СОЛНЦЕ ВОСХОДИТ НА ЗАПАДЕ - НИКОЛАЙ ФЕВР

Все это вместе взятое создавало в оккупированных областях такую свистопляску, что население не знало кому оно должно верить, а кому нет. Скоро оно уже не верило никому.

Все же в этом трагическом калейдоскопе, на всем протяжении войны, можно было проследить одно общее для всей оккупированной территории явление. А именно: в областях, находившихся непосредственно под управлением военного командования жизнь была много лучше, нежели в тех районах, которые прочно отошли под опеку немецкого гражданского управления. Происходило это не только потоку, что армия была занята войной и мало обращала внимания на дела внутреннего порядка, но и потому, что качественный подбор людей в армии и гражданском аппарате резко отличался друг от друга и давал громадный перевес на сторону армии.

Волна германской армии, катившаяся на восток была первой реальной силой, с которой знакомилось русское население. Для некоторых это знакомство было печальным, для большинства – вполне приемлемым. В ходе войны на востоке создалось понятие о «немецких зверствах». Справедливость требует отметить, что меньше всего зверств в России было совершено германскими фронтовыми частями. Эти части совершали, то непредусмотренное никакими конвенциями количество зверств, которое совершает каждая армия вторгающаяся на неприятельскую территорию. На совести германской армии их было, вероятно, больше чем, скажем, – американской, вступившей на территорию Германии и, во всяком случае, неизмеримо меньше чем у красной армии, после ее перехода германских границ.

Жестокая судьба пленных красноармейцев в начале войны не может быть отнесена за счет германских фронтовых частей. Эту позорную страницу в немецкую военную историю вписали тыловые части армии, состоящие из особых команд («зондеркомандо»), набранных среди отборных подонков национал – социалистической партии. Что касается фронтовых частей, то они нередко отпускали пленных по домам в первый же день пленения, особенно если речь шла об уроженцах уже занятых немцами областей. Часть пленных, по собственному желанию, вливалась в германские боевые части в качестве разведчиков или вспомогательного персонала.

Но и судьба военнопленных, попавших в немецкий тыл, была особенно жестокой лишь в начале войны. Со временем их положение улучшилось, хотя в течение всей войны оставалось хуже, чем положение, военнопленных других стран, что во многом явилось следствием чудовищного приказа Сталина, которым он отказался от своих пленных. Это лишило их поддержки международного Красного Креста, отразилось на их питании, осудило на полное бесправие и подстрекнуло немецкое лагерное начальство к безответственному к ним отношению. Что же касается общего улучшения их судьбы, то это прежде всего явилось следствием незаметных, но героических усилий российских антибольшевиков, находившихся в то время в Германии, Польше и Прибалтике, положивших немало труда в этом направлении и добившихся, наконец, результатов. Уже одно это делает ярлык «коллаборантов», приклеенный этим людям благополучными соотечественниками за океаном, не только достаточно нелепым но в какой-то перспективе российской освободительной борьбы, ставит их в более выгодную позицию, чем этих самых благополучных соотечественников, дружно собиравших деньги на «сталинградских сирот» в наивном предположении, что эти деньги действительно к этим сиротам попадут. Наличие этих «коллаборантов» спасло в то время не одну тысячу жизней, которые еще пригодятся России. Вряд ли, деньги, собранные на «сталинградских сирот» – утерли хоть одну сиротскую слезу.

Эти же «особые команды» занимались и чисткой среди гражданского населения. Эта чистка охватывала, главным образом, – евреев. На всей оккупированной территории «особые команды» уничтожали их почти без остатка.

Реакция населения оккупированных областей на это истребление евреев исходила из их, выработанного десятилетиями, к ним отношения. Русские евреи приняли большое процентное участие в установлении и работе большевистского аппарата в России. От Троцкого, Свердлова, Урицкого, через братьев Кагановичей и Френкеля, до многочисленных следователей НКВД и даже завмагов (в которых советский обыватель имел некоторые основания тоже видеть своих угнетателей), в понятии многих русских людей, особенно в первый период большевистского режима, евреи, до некоторой степени, слились с понятием советской власти. Особенно это мнение укрепилось, одно время, в русском зарубежье. Или, во всяком случае – в преобладающей части его.

