Жертва судебной ошибки - Сю Эжен

Г-жа Бонакэ, в свою очередь, поехала в отель де Морсен, где она не была с памятного вечера. Не обращаясь к швейцару, она прямо прошла в комнаты Дианы. Когда лакей сказал, что герцогини нет дома, то Элоиза попросила вызвать главную горничную Дианы, м-ль Дезире, которая уже давно пользовалась полным доверием своей госпожи; Элоиза видала ее в то время, когда часто бывала у Морсенов.

Горничная скоро пришла и, по старой привычке, сказала г-же Бонакэ:

— Я не знала, что это маркиза спрашивает меня. Что вам угодно, сударыня? Герцогиня очень будет жалеть, что не могла принять вас.

— Я знаю, мадемуазель, вы очень преданы г-же де Бопертюи?

— О, что касается этого, сударыня!

— Ну, так скажите мне откровенно, дома г-жа Бопертюи или она только велела говорить, что ее нет дома? Мне немедленно надо передать ей об одной очень важной вещи. Так что, для пользы вашей госпожи, не скрывайте от меня правды.

— Я могу побожиться; герцогиня вышла недавно пешком и сказала мне, что вернется только поздно вечером, а обедать будет у графини де Сюрваль, где она часто обедает. Так что герцогиня позволила мне располагать вечером.

— Очень жаль, что она ушла так не вовремя. В таком случае передайте г-же де Бопертюи, что я умоляю ее ждать меня завтра утром.

— Слушаю, сударыня.

Г-жа Бонакэ хотела уйти, но горничная в смущении остановила ее словами:

— Я знаю, сударыня, как вы добры ко всем. Осмелюсь вас попросить…

— Говорите, мадемуазель.

— Может быть, сударыня, вы найдете мою просьбу нескромной…

— Посмотрим, в чем дело.

— Я прошу у вас протекции для моей молочной сестры. Я давно потеряла ее из виду после того, как ездила в дальнее путешествие с прежними господами. Но несколько дней тому назад встретила ее совершенно случайно. Она держит маленький парфюмерный и перчаточный магазин. Если вы пожелаете оказать ей свое покровительство и рекомендовать своим знакомым, то я буду очень счастлива. Я сегодня бы принесла ей эту хорошую новость, потому что думаю вос-пользоваться вечером и повидаться с ней.

— А где адрес вашей молочной сестры?

— Сударыня, как вы добры! Ее магазин на улице Бак.

— Это г-жа Фово? — спросила Элоиза, очень удивленная странным совпадением обстоятельств.

— Значит, сударыня, вы уже покупаете у нее?

— Да, я знаю г-жу Фово. Но скажите, мадемуазель, вы ее недавно видели?

— Уже несколько дней, сударыня. Мне нужны были перчатки; направляясь к нашему поставщику на улице Мира, я увидала перчаточный магазин на улице Бак и зашла туда. Вхожу, и кого же вижу? Марию Фово, мою молочную сестру. Представьте себе, сударыня, как мы были рады свидеться после стольких лет. Мария осталась доброй, как прежде, потому что не гордится передо мной, хотя я простая горничная, а она жена торговца. Я пообещала себе, не говоря ей, рекомендовать ее друзьям герцогини.

— Очень хорошая мысль, мадемуазель, и я вас хвалю. Не забудьте же попросить г-жу де Бопертюи подождать меня завтра утром.

Элоиза вернулась домой, обескураженная неудавшимся свиданием.

Приблизительно одновременно с вышеописанными сценами совершались и другие события.

Чтобы пояснить дальнейший рассказ, необходимо сказать, что несколько лет тому назад большая часть домов на улице Луны, в квартале Bonne-Nouvelle, имела по два совершенно отдельных входа: один на улицу, а другой на бульвар.

Приблизительно в тот час, когда Жером Бонакэ ездил к Марии, а его жена — к Диане де Бопертюи, князь де Морсен со своим верным Луазо, оба в длинных рединготах, с надвинутыми на глаза шляпами, стояли в тени одного дома на улице Луны, тогда как вся улица ярко освещалась газом и светом из соседней лавки.

— Луазо, я думаю об одной вещи, — сказал князь, — если дело удастся, то мне не мешает иметь доказательства; в случае надобности, я воспользуюсь ими, как оружием, чтобы продолжать по произволу то, чего могу достигнуть обманом.

— Понимаю, сударь. Но как их достать?

— Несомненно, она приедет на извозчике. Ты дашь кучеру луидор, поведешь его в кабачок, спросишь, в котором часу и где она села и как была одета; потом со слов кучера ты напишешь нечто вроде протокола и заставишь его подписаться, если он умеет писать, заметишь его номер и возьмешь адрес его хозяина. Понимаешь?

