Миры Филипа Фармера. Том 05. Мир одного дня: Бунтарь, Распад - Филип Фармер

И все же ссора между Сник и Кабтабом была не просто игрой. Слишком много в ней проявилось личного, и, похоже, ярость их была настоящей.

Но сейчас Дункану было не до этого: выкинув все из головы, он постарался сосредоточиться и вызвать в памяти лицо того мальчика. Но оно словно растворилось. Промучившись с час, он оставил сознательные попытки и предоставил мыслям идти своим чередом. Возможно, если он позволит потоку бессознательного унести себя, его каким-то образом выведет к мальчику или к чему-то, что может быть с ним связано.

Пришло время ленча, и на вертящейся полке появился обед. Дункан машинально жевал, не чувствуя вкуса. Из-за края башни показалось солнце, и западный край окна потемнел.

Дункан двести раз пробежал трусцой из конца в конец комнаты, затем потянул воображаемый канат, двадцать раз обошел вокруг комнаты на руках и сделал триста приседаний. Потом отправился под душ. И все это время он не мог удержаться от попыток решить то, что он называл «проблемой своей личности», хотя и считал все это пустой тратой времени. Но размышлял он об этом скорее машинально, по привычке, где-то на втором плане. С того момента как он позволил мыслям блуждать где угодно, лезть в любые щели, он старался не концентрироваться ни на какой конкретной задаче, даже самой важной.

Отключить психологическую оболочку, окружающую личность человека, забыть множество книг, написанных на эту тему, и просмотренных записей. Личность каждого гомо сапиенс — это попросту его тело, менталитет и реакции в каждую секунду времени. А в экстраординарных ситуациях — в каждую микросекунду. Конечно, в формировании личности участвуют и наследственность, и влияние окружающей среды, а точнее, комплекс того и другого. Впрочем, причины формирования личности — это отдельный вопрос. И сейчас не самый важный.

Самым важным было то, что Дункан думал и делал в каждую отдельную секунду. И каждую секунду он изменялся. Личность складывалась из постоянных изменений внутри и вне его телесной оболочки.

Жил-был человек, носивший имя Джефферсона Сервантеса Кэрда, и обладал он своей индивидуальностью, личностью, как, впрочем, и все вокруг, кроме идиотов и полностью парализованных. С первого момента телесного существования он стал меняться — физически и ментально. Не менялся только ярлык: «Джефферсон Сервантес Кэрд». Но потом изменился и ярлык — человек стал Робертом Эквилином Тинглом. Но только по средам. Однако Тингл вовсе не был Кэрдом, действующим под именем Тингла. Кэрд не играл, он становился Тинглом каждую среду. А по четвергам Тингл, в свою очередь, становился Джеймсом Суартом Дунским. По пятницам эстафету принимал Вайатт Бампо Репп и передавал в субботу Чарльзу Арпаду Ому, который в воскресенье становился Томасом Ту Зурваном. А отец Том, уличный проповедник, в противоположность остальным шести, агностикам или атеистам, был религиозным фанатиком. А в понедельник он уже спокойно относился к религии, потому что был Уиллом Маклаком Ишарашвили. И все они помнили друг о друге. С тех пор как Кэрд стал курьером подпольной организации, передающим письма и документы жителям разных дней, он был вынужден сохранить хотя бы частичную память обо всех своих ипостасях. Но ключевыми словами тут были «память» и «незабываемый». Помнить абсолютно все было излишним: этому препятствовал ритм, в котором он двигался и личностно изменялся изо дня в день. Воспоминания просачивались друг сквозь друга, наслаивались одно на другое и помогали ему ориентироваться в его подпольной работе. Внутри него все время звучали шесть голосов погребенных в нем личностей. Слабые, но достаточно различимые сообщения, телефонные звонки из, если можно так сказать, могил памяти.

Одна телесная оболочка не могла содержать больше одной целостной личности. Те, что страдают раздвоением личности или имеют больше, чем две личности, овладевающие ими, предоставляют им свое тело по очереди. Но разница между этими полуразрушенными людьми и Кэрдом состояла в том, что его личности не сражались за обладание его телом, а он сам добровольно предоставлял им его в строгой очередности. Так было до недавнего времени, пока вдруг все семеро, перепуганные до смерти, не вышли из-под контроля.

Вот тут-то Дункан и задумался, сможет ли он растворить личность Дункана и вернуться к Кэрду. И как это сделать? Последовательно растворять всех семерых в хронологическом порядке, двигаясь назад, к первому, Кэрду? Или удастся найти обходной путь? В любом случае если Дункан сумеет до него добраться, то сможет снова стать Кэрдом. И узнать тот секрет, которым, по мнению правительства, тот обладает. И узнает наконец, как он вообще попал в такую ситуацию.

