Павел I - Алексей Песков

Инструкция прописана в марте 1746 года – великий князь уже четыре года живет в России, ему недавно исполнилось осьмнадцать лет, он уже женат, и императрица вправе ожидать от племянника прибавления семейства. И что же следствует из инструкции кроме того, что приставленный к Петру Федоровичу новый гофмаршал должен неусыпно следить за каждым его шагом?

Переведем некоторые темные места.

Следствует, что великий князь в церкви небрежен, холоден и индифферентен, к духовенству непочтителен, духовника своего не принимает, никакими делами, приличествующими его сану, без напоминаний не занимается, а вместо того либо читает что-нибудь развлекательное, либо пилит на скрипке, либо играет с своими комнатными служителями в войну и в парады; что он разговорлив и смешлив; что ведет себя в обществе не церемонно, а просто: что недавно для забавы изволил облить чем-то во время обеда кого-то из прислуживавших за столом. Словом, гони природу в дверь, она влетит в окно.

Его пытались просветить. Профессор Яков Яковлевич Штелин регулярно занимался с ним математикой, историей, географией, политикой и прочими науками. У великого князя была отличная память, и он без труда запоминал числа, факты и даты. Но он не умел надолго сосредоточить свой разум ни на чем, и мысли его скакали и разбегались, яко белки по деревам. Штелин приносил ему европейские газеты и читал о современных интересах и правилах разных держав: о том, кто с кем воюет и какую пользу должна извлечь Россия из этого. – Но Петр Федорович совсем не думал, наследником какой державы он теперь является. Слишком поздно ему стали внушать сознание его великого предназначения, чтобы ждать от этого внушения скорейших плодов. Он даже по-русски так и не выучился и говорил на этом языке редко и весьма дурно (Слова Н. И. Панина // РА. 1879. Кн. 1. Вып. 3. С. 364).

Бывают люди – космополиты, равнодушные к месту своего рождения и детства. Таким – все равно, где жить, за что голову сложить. Они вступают в службу к саксонскому курфюрсту, к прусскому королю, к русскому императору: лишь бы жалованье платили, награды давали, а уж они себе власть, славу и честь добудут на любой новой родине. Они, наверное, вступили бы в службу к турецкому султану и персидскому шаху, если бы турецкий султан и персидский шах не были столь взыскательны к соблюдению мусульманского закона. Но поелику они обычно не рискуют изменять своему лютеранскому или католическому Богу, то предпочитают службу у христианских государей Европы.

Таких граждан мира у нас, начиная с времен Петра Великого, было видимо-невидимо. Военные, статские, музыканты, архитекторы, пекари, комнатные служители приезжали к нам, жили, служили и умирали под нашими небесами. Итальянец Растрелли строил нам дворцы, вестфальский дворянин Остерман ведал всей иностранной политикой России, приезжий из Ольденбурга Миних командовал нашими армиями, и ни на секунду они не задумывались о том, какую пользу могут доставить на русской службе своим исконным отечествам.

Но бывают совсем другие люди – такие, для которых жизнь вдали от детской родины трудна и одинока. Такие люди тяжело привыкают к новым нравам и чужому климату – и все их тянет назад. Они быстро забывают то плохое, что приключилось с ними дома, и питают в душе чистый и свежий образ прошлого.

Вот и великий князь Петр Федорович носил в душе память о родной Голштинии – там остались голштинские солдатушки, с которыми он играл в парады и войну, там он мог бы стать властелином своей судьбы и предводителем похода на датчан для возвращения Шлезвига.

Впрочем, он, наверное, не прочь был бы стать шведским королем – шведские нравы, по его понятиям, сходились с голштинскими. Го – ворят, когда он узнал о том, что его бывший опекун, дядюшка Адольф-Фридрих стал королем Швеции, то горько посмеялся: «Затащили меня в эту проклятую Россию, где я должен считать себя государственным арестантом, тогда как если бы оставили меня на воле, то теперь я сидел бы на престоле цивилизованного народа» (Соловьев. Кн. XII. С. 332).

Словом, презирал он наши нравы.

Среди прочего академик Штелин упражнял великого князя в познании жития, уставов и учреждений Петра Первого.[44] Но не деяния великого деда восторгали великого князя. У него был свой кумир – прусский король Фридрих Второй.

То было новое светило на театре европейской истории. Отец Фридриха, тоже прусский король, оставил ему семьдесят шесть тысяч человек войска и почти девять миллионов талеров казны (Соловьев. Кн. XI. С. 237). Войско было таким обученным, что скучно было заниматься с ним только маневрами, деньги жалко было растрачивать только на балы и приемы, а Фридрих слишком засиделся в наследниках.

Быстро представился случай показать силу.

Дело было в роковом сороковом году: в одно время с нашей Анной Иоанновной в Австрии умер император Карл Габсбург Шестой; его наследница Мария Терезия не успела еще вступить в права, как Фридрих запустил свое войско в богатую Силезию и отнял ее у Австрии.

В разных концах Европы приняли сей неблагочестивый поступок за сигнал к действию – у других государей тоже были свои армии, другие государи тоже думали о приумножении величия своих владений, а австрийские земли были так широко раскиданы по Европе, что редкое государство не граничило с какой-нибудь областью, принадлежавшей Габсбургам. Посему Франция, Саксония, Бавария и даже далекая Испания начали воевать с наследницей Карла Шестого. – Фридрих в этих войнах блистал и торжествовал. Он совершал молниеносные походы, одерживал разгромные победы; чтобы дать своим воинам отдых, заключал мир, а лишь армия восстанавливала силы, нарушал мир и налетал на вчерашних союзников.

Мы в эти войны пока не вступали, но у нас был союз с Австрией, и Фридрих очень хотел сей союз расстроить. «Я не пощажу денег, чтобы теперь привлечь Россию на свою сторону, иметь ее в своем распоряжении», – писал он своему посланнику в Петербург (Соловьев. Кн. XI. С. 237). Но в Петербурге против Фридриха был канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин.

Мы оставили Алексея Петровича в октябре сорокового года на словах, обращенных к Бирону: «Кроме вашей светлости, некому быть регентом». За свои слова он поплатился через месяц, когда был низложен вместе с Бироном, посажен в крепость и сослан. Через полгода, однако, по доброте Анны Леопольдовны, его воскресили, а после революции Елисаветы Петровны он занял в новом правительстве место, бессменно занимаемое прежде Остерманом: то есть стал ведать всей иностранной политикой державы.

Он брал немалые деньги и получал великие подарки от австрийского, английского и саксонского посланников: счет шел на десятки тысяч рублей и дукатов, – то было принятие естественной благодарности за здоровье, потраченное для поддержания союзных отношений с Австрией, Англией и Саксонией (Анисимов 1986. С. 97). Но у него имелись собственные, твердые и последовательные мнения о правилах нашей иностранной политики; сам он называл эти правила системой Петра Великого, его враги называли системой Бестужева.