Матюшенко обещал молчать - Михаил Панин

Дождь почти прошел, и женщина собралась идти. Тогда Костя осторожно берет ее за руку выше локтя.

— А как вас зовут, если не секрет?

Она смотрит на его руку с татуировкой на пальцах — «К о с т я». Нервно краснеет. Потом тихо говорит:

— Светлана Ивановна.

— А меня Костя! Всего хорошего, Светлана Ивановна! Увидимся еще! — кричит он вслед новой знакомой.

Светлана Ивановна быстро удаляется по дороге. «Тук-тук-тук» — стучат ее каблучки. Ах, женщина! Костя нахлобучивает кепку на самые глаза, задрав голову, улыбается ей вслед. Светлана Ивановна... На углу возле электроцеха Светлана Ивановна оглядывается и машет ему рукой.

Если кто-то думает, что Костя бабник, тот не прав. Просто он любит женщин, как иные люди любят цветы. Костя так и считает: женщины — цветы жизни. Есть очень хорошие цветы, а есть — не очень. Скажем, Наталья Степановна, классный руководитель Костиной дочки, — эта похожа на какой-то цветок, которому Костя, городской житель, не знает имени. Цветок видный, на крепкой высокой ножке, но с неожиданно резким, неприятным запахом. Как-то звонит Наталья Степановна по телефону: уважаемый товарищ, приглашаем вас рассказать восьмиклассникам о романтике рабочей профессии. Ясно... Рассказать так рассказать. Костя надел белую рубаху, галстук. В канцелярии сидел в глубоком кресле, нога на ногу, и курил болгарскую сигарету с фильтром.

— Сварщику мно-ого знать надо, — солидно рассуждал, — физику, химию, математику. А как же! Без этого нельзя. Книги специальные читаем. Хорошая работа. На заводе, на стройке сварщик — первый человек. Без нас нигде не обойдутся. И привилегии нам: спецмолоко бесплатно, отпуск двадцать четыре дня и на пенсию идем раньше, — перечислял Костя романтику.

Наталья Степановна вежливо слушала. Хорошая женщина. Все на ней как на картинке: платье, туфли, модная прическа. Костя прислушался к себе и решил, что он совсем не прочь бы на ней жениться. А Наталья Степановна и говорит:

— Да, да, время сейчас такое — сварщик, слесарь ценится выше инженера!..

— Ну, не выше, — скромничает Костя. — Наравне.

— А почему, скажите, сварщики уходят на пенсию раньше других?

Костя даже подскочил. Вот тебе и на! Чего же тут непонятного? Работа ведь какая: металл горит, дым едкий, подышишь смену — за день не отплюешься.

— Понятно, — кивает Наталья Степановна. — Хорошая работа...

— Хорошая, — сказал Костя. И покраснел. «А ты, милая, с юмором...»

— Ну ладно, а что-нибудь такое, — Наталья Степановна энергично покрутила в воздухе рукой, — что-нибудь о романтике в профессии сварщика вы нам можете рассказать? Детям необязательно ведь знать теневые стороны. Понимаете?

— Как не понять, — сказал Костя. И встал. Нет, о романтике он ничего не мог сказать. Романтика была где-то там, в морях и океанах, в небе, в космосе, в ядерных физических институтах. И еще романтика была в детстве, в его детстве, которое кончилось зимой сорок второго года, когда умерла мать и соседка отвела его, хилого, в ремесленное училище. С тех пор Костя изо дня в день, тридцать лет, ходит через одну проходную, за которой стихия, непонятная и чужая этой дамочке, — завод. Что такое романтика? Птица? Рыба?

— Романтика — это то, что возвышает человека, — привычно объяснила Наталья Степановна.

— Значит, это труд, — сказал Костя.

— Да, да, труд... Чего же вы? Так и скажите им. Это в русле...

Но Косте почему-то обидно стало за всех сварщиков на земле.

Возле второго механического Костя замедляет шаг, переходит дорогу и любуется новым цехом. Задирает голову. Махина! Стекло и бетон. А еще лет пять назад на этом месте была прокатка, приземистая, красного кирпича. Костя помнит ее в войну: в пыли, в грохоте изможденные черные фигуры, раскаленный металл и кусок сала у прокатных валков, огромный кусок висит на веревке — смазка. А рядом часовой с винтовкой. Чтобы не съели смазку. Ночами бредил Костя этим куском.