Было бы очень неплохо, если бы это удалось. Тем более что его тюремщики вряд ли ожидали, что он может снова стать Кэрдом. И этому Руггедо, который допрашивал его в среду, это может сильно не понравиться. Ему нужна только технология бессознательной лжи, не более. Во всяком случае, так казалось Дункану.

Так зачем же ему понадобилось когда-то дезинтегрировать и погребать свою память? Наверное, для того, чтобы не рассказать лишнего ганкам, если они его поймают. А может, тогда он решил, что с него довольно уже перевоплощений? Что психика уже не способна их выдерживать? Что у него остался последний резервуар психической энергии, НЗ, и тот давал течь?

Внезапно дверь открылась без всяких предупреждающих звонков. В сопровождении Сник и Кабтаба вошел Каребара. Друзья Дункана выглядели бодро и вели себя так, словно никогда не ссорились.

— Я кое-что обдумал, — сказал профессор. — Возможно, мы ошиблись в методике поиска той личности, которая владеет техникой трансформации. Предпримем еще одну попытку. Вы останетесь в сознании и как Бивульф попробуете проанализировать и сформулировать вашу технику. Я думаю, то, что мог сделать Кэрд, доступно и Бивульфу. В конце концов, важно не то, какое имя вы носите, а ваша природная изобретательность.

«Эта сахарная тропка приведет тебя в ловушку, муравьелог, — подумал Дункан, — но я тебе об этом не скажу».

А вслух сказал:

— Отлично. Приступим!

Глава 27

Бассейн насчитывал сорок футов в длину и четырнадцать в ширину. Высота потолка составляла десять футов. Сам зал был длиной в пятьдесят футов и шириной в двадцать. Потому все звуки распространялись, не давая эха, обычного в общественных бассейнах. Под наблюдением двух вооруженных охранников Дункан и его друзья шумно плескались, ныряли и всячески резвились в воде. Начиная с четверга посещение бассейна прочно вошло в распорядок дня. Все трое купались нагишом, поэтому стражники особенно пристально следили за Сник. Они почти не спускали с нее глаз. Дункан все же улучил момент, когда Кабтаб всей тушей шумно плюхнулся в воду, чтобы шепнуть ей:

— Нам нужно изыскать возможность поговорить без свидетелей. У меня есть план.

Но стражник заметил, что его губы движутся, и заорал:

— Тихо там! Без разговоров! А то ваши совместные омовения отменят!

Дункан жестами показал, что все понял, и, прошептав: «Чтоб у тебя язык отсох», нырнул. К счастью, он знал, что за ним наблюдают камеры на стенах и потолке, и держал руки так, чтобы по движению губ не смогли прочесть, что именно он ей сказал.

Чуть позже, когда Сник прыгнула с доски и Дункан был уверен, что стражникам не до него, он подобрался к Кабтабу и шепнул:

— Падре, у меня есть план. Надо как-то обсудить.

— Здесь не место, — ответил тот, подпрыгнул и ушел на дно.

Когда положенный час подошел к концу, стражник свистнул и указал Кабтабу на раздевалку. После того как падре вытерся и надел рясу, туда послали Сник, а когда вышла она, запустили Дункана. Им разрешали встречаться втроем только в бассейне и в комнате Дункана во время еды и занятий с Каребарой.

Отличительной чертой этих занятий было полное отсутствие каких-либо успехов. Тысячи вопросов Каребары, его упорство, множество изощренных зондирований — все было напрасно и не оставило ни малейшей царапинки на бронированной защитной раковине Дункана. Сник и Кабтаб искренне пытались помочь профессору, но от всех их предложений было мало толку. Даже идеи Дункана, возникавшие в процессе бесконечных просмотров, не приносили никаких плодов.

Каребара все больше нервничал. Он не говорил об этом, но его растерянность бросалась в глаза. Возможно, он боялся, что в случае неудачи его переведут на более опасный участок, если только не окаменят и не спрячут. По мнению Дункана, у профессора были веские причины опасаться этого. Ведь именно такой способ избавляться от нежеланных свидетелей «Нимфа» считала наиболее простым и эффективным.

Ежедневные походы в бассейн дали возможность Дункану исследовать часть квартиры близ отведенной ему комнаты. В холле, в который выходила дверь Дункана, одна стена была полностью глухая. Очевидно, за ней находились апартаменты другого высокого чина. К северу от комнаты Дункана находились комнаты Кабтаба и Сник, поменьше и попроще. Сам холл был длинным, на его белых стенах висели экраны, а между ними на мраморных пьедесталах стояли мраморные бюсты. Дункан узнал Юлия Цезаря, Александра Великого, Наполеона, Чингис-хана и Ван Шеня. В отличие от своих предшественников-эгоманьяков, Ван Шень, величайший и последний из великих завоевателей, запрещал устанавливать свои монументы и памятники и требовал, чтобы съемки его персоны были сведены к необходимому минимуму. Однако этот запрет не всегда соблюдался, так что Дункан где-то, и не раз, видел его лицо. Правда, он не мог вспомнить где.