Флобер - Бернар Фоконье

Похоже, что Флоберу так и не удастся познать этого счастья. Первое неприятное сообщение приходит из России: царская цензура запрещает «Святого Антония» на русском и даже на французском языке. Это не только потеря предполагаемого дохода, но и жест неуважения к автору, а также лишнее доказательство вселенской глупости… Тем хуже для русских: «Кандидат» вроде бы должен иметь успех. В театре «Водевиль» билеты идут нарасхват. Флобер, больной, гриппующий, с обезображенным фурункулезом лицом, с нетерпением ожидает дня премьеры.

И вот наконец наступает 11 марта 1874 года. Это событие нельзя обойти вниманием. Флобер, великий Флобер, литературная совесть эпохи, тот, кого молодое поколение, а также все, кто умеет читать, признают настоящим мастером словесности, дает спектакль! Публика собирается в предвкушении необыкновенного зрелища.

Но то, что затем происходит, больше чем катастрофа. По словам самого Флобера в письме Жорж Санд, «если печь в аду существует, то это и есть та самая печь»[304].

Что же в самом деле происходит? Ничего особенного, кроме того, что публику не захватило действие пьесы, она просто не поняла ее. По мере того как развивалась интрига, зрителей охватило полное разочарование. Вот что пишет по этому поводу Эдмон де Гонкур: «Во время спектакля „Кандидат“ среди зрителей постепенно устанавливается гнетущая атмосфера. Благожелательно настроенная публика, которая заполнила зал, ожидала с воодушевлением воспринимать возвышенные тирады и гениальные умозаключения, побуждавшие совершать великие подвиги, но ничего подобного не услышала. Ничего! Вначале публика смотрела пьесу с грустным и жалостливым выражением лица. И это продолжалось достаточно долго из уважения к личности и таланту Флобера. Затем разочарованную публику, что называется, прорвало. В зрительном зале в самый патетический момент действия раздались смех и громкое перешептывание. Удивление публики возрастало по мере того, как автор демонстрировал отсутствие вкуса, такта, воображения. Ибо пьеса представляет собой бледную копию произведения Сюлли-Прюдома[305]… Заметив меня, Флобер вдруг встрепенулся так, словно очнулся от сна, словно вспомнил о том, что пользуется репутацией сильного мужчины. „Ты это видишь?“ — произнес он, сопровождая свои слова гневным жестом и презрительным смехом. И добавил: „Мне наплевать!“»[306].

Для Флобера это было тяжелое и совсем несправедливое поражение, поскольку пьеса не так плоха, как говорит Гонкур, — достаточно прочитать ее. Сатирическая сила этого произведения ничуть не теряет своей актуальности и в наши дни. Эту пьесу надо бы ставить на театральной сцене для просветления мозгов накануне каждой предвыборной кампании.

В итоге Флобер после четырех представлений снимает с афиши пьесу. По его словам, он не желает, чтобы его актеров освистывала публика. Можно понять поступок автора: критикуя всех и вся, не щадя никого, высмеивая по отдельности каждую политическую партию в период чрезвычайно смутного и нестабильного времени, он не приобретал новых друзей. Теперь ему нельзя рассчитывать на доходы от театральных сборов и придется отказаться от планов по обновлению мебели в Круассе. Но если он и зарабатывал деньги с помощью умственного труда, то его совесть по крайней мере была чиста…

Как говорит сам Флобер, «чихать я на это хотел»[307]. Надо уметь сопротивляться ударам судьбы. У него тем более в запасе есть еще один козырь. Работа почти всей его жизни, «Искушение святого Антония» выходит, наконец, 31 марта 1874 года из печати. Разумеется, что Флобер возлагает большие надежды на это произведение. Как примет публика такой необычный и странный текст, в котором воплотились все противоречия, все творческие фантазии автора, его мысли, моральные и нравственные страдания, его сарказм и содержалось обращение к божественному началу?

Вначале все складывается как нельзя лучше: успех книги обеспечивается за счет любопытства читателей. Первые экземпляры расходятся как горячие пирожки. Издатель Шарпантье тотчас переиздает книгу. Остается лишь подождать реакции критиков.

И снова катастрофа. Критики сходятся во мнении, что это произведение не похоже ни на какое другое, во всяком случае во Франции. Для некоторых ограниченных умов трудно признать хотя бы литературную ценность этого странного текста: они в нем ничего не понимают. Даже Барбе д’Оревильи[308] из чувства зависти и личной неприязни к Флоберу выносит разгромный приговор в «Конститюсьонель». Этот недалекого ума католик, одаренный литературным талантом, впрочем намного меньшим, чем Флобер, использует убийственное оружие критики, возможно с непроизвольным юмором, когда ссылается на скуку, которую навевает произведение: «Скуку жестокую, совсем не французскую, а скорее немецкую, как, например, во второй части „Фауста“ Гёте…»[309] В те времена любое обвинение в германизме эквивалентно ругательству.

Под градом оскорблений Флобер чувствует себя как ни в чем не бывало. 1 мая 1874 года писатель пишет Жорж Санд: «Все хорошо. Оскорблений сыпется все больше и больше! Это концерт, целая симфония, когда все оркестранты выжимают максимум звуков из своих инструментов. Что меня удивляет, так это то, что у многих под прикрытием критики скрывается ненависть ко мне, к моей индивидуальности. Хотелось бы знать, откуда берется предвзятое мнение и очернительство? Меня нисколько не задевает критика, как таковая. Мне становится грустно лишь от глупости, высказанной в мой адрес. Всем хочется внушать добрые, а не злые чувства».

Гюставу самое время подумать о чем-то другом и приняться за новую работу. В июне он вместе с Лапортом предпринимает новое «исследовательское путешествие» по Нормандии для подготовки «Бувара и Пекюше». Писателю хочется найти «прикольное место посреди прекрасного края»[310].

Для того чтобы написать эту книгу, Гюстав еще раньше «прочел и резюмировал 294 книги»[311]. Его удручает мысль, что придется начать все с самого начала. Зачем подвергаться подобному испытанию и приносить себя в жертву? Все потому, что он считает своим долгом написать это произведение, и прежде всего это нужно ему самому. Помимо всего прочего, Флоберу нравится эта поездка. Она, несомненно, напоминает ему странствия далекой юности с Максимом Дюканом. И вот теперь наши путешественники ночуют в маленьких сельских гостиницах, обедают в местных харчевнях. Лапорт — весьма удобный попутчик. Он всегда готов оказать услугу, поскольку ему льстит дружба со столь выдающимся человеком, приобщающим его к радостям потребления кальвадоса. Гюставу кажется, что он нашел, наконец, место, где развернутся события его романа: «Бувар и Пекюше будут у меня проживать между долинами Орн и Ож на плато между Кайеном и Фалез»[312].