Августовский рассвет (сборник) - Аурел Михале

— Эй ты, что не утихомиришься?

Меня не интересовало, кто это, я даже не рассердился на него. К чему это? Я продолжал шаг за шагом пробиваться вперед.

— Стой же, наконец, ты что, хочешь раздавить меня? — раздался еще один голос.

— Подъезжаем к Аджуду, — ответил я. — Мне нужно сойти в Аджуде.

У меня оставалось около четырех дней до возвращения на передовую, и я находился в полковом обозе, ожидая, пока пройдут эти дни. Я вернулся раньше срока, помня, с каким трудом добрался до дому, и боясь опоздать при возвращении. Возможно, была и другая причина. Мне казалось странным и неестественным беззаботно ходить по улицам, целыми часами болтать или выпивать с друзьями, когда я привык к другой жизни, если жизнь на войне можно назвать таковой. Еще в поезде, подъезжая к Аджуду, я понял, что не смогу снова быстро приспособиться к довоенной жизни. Я был вынужден сойти, чтобы обрести самого себя. Мне нужно было увидеть ребятишек Мэргэрита, чтобы почувствовать напряжение, которое я испытывал на фронте и от которого, я знал, избавлюсь только в тот момент, когда на фронте разорвется последний снаряд. Я искал сиротский дом в Аджуде, чтобы воскресить в себе грохот войны, увидеть пробивающиеся среди пулеметных и автоматных очередей цепи стрелков, увидеть, как Мэргэрит наступает на ту ужасную мину, увидеть людей моего взвода на фоне пылающего или серого горизонта, до невероятности реальных и живых, и это, наверное, потому, что я, не осознавая этого, соскучился по ним. Когда я прошел через ворота сиротского дома, было девять часов утра. Меня окружила толпа ребятишек, которые наперебой бросались мне на шею и смачивали мои щеки слезами обманчивой радости. Я их по очереди брал на руки, спрашивая себя, как это они могут походить одновременно на стольких людей, которых уже нет, которых уже не будет. От моих вопросов меня отвлекла воспитательница, которая остановилась неподалеку от меня:

— Так со всяким военным, кто приходит к нам. Эти дети не знали своих родителей.

Когда позднее я рассказал это Шоропу, он пробормотал, выслушав мой рассказ:

— Годами люди жили в казарме. Потом война. Так как же дети могут знать родителей?

Пятерых ребятишек Мэргэрита я отыскал только потом, после того как через мои руки прошел последний из детей, переживавших обманчивую радость. Все пятеро стояли кучкой возле брошенных гимнастических снарядов, в надвинутых на глаза белых кэчулах, неуклюжие в темно-синей сиротской одежде. Они стояли и смотрели на меня без тени надежды.

— А что вы им сказали, господин младший лейтенант? — спросил меня Шороп, протягивая мне сигареты.

— Ничего не сказал.

— Так и уехали?

— Нет. Я подошел к ним и погладил каждого по щеке. Я хотел сказать им что-нибудь, но не знал что… В конце концов попросил воспитательницу после, моего ухода отдать им конфеты и сказать, что меня послал их дядя. Я не мог произнести ни слова жестокой правды, ни успокоительную ложь.

Старшина Шороп покачал головой. Он не понимал меня. Там, лицом к лицу с детьми, я и сам не понимал, почему не могу найти ни единого слова. Но позже, в просторной комнате чеха Ванека Кухарека, с оленьими рогами на стенах, где я находился вместе с Шоропом, я понял это. Позади меня или рядом со мной стоял Мэргэрит.

Я чувствовал его присутствие еще в поезде. Я взял его с собой, или он пришел сам — это не имело значения. И естественно, Мэргэрит сам хотел говорить. Он хотел сказать им все слова, накопившиеся до того рокового мгновения, но и он тоже не мог говорить. Дети не знали этого.

Я стоял на квартире у пожилого чеха Ванека Кухарека, очень разговорчивого и порядочного человека. Кухарек любил рассказывать нам о приключениях времен первой войны, по крайней мере, так можно было судить по названиям упоминавшихся им населенных пунктов. Ванек Кухарек смеялся всегда, говоря о немцах, мы тоже смеялись, хлопая себя ладонями по коленям, хотя ничего не понимали. В комнате были две высокие кровати с толстыми перинами. Когда я лег спать в первый вечер, зарывшись в перипу, как почтенный старик, я вспомнил о проведенных дома днях отпуска.

Помню, прибыл я ночью и сразу же направился в свое село. Шел я по сугробам, по белому, поскрипывавшему под ногами снегу. Возле моста через Сучевицу услышал громкий оклик:

— Кто идет?

— Добрый человек, — ответил я механически и остановился, удивленный.

— Кто именно?

— Офицер. Прибыл в отпуск!

— С фронта?

— Да, с фронта.

— Здравия желаю, господин офицер.

