Военные приключения. Выпуск 2 - Григорий Кошечкин

И тогда взял слово старший лейтенант Артеменко, друг и земляк Петра Ищенко. Капралов всегда брал его с собой, будь то совещание или командировка, потому что этот рядовой сотрудник обладал прямо-таки феноменальной памятью, был незаменим по части секретной и обычной информации, поступавшей сверху и снизу, мог процитировать любой документ почти наизусть. Капралов и настраивал себя сейчас на получение от него какой-то важной информации, касающейся предстоящей операции. Но Артеменко ни о чем собравшихся не информировал, хотя и не отошел от главного вопроса совещания. Более того, он заставил всех подойти к этому вопросу с самых реалистичных позиций, исходя из сложившейся на сегодняшний день ситуации.

— Мы сейчас, — сказал он, — оцениваем свои силы и возможности, прикидываем и анализируем силы и возможные ходы противника, и это, конечно, правильно. Но мы почему-то словно забыли о Петре Ищенко, который снабдил нас бесценной информацией и который сейчас находится не здесь, с нами, а там, в банде, в том самом логове, которое мы собираемся ликвидировать… — Посмотрел на Капралова и продолжал: — Не могу понять, товарищ подполковник, вашей позиции. Вы вроде бы и не возражаете против немедленного начала операции и в то же время не настаиваете на ее скором начале. Но вы ведь хорошо знаете Ищенко! Он просто так в банде бы не остался. Я думаю, здесь был точный расчет. Ищенко поставил себе целью задержать банду во что бы то ни стало до нашего прихода. Я не знаю, как он это сделает, но зато я абсолютно не сомневаюсь, что он постарается это сделать! И если мы не накроем банду как можно скорее, то может случиться непоправимое. В тот момент, когда бандиты выступят, он примет бой. Другого решения этот человек принять не может, а уж пулемет или пару автоматов с гранатами, поверьте мне, он как-нибудь раздобудет…

— Да, тут ты прав… — сказал Капралов и потянулся за лежащей на столе пачкой сигарет. — Тут все логично… Логика, а не только тревога за нашего боевого товарища подсказывает и другое. Мы сильнее банды Огульского, силы наши фактически уже собраны в единый крепкий кулак, потому что мы давно готовились к этому решающему бою. Будут, как мы только что здесь слышали, надежно укреплены заставы. Чего же нам ждать? Теперь мы располагаем всей необходимой информацией — спасибо за это Петру Ищенко и жене лейтенанта Тамарова. Время действовать! У меня все…

На какое то время воцарилось молчание, а потом вдруг все словно спохватились, наговорили, и никто уже не оспаривал необходимости начать операцию как можно скорее…

Когда стали расходиться, Капралов подошел к Артеменко и ворчливо буркнул:

— Распустил я вас. Хлебом не корми, только дай вам повод подкольнуть начальника. А в общем-то я доволен тобой. Соображаешь!

— Так ведь ваша школа, товарищ подполковник! — с улыбкой ответил Артеменко. — Не все же нам одни документы назубок запоминать…

— Ну ладно, ладно, любое дело, если оно полезное, когда-нибудь зачтется!.. Иди, готовь отчет о совещании, будем посылать депешу во Львов…

Потом к Капралову подошел секретарь райкома.

— Толковый у тебя сотрудник, этот Артеменко. Не мешало бы таких двигать вперед. Как думаешь?

— Думаю, конечно. А вообще, товарищ первый секретарь, в моем ведомстве слабых работников не держат! Не положено…

— Ну вот, опять хвастаешь! И когда я тебя от этого порока отучу?!

— Думаю, скоро. Вот вызовешь пару раз на ковер…

— Да, надо бы. Хотя, ты же знаешь мою слабость, больше люблю хвалить, чем ругать, но не всегда получается…

Тамаров уезжал на заставу вместе с начальником погранотряда, который наметил в этот же день посетить комендатуру, прямо отсюда, из кабинета Капралова, позвонил в больницу, справился о Галке. Ответили, что состояние ее пока неважное, но должно скоро улучшиться, что все для этого делается. Тамаров просил передать жене, что будет ее навещать, но когда он сможет это сделать, не сказал да и не мог сказать в силу сложившейся обстановки.

— Я навещу, завтра же, — пообещал Капралов. — Поклонюсь ей и постараюсь помочь. И секретарь райкома поможет, у него слово твердое… — Крепко пожал руку Тамарову и добавил: — Держись, друг, и спасибо тебе за все. Извини, если был слишком настойчив, но сам понимаешь…

Проводил до машины, опять пожал руку и не возвращался к себе, пока машина не скрылась за угловым домом.

То приходя в сознание, то теряя его, Галка все-таки с каждым часом, пусть очень медленно, но удалялась от опасной черты. Конечно, в том, что она выздоравливала, главная, решающая роль принадлежала врачам, их неустанным заботам о ней. Здорово помогли ей и лекарства, которые, как и обещал, доставил в больницу секретарь райкома. Сам он, посетив ее, ничего об этом не сказал, сказали потом другие, и она твердо решила при первой же возможности отблагодарить этого, совсем незнакомого ей человека. И сделала это, как только встала на ноги. Но это будет позже. А сейчас, прикованная к постели, ощущая во всем ослабевшем теле нестерпимую боль при малейшем движении, она как могла боролась с болезнью. Боролась, поэтому что знала, что никакие врачи и лекарства не смогут ей помочь, если она не поможет себе сама, если сама не захочет выздороветь. А она хотела, очень хотела этого!..

