Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания - Андрей Виноградов

— Сейчас поймёшь наконец, — отвечал ему уже не без недовольства митрополит. — Итак, из Амиса Пётр пошёл на запад, то есть в ветхий Рим, как потом и его брат Андрей — в Патры Ахейские, а следовательно, должен был также миновать Византий, чтобы переправиться из Азии в Европу. Значит, и здесь побывал святой апостол Пётр, а где он бывал, там всегда проповедовал Христа.

— Но кафедры-то он здесь не основывал! — прокричал картавый.

Голос Арефы окончательно потерял прежнее спокойствие:

— Напомню тогда тебе, что, согласно Священному Писанию нашей Церкви, первую епископскую кафедру святой апостол Пётр основал вовсе не в Риме, а в Антиохии Сирийской, как повествуют…

— Остановитесь, братья, — прервал их вдруг третий, резкий и властный голос, в котором Никита сразу узнал голос святейшего патриарха Николая, носившего по своей прежней должности прозвище Мистик. Не время сейчас спорить, а не то, как это было во времена святейших патриархов Фотия и Игнатия, никогда не найти нам в этом деле согласия. Я пригласил вас сюда по другому, более важному делу, которое, словно адовы врата, грозит ниспровергнуть всю Святую Церковь Христову, чего да не будет!

И Арефа, и его противник, недовольно поглядывая друг на друга, всё же притихли.

— Ещё недавно казалось, — начал издалека патриарх, — миновало время всех губительных ересей, святые храмы заново украсились божественными образами, и даже далёкие варварские народы — болгары и росы — обратились ко свету Христовой веры. Вот и недавно мой доверенный человек, монах Евфимий, отправился к могущественному, но дикому племени алан, чтобы склонить сердце их правителя к послушанию Церкви и империи.

Для картавого эта новость была явно в диковинку. Николай же продолжил, воздев руки:

— Но вдруг, словно рыкающий лев, воздвиглась перед нами новая напасть, будто и вправду все беды Церкви нашей грозят от львов! Лев Исавр воздвиг гонение на святые иконы, Лев Армянин возобновил его, и вот теперь Лев Македонянин дышит злобой на Святую Церковь. Уже сразу после восшествия на престол покусился он на власть церковную, низверг с престола патриарха Фотия и поставил вместо него своего брата Стефана. А теперь хочет он нарушить все церковные и гражданские уставы: взял себе уже четвёртую жену, прижил от неё сына и заставил своего дворцового пресвитера обвенчать себя с ней. Ладно, ради спасения державы согласился я крестить его сына — его же самого на великий праздник Рождества не допустил войти Царскими вратами в Великую Церковь, так что входит он туда теперь с правой стороны, в митаторий. И делает вид, что ему только и нужно, что причаститься Святых Таин, и слёзно молит всех иерархов: «Надеюсь, — говорит, — на Христа, Сына Божьего, Который сошёл с небес ради спасения нас грешных. Да сжалится Он надо мною, самым грешным из всех, и обнимет, как блудного сына, и вновь примет меня в Свою вселенскую апостольскую Церковь — благодаря молитвам общего отца нашего патриарха и всего вашего святого сонма» — вот чем он лукаво и льстиво мнит поколебать твёрдость нашего клира. На самом же деле требует он разрешить ему вход в церковь не без умысла, полагая, что тем самым я признаю законным его четвёртый брак, попирающий все устои божеские и человеческие.

— Надо же, — аж прищёлкнул языком папский посланник, — четвёртый брак! Куда катится…

— Да, четвёртый, — резко оборвал его патриарх. — Вот и три с половиной недели назад, на день Святых Светов, добивался он входа в храм, утверждая, что якобы обещал я ему это, и ссылался на какие-то каноны великого Афанасия. Мне пришлось ответить: «Я-де бессилен, когда нет согласия митрополитов и особенно первопрестольного Арефы. Если же ты войдёшь самовольно, — говорю, — я тотчас же вместе со всеми моими людьми уйду отсюда прочь». И что вы думаете? Император решил прибегнуть к угрозам и говорит: «Кажется, владыка патриарх, — это он ко мне, — издеваешься ты над моей царственностью. Уж не презираешь ли ты нас, ожидая из Сирийской земли мятежника Дуку и надеясь на него?» — вот что он мне тогда сказал. Тогда я остановился в Царских вратах в молчании и скорби, так что Льву пришлось броситься на землю и со слезами сказать мне: «Войди, владыка, я не помешаю тебе. Из-за неизмеримого множества моих грехов, — говорит, — я справедливо и заслуженно страдаю». Значит, сдался. Но не окончательно.

— А от тебя, — Николай чуть не ткнул картавого пальцем в грудь, — посланник нашего святейшего римского собрата Сергия, ждём мы ныне помощи и поддержки в деле обличения этого нечестия! Поможешь ли ты нам?