— Прекрасно, сударь. Таким образом, в случае надобности можно будет сказать прелестнице: «Ваш муж все узнает, если…» Сударь, вот и извозчик. Он останавливается у крыльца…

— Ох, Луазо, сердце у меня бьется, как в двадцать лет. Она! Презабавный чудак этот Дюкормье! Не забудь приказания. Давай скорей ларчик с бриллиантами и бумажник.

Извозчичья карета остановилась у подъезда недалеко от того места, где князь с Луазо стояли в засаде. При свете газа они прекрасно различили лицо Марии Фово. Выйдя из кареты, она исчезла в подъезде одного из тех домов, которые имели выход и на улицу Луны, и на бульвар. Тогда де Морсен из своей засады быстро перешел на другую сторону улицы и стал смотреть на окна верхнего этажа в нетерпеливом ожидании сигнала. Действительно, через несколько минут в одном из окон появился свет, затем он исчез и опять появился. Князь поспешно направился к дому.

XXXV

Де Морсен почти взбежал на верхний этаж, но, запыхавшись, остановился на несколько секунд на площадке, чтобы успокоить порывистое дыхание, и потом позвонил. Дверь открыл и запер за ним Анатоль Дюкормье.

В переднюю выходили три двери: из гостиной, из спальни и из столовой. Здесь, при слабом свете одной свечи, разыгралась следующая сцена.

Князь прерывающимся голосом, с сияющим лицом, сейчас же сказал:

— Она здесь… Я видел, как она вошла!

— Молчите, князь! — отвечал Дюкормье шепотом. — Она здесь, но дайте время ей оправиться; она еще вся дрожит от страха, что решилась на такой поступок. Ради Бога, не беритесь горячо за дело, иначе все испортите.

— Правильно, — сказал князь также едва слышно, насилу сдерживая свой пыл. — Но после трехмесячного пожирающего ожидания, после всех мук… Ах, но то, что я сейчас испытываю, заставляет забыть все страдания.

Действительно, лицо князя сильно переменилось с тех пор, как он попал под власть жгучей, необузданной, почти болезненной страсти, какой бывает страсть у людей его возраста. Бессонница, тоска, беспрерывная лихорадка ожидания пошатнули старый организм, уже раньше истощенный многими излишествами.

Покоряясь справедливому замечанию Дюкормье, де Морсен сумел подавить нетерпение еще на несколько минут. Он вынул из кармана распечатанное письмо и, подавая его Анатолю, сказал прочувствованным голосом:

— Прочтите, мой милый, и посмотрите, держу ли я свое слово. Но как только вы кончите, в ту же минуту я должен упасть к ногам Марии. Пора! Я не могу больше сдерживаться; мне кажется, что у меня разорвется сердце.

— Князь, еще несколько минут в чистилище, а затем вы будете в раю, — шепотом отвечал Анатоль с улыбкой.

Он развернул письмо, на конверте которого было напечатано красными буквами: «Кабинет министра внутренних дел. Конфиденциально».

Министр (так же французский пэр, как и де Морсен) писал следующее:

«Дорогой коллега, Вы не можете сомневаться в моем желании быть вам полезным. С большим удовольствием предоставляю в ваше распоряжение супрефектуры первого разряда. Из них вы можете выбрать любую, какая удобней для вашего протеже, г-на Дюкормье. То, что вы мне о нем говорили, услуги, оказанные им королевскому правительству в очень деликатных обстоя-тельствах, — все это служит мне верным ручательством за его будущее поведение. В теперешнее время разнузданных страстей, когда гидра анархии ежеминутно готова поднять свою отвратительную голову, крайне нужно помещать в политическую администрацию людей, известных своей стойкостью и преданностью, которые бы при случае были безжалостны к виновникам разрушительных доктрин. Ведь мы их сдерживаем с большим трудом, и я вполне согласен с вами, что их можно уничтожить до корня только чрезвычайными средствами. Но еще немного терпения, и мы будем в состоянии действовать без страха. Верьте, дорогой коллега, что я всегда сочту за счастье предоставить себя в распоряжение ваше и ваших еще не соединившихся друзей. Передайте им, что если мы до сих пор не сделали для торжества их идей всего, чего бы мы хотели, то лишь потому, что нам мешают старые остатки революционных предрассудков. Ими пропитана презренная буржуазия, а с ней, к несчастью, надо считаться. В настоящее время мы не можем напасть на нее прямо; но постепенно, тем или иным способом, мы сделаем это. Терпение, терпение! Духовенство вновь получит свое влияние, аристократия — свое, и с помощью хороших войск мы заткнем рты мещанам и жителям предместий. И тогда общество, поколебленное ре-волюционными потрясениями, которые следуют одно за другим вот уже пятьдесят лет, вновь установится на единственно прочных, верных основах. До свидания, дорогой коллега; приношу вам уверение в моей совершенной и почтительной преданности.