Он входит в цех и идет по проходу, придерживая зажатую под мышкой плиту. Молодые рабочие у фрезерных и токарных станков иронично поглядывают на Костю. Костя небольшой, а плита под рукой здоровая, чуть ли не в метр. И вообще Костя с виду мешковат, спецовку по старой памяти берет в кладовой «на вырост», на два размера больше, и потому похож слегка на клоуна. Он не задерживается нигде, здесь все молодежь теперь, не чужая, но во многом и непонятная Косте. Придут после армии на завод, поживут годика два в общежитии и начинают — квартиру им подавай, жениться надо. Ну и женись, как женился в свое время Костя. Привел в комнату свою Любашу, отгородился от остальных пяти обитателей ширмой. Не ахти как, но жить можно... Там, в общежитии, и Ленка родилась, а потом уже на очередь поставили Костю. Все так жили. А этим сразу дай... А того не понимают, что, если нет у тебя семьи, кто ж тебя на очередь поставит? Слишком долго он голодал в войну, а потом и после войны, слишком много работал с детства, слишком привык мерить все на старые деньги, на карточки, на ордера, чтобы понимать этих сытых, независимых юнцов. Вон они, стоят нога за ногу, дымят сигаретами по пятьдесят копеек за пачку. Прохаживаются туда-сюда или сидят, пока резец снимает стружку. А Костю учили другому. Стоять. Стоять всю смену. Сидеть нельзя. Почему? Не положено токарю. Даже когда нет работы, простой, не положено. Не положено. Это вошло в кровь.

Костя подходит на минутку к знакомому пожилому мастеру.

— Привет, Петрович.

— Привет, Костя.

— Ну и работнички у тебя!

— Какие есть.

— Ты бы их хоть постриг.

Петрович машет рукой: что поделаешь, он бы и постриг, как стригли когда-то его, — не положено...

— Старик на месте?

— На месте, где ж ему быть.

В слесарной мастерской стучат ремонтники. Костя, наставив ухо, прислушивается к голосам. Все свои. И открывает дверь.

— Кто пришел! Свистулькин! — Тучный, багровый старик Квартальнов, разложив на скамейке свой обед, закусывает. Улыбается Косте. Мишка Рыбаков, еще один Костин кореш по общаге, откладывает в сторону напильник. Серега, Толька Журба... Старая гвардия.

— Привет, привет! — обходит Костя слесарей. — Привет! — салютует кепкой занятым у верстаков не очень знакомым ремонтникам. — Привет, матросы! Хотите анекдот про смешанные чувства?

— А что такое смешанные чувства? — отпивая из бутылки, улыбается одними глазами Квартальнов.

Костя усаживается, нога на ногу, закуривает «Памир» и объясняет:

— Смешанные чувства — это когда твоя теща летит в пропасть в твоем автомобиле...

— Тяжелый случай, — согласился Квартальнов. И закашлялся. Тяжело, всей грудью. Все смеются над Костиным анекдотом, а Косте грустно: старик совсем старый.

— Скоро умру, Костя, — говорит.

— Брось, Иван Тимофеевич. Какие наши годы! — бодренько хлопает его Костя по плечу. Проклятое время. Как оно летит. Давно ли дед его танцевать учил, в сорок шестом пришел с войны матерый, бравый.

— Сидел бы ты дома, старый хрыч. Денег ему мало.

— Дурак ты.

— Ну и дурак. Весь век такой.

— Разве в деньгах дело? Царев вон помер, всего два года на пенсии пожил.

— Сравнил... Царев пятнадцать лет начальником литейки оттрубил. Руганый-переруганый. А тебе что? Крути гайки да не лезь не в свое дело. Сто лет проживешь.

— Умный стал.

— Ага. В школу вон приглашают, лекции читать.

— Ну да?

— Вот тебе и ну да. В рабочий класс агитирую.

— Дожили. Что принес? — Квартальное тяжело нагнулся, положил на стол Костину плиту. Провел по ней ладонью.

— Снять десять миллиметров. А тут пять, — Костя быстро набросал на бумажке чертеж. — А потом отверстия по углам, шестнадцать штук. Тут, тут и тут.

— Понятно. Для дома, для семьи?

— Для дела. Нашим не успеть. Слыхал, Рупасов на завод приезжает?

— Слыхал...

— Ну вот, хотят ему нашу машину показать, если зайдет.

— Нужны вы ему.

— Нужны не нужны — надо, Тимофеич.

— Ясно. Нас тоже с обеда посылают яму засыпать у двадцать второго цеха. Сорок человек.

Костя даже присвистнул.

— Его по той дороге повезут? Да что они, сдурели! А как же свалка?

— Не бойсь. Там забор делают. Ночью доски привезли. Сороковку. Уже сколотили на живую нитку, а по забору плакатов навешают. Красиво будет.

— А как же мусор из литейки возить?

— Ничего. Продержатся два дня. А там забор опять снимут.

— Тогда другое дело.

— А как же. Ты думал, ты один умный?

— А что, Тимофеич, представь, приехала бы на завод комиссия без предупреждения. А?

Старый слесарь задумчиво смотрит мимо Кости в окно. Ему трудно. такое представить. Как же без предупреждения? В такое дерьмо влезешь... Кому приятно? Гостю, хозяевам? Нет, без предупреждения нельзя. Да за то время, что пройдет от звонка на завод до приезда комиссии, сколько всего успеть надо! Засыпать ямы, закрыть свалки, вымыть окна в цехах, приодеть, приумыть, посадить цветы где надо. А как же. Так издавна встречают на Руси гостей. И всем от этого одна польза. Вон у проходной лежала года три- бетонная труба, два метра в диаметре. И три года машины объезжали эту трубу: руки не доходили убрать. А тут за полчаса подняли краном — и в речку... Вроде и не было трубы.