На вершине власти - Владимир Гриньков

Дипломатический корпус откликнулся моментально, джебрайцы же мялись, не решаясь поверить, что в том, что происходит, нет никакого подвоха. Хомутов, дабы устранить сомнения, лихо опрокинул фужер, слегка поморщился и закусил. Сидевший поблизости министр обороны тоже выпил, но вышло это у него далеко не так ловко, как у президента, – полковник поперхнулся с непривычки, и Хомутов про себя усмехнулся. Алкоголь уже начал действовать, и он чувствовал, как уходит, размывается напряжение, не отпускавшее его в последнее время.

Начались тосты. Пили за великий джебрайский народ, его успехи и процветание, за товарища Фархада, его здоровье и долголетие, и прочее, и прочее. Хомутов все принимал благосклонно, пряча в усах сдержанную улыбку, и даже когда Бахир взял слово – не нахмурился, по обыкновению, потому что сейчас не видел в министре врага. В какой-то момент он подумал: «Вероятно, я понапрасну его боюсь. Если в самом начале, когда Фархад только погиб, он не смог меня распознать, то сейчас и подавно. Не с кем сравнивать. Фархада нет, его повадки стираются в памяти окружения. Что ж, и этот этап позади – похоже, я привык к своему положению. Учеба окончилась. Теперь я – это я, но кто именно? Хомутов? Фархад? Скорее, ни то, ни другое, какой-то новый человек, и люди принимают меня таким, каков я есть. И это значит, что я действительно есть!» Эта последняя мысль все ставила на места.

Бахир закончил свой спич, поднял бокал, глядя на президента с почтительной и уже хмельной улыбкой. Хомутов приподнял свой в ответ. В зале становилось шумно. Воздух как бы вибрировал, смазывая очертания лиц и предметов, становясь почти осязаемым. Хомутов движением руки подозвал Хусеми, сказал негромко:

– А как у нас насчет музыки?

Это прозвучало вопросом, но Хусеми все понял, и через четверть часа в зал вошли музыканты в народных костюмах, с инструментами, какие Хомутов как-то видел в Музее революции. Он знал, что за музыка сейчас польется, но уже поздно было что-либо менять. Джебрайские мелодии и впрямь были тягучи и надрывны, но Хомутов вдруг обнаружил, что именно это и хочется ему сейчас слушать. Он ощутил пронзительную грусть, даже слезы навернулись на глаза. Эта музыка требовала забвения, и присутствующие налегали на спиртное. Кто-то уже сел мимо стула, не смог подняться, и под шутливые реплики соседей был уведен охраной из зала.

К Хомутову направился советский посол Агафонов, чтобы лично поздравить президента страны, и Хомутов поймал себя на мысли, что, как ни странно, этот человек сейчас ему чрезвычайно приятен. Он уже готов был заговорить по-русски, но сдержался. Хусеми был, как всегда, рядом, и Хомутов велел, указывая на музыкантов:

– Спроси у них, могут ли они сыграть что-нибудь русское?

И пояснил:

– В честь наших советских гостей. Во славу дружбы наших стран!

Хусеми замялся, но лишь на мгновение.

– Эти музыканты не знают русской музыки, но я сейчас вызову…

Хомутов, не дослушав, махнул рукой, что должно было рассматриваться, как команда действовать. Хусеми исчез.

– Выпейте со мной, товарищ Агафонов! – сказал Хомутов. – Как там Москва?

– Советское руководство искренне желает дружественному джебрайскому народу мира и процветания, – словно по бумаге отвечал посол.

– Да я не об этом! – Хомутов рассмеялся. – Погода там как? Люди?

– Я в Москве давненько не был, – признался Агафонов.

– Так д-давайте съездим! – чуть заплетая языком, оживился Хомутов.

Посол согнал с лица улыбку, глаза его остыли – шутливое предложение Хомутова он воспринял как указание на то, что президент Джебрая намеревается вскоре посетить Советский Союз с визитом. Однако такой визит должен был состояться в соответствии с графиком осенью следующего года. Как тогда следовало расценивать слова президента? Как просьбу перенести сроки?

– Вы хотели бы встретиться с советским руководством? – попытался уточнить Агафонов.

Хомутов рассмеялся, все поняв:

– Нет, товарищ посол. Считайте мои слова шуткой.

Агафонов с облегчением перевел дух. Он не любил непредвиденных ситуаций.

Хомутов разлил водку в бокалы, покачал головой.

– Пить крепкие напитки так – это, наверное, неправильно. Из чего вы у себя в посольстве пьете?

Лицо Агафонова вновь обрело каменное выражение.

– В посольстве это строжайше запрещено, – проговорил он после тяжелого раздумья. – У нас также действует «сухой закон».