Однако, советский обыватель, наряду с процветанием Кагановичей и Френкелей, видел и немало еврейской бедноты, жившей рядом с ним и страдавшей от советской власти в той же степени, в какой страдал и он. Исходя из этого, у советского обывателя выработалось по отношению к евреям чувство не расовое (вообще чуждое русскому человеку), а политически – бытовое. Другими словами, еврейского вопроса, (в том значении этого слова, в каком это понималось до сих пор), на оккупированной территории, для русских людей не существовало, а существовал лишь вопрос большевистской диктатуры. Тот, кто принимал участие в этой диктатуре рассматривался – врагом, а кто в ней участие не принимал – товарищем по несчастью и союзником. Один киевлянин, беседуя со мной на эту тему, обронил фразу, которая хоть кратко, но довольно ясно характеризует весь комплекс этих вопросов:

Места у нас много, – сказал он, – хватит его и для памятника Канегиссеру и для виселицы Кагановичу…

Видимо, согласно этой формуле, население оккупированных областей с одинаковой энергией вылавливало евреев – энкаведистов (как это делало и с энкаведистами – русскими), случайно застрявших в городах, занятых немцами и прятало (с опасностью для собственной жизни) тех евреев, которые к большевистской диктатуре никакого отношения не имели.

На оккупированной немцами территории, с уходом большевиков, бежали и все те евреи, которые имели какое-то отношение к большевистскому аппарату насилия, а на местах осталось лишь та еврейская беднота, которая по злой иронии судьбы ожидала немцев тоже как освободителей. Немцы, уничтожив эту бедноту приписали к своему пассиву на оккупированных территориях еще какую то единицу с нулями, без всякой пользы и без всякого смысла для себя. Что же касается остального населения, то эта мера поразила его прежде всего своей свирепой бессмысленностью. Это не только психологически оттолкнуло его от немцев, но и привело к сознанию, что на этот раз борьба ведется не только против коммунистов и, что истребление евреев только первый этап этой борьбы, за которым могут последовать и другие. Будущее покажет, что опасения эти были верными.

Если эти две темные страницы следует отнести за счет «особых команд», чинам которых не всегда подавали руку чины фронтовой германской армии, то на счет последней остается лишь какое-то число изнасилованных женщин, зарезанных свиней и украденных кур, которое в приблизительной пропорции соответствует аналогичному проценту всех других армий от времени Цезаря и до наших дней. В остальном офицеры, а особенно солдаты германской армии очень коротко сходились с населением. В первую военную зиму население Крыма питалось, в значительной степени, за счет котлов германской армии. На завалинках украинских хат множились идиллические картинки, в которых немецкие солдаты нянчили своих детей, произведенных на свет вчерашними колхозницами. В прифронтовой полосе немецкие солдаты помогали населению обрабатывать землю, разводили огороды, починяли тракторы. Процент чинов германской армии, желавших вступить в брак с представительницами «низшей расы Востока», принимал катастрофические «размеры и вызвал особые мероприятия верховного командования.

Что же касается меня лично, то я, читая теперь много вздора о германской армии, не могу не вспомнить тех дней, ночей и тысяч километров, которые я проехал по России, часто, в вагонах с немецкими солдатами. Мне случалось садиться в эти вагоны и на отправных станциях средь бела дня, и на маленьких полустанках среди ночи. Я не имел на себе никаких знаков, указывающих, что я корреспондент берлинской газеты. Вид у меня не всегда был безукоризненный. И наконец, я почти не говорил по-немецки. И, тем не менее, за все мои совместные поездки в одном купэ с немецкими солдатами, ни один из них не спросил меня – кто я такой, почему я еду в этом купэ и какие у меня имеются документы. Для многих это, вероятно, будет звучать невероятно, но это было именно так. И я не отдаю себе точного отчета в том, могло ли подобное произойти со мной, в этих же условиях, в среде любой из демократических армий сегодняшнего дня. Во всяком случае, некоторый опыт, приобретенный мной во время попыток поездок по западным зонам Австрии в 1945 году, заставляет меня усомниться в этом. Что же касается восточных зон Австрии 1945 г. то о них можно, конечно, и не говорить.