один из монахов делал обход всей церкви прежде, чем тушить свечи и запирать её. Фастрада повернула голову и взглянула на монаха. То был отец Гальмот, к которому она ходила исповедоваться с детства и который её очень любил. Он слыл за учёного. Впрочем, многие слыли учёными, пока не сожгли Яна Гуса и Иеронима Пражского.
Вдруг ей пришла в голову мысль: она спросит его и, не рассказывая о себе, заставит его высказаться. Может быть, таким путём ей и удастся найти выход.
Она бросилась вслед за монахом, зовя его по имени. Отец Гальмот вернулся, и они сели на скамейки, стоявшие рядом. Она не знала, который был час; ей казалось, что прошло несколько минут. Монаху нечего было делать, и он стал внимательно слушать её. Хотя она и решила не говорить ему о себе, однако он ловко и умело выспросил у неё всё. Он был спокоен, она волновалась. К тому же, только дотронувшись до её холодной руки, он сразу понял, что тут что-то неладно.
Он спокойно отвечал на её вопросы. Ему задавали ещё и не такие!
— Взгляни наверх, — говорил он, указывая руками на высеченные из камня ключи св. Петра, украшавшие фриз притвора. — Что свяжете на земле, будет связано и на небе, и что разрешите на земле, будет разрешено и на небе. И ты ещё сомневаешься в силе проклятия святой церкви?
Ответ был очень прост и сокрушил её именно своей простотой. Она не могла не подумать, что сказал бы на это Магнус, если б он был здесь.
— Разве церковь когда-нибудь проклинает несправедливо?
Много ещё говорил отец Гальмот. Она не сказала ему ни одного имени, но отец Гальмот был монах и знал, как добыть то, что было нужно. Как-то постепенно ей стало казаться, что она говорит на исповеди, хотя это и не была исповедь. Когда она кончила, оставалось договорить немногое. Но монах задержал её, то уговаривая, то угрожая, пока не пробило одиннадцать часов.
Услышав звук колокола, она быстро сорвалась с места, едва веря своим ушам. Не обращая ни на что внимание, она ринулась на улицу. Желая спасти себя, она не хотела губить его.
Отец Гальмот стоял и улыбался. Он был, как все говорили, хорошим духовником. Он никогда не бранил духовных детей и не тянул с них деньги. Он не был предан ни чревоугодию, ни пьянству, и вообще в нём не было обычных пороков. Не легко было дьяволу соблазнить такого человека.
Но дьявол всё-таки добился своего. Что про него ни говори, нельзя не сознаться, что он обладает опытностью и тактом. У отца Гальмота было одно слабое место. Он был ревностным поборником церкви и страстно желал власти, чтобы, конечно, служить делу Христову. Подслушав это, дьявол улыбнулся. Он внушил кардиналу Бранкаччьо мысль намекнуть кое о чём отцу Гальмоту, когда кардиналу, по причинам ему одному известным, захотелось наложить руку на некоего Магнуса Штейна, секретаря доброго города Констанца.
Поэтому-то отец Гальмот и отправился прямо из церкви к кардиналу — доложить его преосвященству, что ему удалось сегодня узнать.
Фастрада шла, не останавливаясь и едва переводя дыхание, пока не достигла собора св. Павла.
Месяц ещё не поднимался, но сделалось как-то светлее. Она могла уже у калитки различить Магнуса, который стоял на паперти, опершись на свою шпагу. Сзади него виднелись неопределённые очертания какой-то женщины. То была его сестра.
Увидев Фастраду, Магнус что-то сказал ей, и она скрылась в темноте.
— Прости! — прошептала Фастрада, едва переводя дух. — Я не знала, что уже так поздно. И...
Она не знала, что сказать. В отчаянии она сняла кольцо, которое он ей когда-то дал, и протянула его ему. Конечно, он поймёт этот жест.
— Прости меня, — беспомощно бормотала она.
Магнус понял всё.
— Может быть, ты пожелаешь сохранить его на память обо мне, Фастрада? — мягко спросил он.
Она взглянула на него в смущении и удивлении. Она ожидала, что он скажет ей что-нибудь грубое, резкое. Но этот мягкий бесстрастный голос был в десять раз хуже!
Она не знала, ценой какой внутренней борьбы он принудил себя прийти сюда так поздно, когда назначенный для встречи час уже прошёл!
Фастрада не могла говорить и только протягивала ему кольцо: она знала, что оно стоит дорого, и чувствовала, что не имеет права удерживать его теперь у себя.
— В таком случае и я должен вернуть тебе твоё, — сказал Магнус, снимая своё обручальное кольцо.
Он хотел положить его в её
