Мне – 65 - Юрий Никитин

Шестой этаж – элита. Уже по тому, что каждому по комнате, в то время как на этажах ниже студенты живут по двое. Кроме того, у нас стипендия – триста рублей в месяц, это при зарплате рядового инженера в сто двадцать.

Чуточку вернемся, первый день в общежитии Литинститута начинался тоже очень-очень интересно. Я не стал бы о нем упоминать, хотя я и там герой и красавец, что естественно, ну вот такой я. Однако эту стекляшку отберем потому, что она необходима, как очень-очень характерная деталька того времени.

Последний день августа, завтра уже первое сентября, идет 1979 год, начнутся занятия, а сейчас я торопливо сложил вещи в отведенной мне комнате, спустился вниз, надо успеть что-нить купить на ужин. В холле молодые парни, сильно поддатые, пытаются прорваться по лестнице наверх, их удерживает старушка-вахтерша, еще несколько студентов вызвали лифт и ждут, когда спустится. Ну не могут наши будущие поэты и писатели подниматься по лестнице! Целых пять этажей для студентов в шестиэтажном здании!

Вахтерша кричала возмущенно:

– Возвращайтесь в свое общежитие!.. У вас там что, своих девушек мало?

– А мы хотим поэтес, – нагло ответил один, крепкий красномордый парень громадного роста. – Они у вас тут все раскованные, свободные…

– И умелые, – добавил второй и захохотал. – Очень даже…

– Уходите!

– Мамаша, не шуми…

Несколько бледных парней стоят наверху, прижимаются к стенам, никто не решается пикнуть. Вниз сойти боятся, хотя явно намеревались выйти на улицу. Только один, крепкий, как бычок, черноволосый, с курчавыми волосами, сбежал по ступенькам и крикнул гневно:

– Да как не стыдно разговаривать так с уважаемой женщиной?

Говорил он с сильным кавказским акцентом.

– Да пошел ты, чурка!

Черноволосый резко и быстро двинул его кулаком в морду. Тот, не ожидавший удара, завалился на своих дружков, но тут же выровнялся, заорал что-то грязное матерное. Я быстро сбежал и сбил с ног его соседа, потом развернулся и сшиб второго. Мы дрались вдвоем, затем еще двое парней сверху вступили в драку.

Схватка была жестокой, хотя мы вчетвером дрались против восьмерых. Кровью забрызгали кафельный пол, работяг избили и выбросили с крыльца. За последним с такой силой захлопнули дверь, что тот не успел убрать ногу, и ему перебили дверью голень. Кость хрустнула, как мелкая ветка, какие я ломал в тайге для костра.

Избитых пришлось забирать на двух машинах «Скорой помощи», но начавшийся скандал замяли, тем более что со стороны избитых работяг письменных жалоб не поступило. Там же в холле мы осмотрели друг друга: четверо, что бросились в драку за честь наших женщин, которых мы еще не видели, но все равно уже наших.

Черноволосый протянул руку.

– Сиявуш Сархан-оглы.

– Юрий Никитин, – ответил я, пожимая руку.

– Бадрутдин Магомедов, – сказал третий, светловолосый и голубоглазый с внешностью истинного арийца.

– Абдулла Шер, – назвался четвертый.

Мы посмотрели укоризненно на остальных, человек пятнадцать парней высыпало смотреть на драку, где мы дрались с толпой, но никто не осмелился нам помочь. За женщин Литинститута вступились, повторяю: Сиявуш – азербайджанец, Бадрутдин – кумык, Абдулла – узбек и я… украинец. В смысле, я прибыл от Украины, как Сиявуш от Азербайджана, Абдулла от Узбекистана, а Бадрутдин – от Дагестана. И – ни одного русского, хотя русских парней на лестнице, у лифта и на этаже выше стояло, со страхом наблюдая, еще человек, как я уже сказал, пятнадцать, если не больше.

С тех пор мы сдружились, нас начали называть четырьмя мушкетерами. Сиявуш как-то подсчитал, что из нашей четверки обязательно что-то общее у троих, а у четвертого – нет. К примеру, трое мусульман, четвертый – нет, трое поэтов, четвертый – прозаик, трое членов партии, четвертый беспартийный, трое с высшим образованием, четвертый – нет, у троих мальчик и девочка, у четвертого – две девочки… и так далее, до бесконечности. Даже трое черных, как жуки, а четвертый – светлокожий блондин, как и положено… кумыку.

А теперь та характерная деталь, ради которой поместил этот случай. Почему ни один из русских не вступился за женщин?

Со мной получилась, как всегда со мной получается, веселая штука: до меня в этой комнате жил самый хозяйственный человек во всем предыдущем выпуске, уже не помню, как его звали, энергичный такой украинец с полтавской фамилией. Он сообщил, когда я вселялся, что оставляет мне в подарок все хозяйство, которое он накопил за два года учебы: кастрюли, сковородки, тарелки, чашки и все тому подобное.

Как потом выяснилось, одних только сковородок оказалось штук тридцать: от гигантских чугунных, которые нужно поднимать двумя руками, до крохотулечек, где помещается одно перепелиное яйцо. Так что я первые два-три месяца все это хозяйство раздавал всем, кто изъявлял желание им воспользоваться: в первую очередь, конечно, Абдулле Шеру, знатоку Корана и Шекспира, прекрасному поэту и переводчику, а также прекраснейшему кулинару, что мы ценили, ясно, намного больше.

Мы – это Бадрудтин, Сиявуш и я, всегда торчали за спиной Абдуллы, когда он готовил сразу на четырех сковородках, и канючили: ну хватит, уже готово, пора жрякать, ну что ты там возишься, переготовится же…

Дело в том, что я – единственный во всем выпуске ВЛК, кто ни разу так ничего себе и не приготовил на этой кухне. Лишь в первые дни решил было сварить яйца, налил в кастрюлю воды, положил туда два яйца и поставил на огонь. Стоять там же на кухне и ждать – глупо, ушел в свою комнату, но в общаге не бывает так, чтобы дошел туда, куда направляешься, так что я зашел к одному, потом к одной, затем с кем-то что выпили…

С кухни наконец потянуло дымком. Я, уже забывший о поставленной на огонь кастрюльке, случайно шел мимо и тут увидел на огне оплывающую, как воск, раскаленную кастрюльку. Из нее вьется дымок. Подбежав, я увидел на дне два догорающих уголька.

– Ну что же никто не выключил? – закричал я.

На кухне у других плит находилось несколько человек. Кто-то ответил смущенно:

– Извини, Юра… Но кто же знал, что это не какое-то национальное блюдо…

С тех пор я уже не брался готовить, лопал то, что готовил Абдулла, а готовил он просто сказочно, потом кормился у студенток, а затем и у всяких разных москвичек: вдобавок к нехилой стипендии я много публиковался в московских журналах, брал на рецензии рукописи, успевал работать много, все это давало еще около семисот рублей в месяц, так что никому должен я не оставался.

Литинститут состоит из трех корпусов: здание для студентов, здание для Высших Литературных Курсов и столовая. По возрасту и внешности мы практически не отличаемся от студентов, но овеяны неким ореолом: ведь мы все уже писатели, даже члены Союза Писателей, молодая писательская элита, а после окончания этих двухгодичных курсов нас всех поставят директорами издательств и главными редакторами этих же издательств и литературных журналов, то есть уже сейчас мы – будущее литературное начальство, от которого зависит судьба их рукописей.