Проклятие рукописи - Сергей Пономаренко

Халима обвела взглядом помещение, словно предполагала здесь еще кого-то увидеть, затем подвела молодого мужчину к стене, укрытой ковром с изображением тигра. За ковром оказалась железная дверь, женщина нащупала в сторонке рычаг — что-то противно лязгнуло, и дверь отворилась, открыв взору небольшую комнату, больше похожую на глубокую нишу. Рукописная книга огромных размеров, покрытая расшитым золотом покрывалом, покоилась на подставке.

— Она написана по-арабски, но ты хорошо владеешь этим языком, вероятно, умеешь и читать. Ты можешь приходить ко мне в любое время, когда тебе удобно, — днем, ночью. Даже если меня не окажется дома, мои слуги проведут тебя в эту комнату и оставят одного. Единственное условие: ты не сможешь покинуть дом, взяв с собой рукопись, — слуги об этом будут предупреждены.

— Но почему ты думаешь, что мне удастся подчинить себе духа Арбателя, раз тебе это не удалось?

— Потому что в твоем сердце нет любви, страсти, а в моем есть.

С тех пор прошло два месяца. Герберт не раскаивался, что пошел на соглашение с женой чернокнижника Халимой, — благодаря ее связям, энергии перед ним открылся мир невероятных знаний. Он ознакомился не только с магическими книгами, но и с учеными трактатами древности и современности. Он поразился, насколько арабский мир преуспел в таких науках, как математика, физика, медицина, астрология. А все потому, что здесь не отбрасывались бездумно открытия из-за того, что их сделали язычники, верившие в многобожие. Состоятельные мавры собирали личные библиотеки, тратя на это огромные средства. Профессия переписчика книг была самой востребованной, так как многие владельцы не желали давать оригиналы книг, а лишь переписанные копии.

Герберт перенял у мавров более удобную индийскую систему счета, позволявшую производить сложные вычисления в уме, абак, новые методы обработки металла, подготовил описание астролябии, а епископ Ато выделил ему значительную сумму для покупки необходимых книг. Успешно продвигалось и изучение магической рукописи покойного мужа Халимы, но Герберт не спешил войти в непосредственный контакт с духом Арбателем, понимая, что будет готов еще не скоро. Его сны наполнялись фантасмагорическими событиями, которые своей достоверностью наталкивали на размышления об их реальности, но в другом промежутке времени. Герберт воспринял это как предупреждение духа о своем буйном и строптивом нраве, который будет не так просто обуздать.

Он снова вспомнил библейскую историю о Симоне-маге, совершившем в прадавние времена многие чудеса, пока он не решил взлететь с башни, — это закончилось для него трагически. Ведь не стал бы опытный маг совершать то, в чем не был уверен, а если это так, возможно, он пал жертвой обмана? Что; если его убедил сделать это некто, обладающий достаточно большой силой? Не напоминает ли эта история о заблуждениях чернокнижника Абу Исхака, в итоге послуживших причиной его гибели? 14 Герберт не спешил, помня арабскую пословицу: «Враг человека — его глупость, друг человека — его ум». Разум ему подсказывал, что в этом деле поспешность смертельно опасна. Не испытывал он доверия к Халиме, ведь «в одной чалме двух голов не бывает», а волшебная книга, дающая возможность повелевать духами, была одна. Да и Халима, видя, что он не торопится, сама теперь, значительно повеселев, больше времени проводила за магической рукописью и даже стала под разными предлогами отказывать ему в возможности поработать с рукописью. Это Герберту показалось крайне подозрительным, он не мог не думать о грядущих смертельных опасностях.

Герберт обвел взглядом свое скромное жилище, и ему почему-то показалось, что он, возможно, видит его в последний раз. Молитва Богу укрепила его дух и подсказала, как дальше действовать. Через два дня вместе с епископом Ато он должен был отправиться в обратный путь, в Барселону. Его христианский долг — уничтожить эту рукопись, так как Халима ее ему не отдаст, а этот манускрипт несет угрозу всему христианскому миру. Сегодня он в последний раз попробует убедить Халиму дать ему возможность поработать с рукописью и когда останется один, то изрежет листы кинжалом и попробует их сжечь. Он не сомневался, что уничтожение рукописи страшно разгневает Халиму и его жизнь окажется в опасности. Но долг христианина требовал поступить именно так.

