Король русалочьего моря - T. K. Лоурелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы потрясающе готовите, – быстро вставил Адриано.
– Изумительно, – подтвердил Ксандер с чувством.
– Абсолютно безупречно, – внесла свою лепту Одиль.
Повар приосанился.
– Благодарю вас, мои дорогие. Это…
– Даже когда на меду, – добавила Белла, и он снова чуть сник.
– Он мне ужасно надоел, – признался он. – Знали бы вы, сколько я знаю соусов и специй! Тончайшие ароматы, нежнейшие травы, самые утонченные оттенки вкуса! Но они, они, они вечно добавляют мёд, едва я отвернусь!
– И всё равно вкусно, – сказал Ксандер, и, соглашаясь, желудок Одили жалобно заурчал.
Повар вскочил на ноги, словно заслышав звук боевой трубы.
– Мои дорогие, но вы же голодны! А я вас тут держу, когда поганцы уже утащили туда ужин! Нет-нет, пойдемте со мной. Они унесли индейку, но плох бы я был, если бы у меня не было кое-каких запасов… За мной, дети, за мной!
***
Когда они добрались до башни Воды, их сокурсники уже успели истребить – судя по жалким остаткам – и ускользнувшую индейку, и всю её незаконно сдобренную мёдом свиту. Жалеть об этом Одиль не могла – у неё было полное впечатление, что последний съеденный кусок у неё стоит в горле, не в силах пробиться в желудок. Но этот последний кусок принадлежал воздушнейшему бисквитному торту с кисловато-ягодным желе, и стоило их гостеприимному хозяину поставить этот торт перед ними, как остатки её воли испарились, как не было.
Как они добрёли до своего пристанища и поднялись по лестнице на второй этаж, в изящную нежно-бирюзового цвета столовую, она не помнила вовсе. Она не могла и вспомнить, что такое пробормотал Адриано, прежде чем оставить их – осталось только впечатление, что его общества они лишились ненадолго, но ради чего?
– Кофе, сеньора? – поинтересовался Ксандер.
Белла кивнула. Точнее, как: уронила голову вниз, а потом с нечеловеческим усилием вернула её в обратное положение.
– О да, а то я сейчас сяду и усну.
– Одильке?
Одиль подозревала, что тоже не являет собой образец бодрости, и немного поколебалась между нелюбовью к кофе вообще и уважением к тому, что варил Ксандер, но всё-таки мотнула головой.
– Спасибо, но я, пожалуй, чаю.
У стола, где помещался неизменно дымящийся чайник, чайные смеси и специи на любой вкус, а рядом – всегда жаркий песок для ожидающих своей очереди джезв, она на мгновение замерла, пытаясь решить, чем таки себя взбодрить.
– Корица, – вдруг сказал рядом Ксандер так, будто только что выучил это слово и ещё ему дивится, и она поняла, что их роскошный ужин и на него имел то же действие.
Безмолвно она протянула ему требуемое, и он занялся делом.
– Дамы и господа… нет, прошу вас, не вставайте.
Ректор вошел в их столовую почти бесшумно: по крайней мере, за разговорами его появление не заметили до тех пор, пока, перешагнув порог, он не заговорил. К этому времени Одиль наконец выбрала и заварила себе чай, Ксандер почти доварил кофе, а Адриано, ходивший, как выяснилось, за гитарой, уже успел вернуться и теперь негромко пощипывал струны в углу к вящему удовольствию Беллы и подсевшей к ним Алехандры. Избранный угол включал в себя два окна, так что братец Одили примостился на одном низком подоконнике, а ноги закинул на другой; при виде ректора он, как и все, встрепенулся, но небрежный жест д’Эстаона его утихомирил, и он остался, как был, только разве что отложил гитару. Катлина тоже следила за полузарытыми в песке джезвами, обсуждая вполголоса с Ксандером достоинства кардамона. Говорила она спокойно, но глаза у неё сияли.
Одиль не стала им мешать – только забрала чашечку Беллы, которую фламандец уже наполнил, и украдкой ему подмигнула, прежде чем отойти.
– Я здесь для того, чтобы поздравить вас с вашими первыми каникулами. Точнее, – добавил он тут же, поскольку – судя по несколько ошарашенным переглядываниям – его слова были явно новостью, – почти каникулами. Праздником. И этот праздник у вас будет завтра.
– Вы нас отпустите домой на Тосантос?! – от восторга Алехандра под конец сорвалась почти на взвизг.
– Отпущу, – улыбнулся ректор. – Почему бы нет? Но, конечно, будут небольшие условия.
– Например, то, как мы туда доберемся, – буркнула Леонор, оторвавшись от своего учебника латыни, который она штурмовала с мрачной решимостью в любую свободную минуту.
Лицо у неё осталось серьёзным, брови даже немного хмурились: похоже, её перспектива не очень-то радовала. В этом она была разительным контрастом воцарившемуся в столовой настроению. Возглавляли его иберийцы: Алехандра даже захлопала в ладоши и подскочила к Катлине, которая хоть и чуть вздохнула, но восторгу сеньоры поддалась и разулыбалась; пятерка же парней стала оживленно обсуждать, должно быть, план будущих действий, скопившись вокруг Мигеля. Мишель, довольная ненамного меньше Алехандры, расточала улыбки в своем небольшом кружке: насколько можно было судить по доносившимся словам, там Франсуа и Клаус наперебой то пытались решить, кто куда поедет, то объясняли смысл предстоящего далёкому от подобных традиций Францу. Оттиснутый от прекрасной галлийки Джандоменико пожал плечами и направился к их углу.
– Вы как, в Венецию? – поинтересовался он у Адриано.
Адриано лениво потянулся и глянул на Одиль.
– А вот это как сестра скажет.
– Предпочту сначала узнать те самые условия, – отозвалась она, стараясь звучать тоже небрежно.
Ректор как раз подтвердил догадку Леонор благосклонным кивком.
– Действительно, – сказал он, чуть подняв голос, так, что шум переговоров слегка примолк. – С отправкой всё будет так. Каждый из вас уже должен знать символ своего дома – значит, вы его и нарисуете, а профессор Баласи посмотрит, как это у вас выйдет. Ваше первое путешествие. Считаю, это символично…
– Особенно то, что оно в день мертвых, – буркнул себе под нос Адриано.
– … и будет хорошей проверкой овладения начальными знаниями, – безжалостно закончил ректор.
– Вы сказали, что условий несколько, господин ректор, – уточнил Ксандер.
– Верно, их всего три, – отозвался тот, опершись о свою трость, которая было зажужжала, но он её слегка погладил, и она угомонилась. – Второе сложнее. День всех святых – время не только общения с мёртвыми, но и гуляний среди, в том числе, вилланов, и ваша задача – не выдать себя. Делать можете что угодно, я вас никак не ограничиваю – но я не желаю наутро