Зазвучавший после небольшой, но тягостной паузы голос картавого приобрёл будто новую силу, он уже ощущал, как многое будет зависеть от его ответа, и потому подбирал слова очень медленно и осторожно:

— Наследник престола святого Петра, чьи благопожелания тебе я уже передавал, очень озабочен столь безнравственным желанием вашего императора и всячески его осуждает. Само Божество не признаёт законности четвёртого брака, который не может считаться браком, но лишь узаконенным блудом. Однако скажи мне: кто защитит святейшего папу от гнева вашего василевса, когда тот захочет отомстить ему за верность учению Христову? Господин мой лишён всякой власти, его угнетает князь тускуланский Феофилакт: он, представьте себе, провозгласил себя владыкой Рима! На Западе императора сейчас тоже нет: полтора года назад маркграф Беренгар, провозгласивший себя королём Италии, ослепил императора Людовика. А теперь этот варвар и насильник Беренгар требует от святейшего папы императорскую корону для себя. Тяжёлый вопрос задаёшь ты мне, о епископ Нового Рима, не легче, чем те аргументы, коими осыпал меня твой митрополит. Я не буду спешить с ответом на него… Завтра, подожди до завтра, ибо сейчас моя голова переполнилась греческими софизмами, а душа жаждет ночного молитвенного успокоения. Доброй вам ночи, святое собрание!

Прошуршали шёлковые одеяния, заколебалось пламя свечей, которое затем будто вспыхнуло ещё сильнее, когда раздался тяжкий вздох патриарха:

— А не боишься ли ты, брат Арефа, мой верный друг, ты, отказавшийся идти даже на императорскую трапезу в торжественных покоях — акувитах, что предаст нас папский посланник?

— Боюсь, владыка. Наверняка предаст, — послышался усталый голос митрополита. — Все эти его слова о благонравии и законности — пустая болтовня, как у всех франков. Ведь его хозяин — папа Сергий небось сейчас валяется в объятиях своей любовницы Маросии или даже прижил уже с ней, как поговаривают, сына, которого хочет сделать своим наследником — наследничком святого Петра. И первый помощник ему в том мерзком деле похуляемый ими же князь Феофилакт — отец этой самой Маросии. Да и сам этот посланник тоже небось сегодня ночью будет с кем-нибудь развлекаться. Заметил ты в его свите миловидного и сладкоголосого юношу, похожего на тех скопцов, что живут у нас в Топах, в недавно устроенном монастыре Святого Лазаря? До чего же ниспала ты, древняя столица империи! До базара, где всё продается и покупается! До хлева, где иереи Божии спят с блудниками и блудницами!

Колеблющееся пламя свечей внезапно выхватило над головой Никиты лик святителя, и он, затихший на собрании мудрецов и вершителей судеб мира, вдруг узнал на мозаике образ особо почитаемого им патриарха Игнатия Нового, выложенный здесь совсем недавно, так же, как и под куполом храма Святой Софии. Глаза святителя будто загорелись золотым огнём и прямо буравили душу Никиты: «А ты — ты будешь ли верен Христу до конца?» Приведённый в смятение всеми событиями этого вечера, Никита воспринял взор святителя как знак — и, встав, внезапно выступил в круг света, пред очи собравшихся в триклинии патриарха и избранных митрополитов. И тут же из уст его, словно без его на то воли, полилась речь, дерзости коей он и сам поразился:

— Не бойся, достойный наследник Андрея Первозванного, первоиерарх Церкви Константинопольской! Господь наш Иисус Христос не оставит тебя по молитвам святого апостола, даст тебе силу устоять перед тираном. Правильно назвал ты его рыкающим львом, но на самом деле труслив он как заяц. Помнишь, как хотел он исподтишка убить на охоте своего отца, а потом, заточённый в темницу, жалко бормотал о том, что его оклеветали. Но, подобно зайцу, он и блудлив. Вначале оставил свою супругу, благочестивую Феофанию, и стал открыто жить с любовницей Зоей, дочерью патрикия Зауцы, а теперь построил в честь своей покойной праведной и кроткой жены храм и требует чтить её во святых. Потом, когда женился он на любовнице, её же родня хотела зарезать его; после её смерти нашли для неё саркофаг, а на нём оказалось вырезано: «Дщерь Вавилоня окаянная». Третья жена его — красавица Евдокия, из фемы Опсикия, умерла в родовых муках, а вслед за ней и сын Василий — чем не ясный знак Божией немилости! Наконец, сошёлся он в блуде с другой Зоей, что зовут Углеокой, и прижил с ней сына, которого назвал священным именем Константина и почитает багрянородным наследником престола. А теперь нашёл он изменника — попа Фому, который обвенчал его с ней. Не поддавайся на его уговоры, не предавай закон Христов, как не предали его твои святые предшественники: Иоанн Златоуст, Никифор Исповедник, Игнатий Новый и сам апостол Андрей!