Халима была дома, и, когда услышала о просьбе Герберта, на ее лице появилась гримаса недовольства.

— Герберт, я открылась тебе в минуту слабости, охваченная страхом перед неизвестностью. Сейчас я не нуждаюсь в твоей помощи, ибо того, чего хотела, я добилась сама, — торжествующе заявила она. — Ты слишком тянул время: я слышала только грохот жерновов, но муки не увидела и смолола ее сама.

— Петуху сказали: «Спой!», но он ответил: «Всему свое время», — продемонстрировал Герберт знание арабских пословиц. — Твое право меня не допускать к рукописи, сожалеть о том, что посвятила меня в ее тайну. Но у вашего народа есть поговорка: «Если боишься — не говори, а если сказал — не бойся». Я никому не открою твою тайну, но разреши мне в последний раз почитать рукопись — через несколько дней я покидаю халифат. Моя голова — не сундук, содержимое рукописи там не поместится, а записывать что-либо ты мне запретила.

В это время в комнату поспешно вбежал испуганный чернокожий слуга и сбивчиво стал объяснять, что перед воротами собралась большая толпа с факелами, что эти люди требуют, чтобы Халима вышла к ним, иначе грозятся разгромить и сжечь дом. Молодая женщина побледнела, но взяла себя в руки, сотворила короткую молитву и, убежденная, что Аллах не позволит, чтобы с ней произошло что-либо плохое, решила выйти к толпе. Перед этим она провела Герберта в потайную, комнату и потребовала, чтобы он там не шумел и не выходил, пока она за ним не придет.

— Я не знаю, зачем они пришли, но будет лучше, если они тебя, ахль аль-китаба, здесь не увидят. Когда я вернусь, мы распрощаемся с тобой навсегда, христианин.

Герберт мысленно сотворил молитву Богу, желая получить одобрение свыше на то, что он задумал совершить, и теперь считал, что может уничтожить дьявольскую рукопись.

Оказавшись в потайной комнате, Герберт стал кромсать пергаментные листы, что было совсем не просто. Расправившись с десятком страниц, он услышал страшный шум и грохот за дверью и замер в нерешительности, прервав свое занятие. Похоже, разъяренная толпа ворвалась в дом и начала все громить. О том, что послужило причиной этому, можно было только догадываться, но если они сорвут ковер и обнаружат дверь, то войдут сюда, и тогда… Сердце Герберта сжалось в смертельном страхе, но он пересилил себя и вернулся к прерванному занятию, непроизвольно прислушиваясь к тому, что происходило за дверью. Вскоре шум стих, и Герберт не выдержал: не покончив с рукописью, он покинул убежище. В зале, как он и предполагал, все, что только можно, было разломано и разбито, здесь царил страшный беспорядок. Подойдя к лестнице, ведущей наверх, он прислушался — там тоже было тихо. Герберт вернулся в потайную комнату, взял рукопись, изрезанные листы и завернул все в кусок оборванной розовой обивки, ранее украшавшей стены залы, — получился тяжелый тюк. На своем пути он то и дело видел следы разрушения, но, к счастью, никого не встретил. Дом, еще недавно многолюдный и шумный, где обитали многочисленные слуги, танцовщицы, музыканты, поэты, вдруг разом опустел, словно здесь побывал злой джинн и всех унес с собой. Лишь оказавшись в своей каморке, Герберт почувствовал себя в относительной безопасности, оставил там принесенный тюк и поспешил в город, зная, что людская молва разносится со скоростью молнии. Вскоре в караван-сарае, куда он изредка заходил и хозяина которого знал — это был принявший ислам армянин Баград, — он узнал, что произошло.