– Что вы говорите! – восхитился Хомутов. – И как же ваши сотрудники выдерживают такой режим? Я слышал, русские редко соглашаются обходиться без спиртного.

– Эти слухи чрезвычайно преувеличены, – отвечал Агафонов, явно тяготясь разговором.

Над залом вдруг поплыла знакомая еще с детства музыка. Хомутов обнаружил, что музыкантов в национальных костюмах сменили другие, – и звучат первые такты «Подмосковных вечеров». Агафонов обвел зал удовлетворенным взглядом, отметив для себя, что все идет как нельзя лучше, и в завтрашнем отчете о ходе торжества необходимо подчеркнуть этот эпизод. «Подмосковные вечера» – верный знак. Он бросил быстрый взгляд на американского посла и усмехнулся про себя.

Президент Фархад был отчего-то бледен, сказалось выпитое, или он неважно почувствовал себя.

– За нашего великого друга – Советский Союз! – провозгласил Хомутов, намереваясь выпить с Агафоновым, но за его действиями внимательно следили (он на мгновение забыл об этом), и едва прозвучал тост, присутствовавшие джебрайцы вскочили с мест, вслед за ними мало-помалу стали вставать и иностранные послы.

Агафонов тоже поднялся – медлительно, со значением – и, поприветствовав гостей бокалом, осушил его.

Хомутов спохватился. Он взглянул на Хусеми – не слишком ли забыл об осторожности – но лицо секретаря хранило выражение нерассуждающей преданности, и Хомутов решил положиться на свою интуицию. Слегка потрепав Хусеми по плечу, он пробормотал:

– Проводи-ка меня, – и обвел взглядом зал. – А гости пусть веселятся.

Он направился к выходу, отметив, что шум голосов за его спиной не стих, и это его успокоило – отсутствие президента приняли как нечто само собой разумеющееся.

Кто-то из охраны распахнул дверь, Хомутов переступил порог и двинулся по коридору, слегка пошатываясь. Хусеми семенил следом до самого входа в президентские апартаменты. Хомутов захлопнул дверь перед носом секретаря, прошелся по комнатам, мурлыча под нос песенку, слов которой не знал и сам, и, увидев выбирающегося из-под стола Ферапонта, счастливо засмеялся, а затем дурашливо раскланялся, едва не потеряв равновесия.

– Привет, котище! Один ты у меня родная душа во всей этой державе! – воскликнул он по-русски, подхватил кота на руки и чмокнул в нос.

Почувствовав запах алкоголя, кот рванулся и заурчал протестующе.

– Не сердись, – все так же по-русски продолжал Хомутов. – Это всего-навсего водка.

Звуки родной речи будили в нем умиление.

Расчувствовавшись, он покрепче обнял Ферапонта, но тот, изловчившись, хватил Хомутова когтистой лапой и спрыгнул на пол, воспользовавшись секундным замешательством. Хомутов беззлобно выматерился, поднес к глазам руку и увидел оставленные когтями борозды – они быстро заполнялись алой кровью.

– Я из тебя котлет прикажу наделать, – пригрозил Хомутов, дуя на руку, и пошел в приемную.

Хусеми торопливо вскочил при появлении президента.

Хомутов стряхнул на ковер рубиновые капли и поинтересовался:

– Аптечка есть у тебя?

– Идемте скорее! – воскликнул Хусеми.

В коридоре он толкнул одну из дверей, пропустил вперед Хомутова. Переступив порог, тот с удивлением обнаружил, что в двух шагах от его кабинета располагается маленький лазарет, о существовании которого он и не подозревал. Человек в белом халате поднялся навстречу ему, а Хусеми уже успел обрисовать ситуацию. Врач взял руку Хомутова в свою, взглянул, и тут же повернулся, окликнув кого-то, кто скрывался в задней комнате за приоткрытой дверью. Появившаяся девушка, увидев президента, явно смутилась, но глаз не опустила, замерла на пороге. Однако врач уже сыпал распоряжениями. Хомутов усмехнулся:

– Да не стоит так беспокоиться. Подумаешь – царапина! Немного йоду – и все.

Но слова его не произвели никакого эффекта. Доктор продолжал подавать отрывистые команды своей миловидной помощнице.

Ловкими движениями девушка раскладывала на стеклянном столике никелированные инструменты, извлекла из стеклянного шкафа несколько пузырьков с яркими наклейками. Хомутов смотрел на нее с интересом, а когда она приблизилась, даже втянул воздух, пытаясь уловить исходящий от нее аромат, но вместо этого ощутил резкий запах какого-то снадобья, которым доктор обрабатывал ранки.

Кожа девушки была нежной и розовой, ее хотелось погладить кончиками пальцев, и Хомутов понял вдруг, что тоскует без женщины. Девушка будто прочла его мысли – взглянула прямо, и в ее взгляде он прочитал тщательно скрываемое напряжение.