Я поднял фонарик. В нескольких шагах от меня в положении «смирно» стоял солдат.

— Солдат Бызган Леонте из третьего взвода первой роты…

— Полк?

— Военная тайна, господин офицер!

Я приблизился и похлопал его по плечу:

— Хорошо, солдат Бызган! А меня ты знаешь? На, возьми фонарь…

Осветив меня, солдат воскликнул:

— Здравствуйте, господин Врынчану, господин младший лейтенант! Вот уж не думал!..

Мы были коллегами в начальной школе, сидели на одной парте и оба получали одинаковую порцию пинков от господина Корфуса, потому что шумели на уроках, катая по полу ногой карандаш.

— Что ты здесь делаешь, Бызган?

— Ожидаю.

— Кого?

— Мне дали двухнедельный отпуск после госпиталя, господин младший лейтенант. Так вот я помогаю товарищам… Потому что дома большая заваруха, господин младший лейтенант. С землей, с реформой… Товарищи говорят, что кончится война — и вернутся солдаты. А раз они вернутся, надо, чтобы им были приготовлены наделы. Якобы король этого не хочет, а народ хочет, и сами видите, что хочет, господин младший лейтенант, и я вот хочу, стало быть, уже выбрал место, где хочу получить надел! Это здесь, в Долинэ, по ту сторону низины. Земля жирная…

— И ты уверен, что тебе ее дадут?

— Я трижды ранен, господин младший лейтенант. И вот, с тех пор как я дома, каждое утро выхожу сюда встречать товарищей. Я первый… Дальше по дороге к селу другие стоят… Защищаем товарищей, господин младший лейтенант. Они борются для нас и вместе с нами. Иначе выйдут эти одноглазые Хуту или злодеи Бардаки с кольями… Здесь страшная классовая борьба, господин младший лейтенант!.. И здесь фронт, не шутка.

Бызган замолчал, пока прикуривал сигарету, и в эти секунды я почувствовал горячее желание познакомиться с товарищами, которых ожидал Бызган, дождаться их и вместе с ними войти утром в село, чтобы схватиться с теми, кто не хочет давать землю Бызгану.

— Когда видят меня в военной форме, не осмеливаются, собаки, напасть. Да, солдатская форма свята! — сказал он с гордостью. — Вот бы вас, офицера, увидели, тогда и совсем другое дело!..

Я улыбнулся. Слова моего бывшего соученика так меня вдохновили, что я решил остаться с ним. Я считал своим долгом включиться в ряды защитников товарищей, которые должны прибыть в село в тот день, чтобы дать еще один бой за землю.

— Бызган, дай и мне огоньку!

Я прикурил сигарету, потом начал притоптывать на месте, чтобы согреться.

— Уйдете, господин младший лейтенант?

— Нет, подожду, вместе пойдем.

На третий день я отправился в город, чтобы отметить отпускной билет. В центре, напротив префектуры, колонны демонстрантов с красными флагами и плакатами скандировали лозунги, поддерживая человека, говорившего с импровизированной трибуны. Я остановился посмотреть. Оратор говорил о фронте, о героизме и самопожертвовании, о правах большинства людей, о справедливости и демократии. Я впервые видел подобную демонстрацию, впервые встречался с пламенеющим кумачом флагов. Я смотрел, как они гордо развеваются, удивленный всем увиденным. И я почувствовал себя как-то неловко в той толпе. Но через некоторое время я услышал обращенный ко мне голос:

— Иди сюда! Тебя зовет Мирча!

Я почувствовал, что меня взяли за руку и повели в глубь толпы.

— Ты меня не узнаешь?

— Пытаюсь вспомнить…

— Я сестра Мирчи… Видишь, он там с членами Союза коммунистической молодежи. Он заметил тебя и послал меня за тобой.

— Мирча? Какой Мирча?

— Мирча Дрон… Не помнишь Мирчу Дрона?

Я ничего не ответил и поспешил за девушкой, которая вела меня под трепещущими плакатами и флагами. Потом меня кто-то обнял.

— С приездом, старый солдат!

— Спасибо, Мирча!

Больше мы ничего не успели сказать друг другу, так как людские волны пришли в движение и подхватили меня. Воздух еще сильнее задрожал от лозунгов, призывов, криков «Ура!». Я тоже скандировал, и слова шли из самой глубины моего существа. Время от времени я бросал взгляд на Мирчу. Теперь я вспомнил его. Мы вместе с ним учились в лицее. Но сколько времени прошло с тех пор, как мы не виделись? Мирча исчез из города, когда я был в шестом классе. Когда он вернулся? Где был? «Он с членами Союза коммунистической молодежи», — сказала мне его сестра. «Ну и хорошо», — сказал я самому себе и был доволен, что Мирча послал за мной свою сестру, что он не забыл меня. Потом я уже не думал о Мирче и о самом себе. Я только чувствовал в своей руке маленькую и теплую руку девушки.