До того, как она увидела Тамарова, возможность выжить казалась ей далекой и нереальной. Организм ее почти не сопротивлялся болезни, она вся была во власти врачей. Теперь все изменилось. Страстное желание увидеть мужа еще раз завладело всем ее существом, и она уже с ужасом думала о том, что еще совсем недавно смерть могла разлучить их навеки. Она хотела его видеть так же сильно, как день назад хотела дойти до хутора. И потому боролась. И боролся ее организм. Но иногда, в те минуты, когда ей было очень тяжко, она терялась и впадала в отчаяние. «Только счастливый случай, — думала она, помог мне добраться до хутора. Но его могло и не быть. Так смогу ли я выкарабкаться сейчас из сковавших меня пут тяжелой болезни? Не обойдет ли меня стороной счастливый случай?..»

В такие минуты Галка невольно вспоминала последние километры своего пути из плена, как бы заново переживала ту трагическую ситуацию и, обливаясь холодным потом, не находила себе оправдания. Она словно забыла главных виновников своих мучений и во всем винила только себя. «Зачем, зачем я пошла лесом, а не дорогой? Откуда взялся тот страх, что лишил меня здравого смысла? Ведь мне уже никто не грозил, ничто не мешало. Как я могла забыть все, о чем предупреждал Петр? И кто оправдал бы меня, если бы я не выполнила его поручений?..» Она буквально истязала себя самобичеванием и, обессиленная, искала спасения только во сне. Но и во сне воспоминания не оставляли ее. Она видела освещенную луной дорогу, но которой идет. И чей-то голос кричит ей: «Уходи!» Она слышит его, слышит за своей спиной погоню, но не уходит с дороги, хотя лес рядом. «Уходи! Уходи! Уходи!» Разумом она понимает, а ноги не слушают… Просыпалась и не могла оторвать тяжелую голову от подушки. Сон не успокоил ее, напротив, он еще сильнее разбередил ее душу, потому что противоречил уже утвердившемуся в ней мнению: она должна была идти по дороге, но не сделала этого и потому вынуждена теперь бороться за жизнь…

Как-то под вечер ее посетил Капралов, и в разговоре с ним Галка не выдержала, поделилась с ним своими переживаниями. Он выслушал ее внимательно и, улыбнувшись, сказал:

— Напрасно вы себя, голубушка, казните. Вы потому и пошли лесом, что очень хотели дойти до хутора, хотели исключить всякий риск. Только так мы и оцениваем ваш поступок. Успокойтесь и поскорее выздоравливайте. Вам есть для кого жить. У вас прекрасный муж. Он очень любит вас и ждет…

Когда Капралов ушел, Галка почувствовала облегчение. Посветлевшим взором оглядела палату, которая показалась ей теперь и приветливей, и уютней, потом достала из тумбочки зеркальце и, заглянув в него, привычным легким движением привела в порядок разбросанные по плечам волосы. А еще через несколько минут, к удивлению врачей, попросила есть…

Ей давно уже не было так хорошо, как в этот вечер. И боли куда-то ушли, и мрачные мысли. И не искала, как прежде, спасения во сне. Наслаждаясь тишиной и покоем, лежала и размышляла…

Что же, собственно, произошло? Ну, пришел человек, сказал несколько слов. А все вдруг и вокруг нее и в ней самой, как по мановению волшебной палочки, переменилось. Отчего? Отчего вся жизнь ее, казавшаяся ей еще совсем недавно сплошным мучением, наполнилась теперь каким-то удивительным и желанным смыслом — быть, остаться на этой земле? И почему вдруг какие-то радостные звуки ворвались в открытую форточку и повеяло весной, хотя на дворе была зима?.. Как же все-таки, подумалось ей, удивительно устроен мир! Как он чуден и непредсказуем! И как хочется жить в этом мире, если есть в нем дорогой тебе человек!.. Он любит и ждет тебя, и об этом все знают. Даже Капралов… И стало немножечко стыдно перед самой собой оттого, что ей напомнили об этом, о том главном, чем она жила и что, в сущности, являлось для нее смыслом существования. Капралов сказал: «Он очень любит вас и ждет». Как приятно ей было услышать эти слова! И как неожиданно они для нее прозвучали… «Разве, — подумала, — я не знала об этом? Разве не понимала того, как я ему нужна? Как же я могла так безвольно отдаться своей болезни, как могла даже в мыслях согласиться с возможным страшным исходом? Боже, какая же я была дура! Моя смерть искалечила бы всю его судьбу и, быть может, на всю жизнь сделала бы его сиротой…» И заплакала. Но это были уже не горькие слезы обиды, это были слезы очищения и прозрения, от которых светлее душа и ровнее бьется сердце. Переполненная чувством любви к Тамарову, она сейчас испытывала и огромное чувство благодарности к людям, не оставившим ее в беде. Мысленно поклонилась и лесничему, наткнувшемуся на нее в лесу, и хозяйке с хутора, оказавшей ей первую помощь, и врачам, боровшимся за ее жизнь…