Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

Черепичные крыши Теруэля были, как на ладони. Над башнями и шпилями церквей кружились птицы. Ветер утих. Виллем, на мгновение, отступил от орудия:

– В городе гражданские люди, может быть, не стоит… Но координаты верные. Мы спасем Теруэль от атаки, от многодневных боев, от разрушения. Хирургический удар, – вспомнил Виллем слова Сарабии: «Прямо в сердце их обороны».

– Батарея, слушай мою команду! – крикнул Виллем: «Огонь из всех орудий!». Снаряды уходили, с воем и свистом, в туманное, низкое небо. Поляк поднял бинокль:

– Отлично, товарищ. Точно в цель. У них крыша провалилась… – генерал Вальтер рассмеялся. Они выпустили сорок снарядов, пахло гарью. Вытирая закопченное лицо, Виллем жадно выпил воды, из оловянной фляги:

– Подождем белого флага… – над Теруэлем поднимался столб черного дыма. Даже отсюда виднелось пламя, бушующее над разбитой крышей штаба.

Белого флага не появилось. Листер выругался, по-испански: «Сукины дети! Гильермо, еще полсотни снарядов. Пусть они передохнут, упрямцы!».

Виллем услышал звон церковных колоколов. Страшный, пронзительный крик донесся даже сюда, на Муэлу:

– Убийцы! Будьте вы прокляты, гореть вам в аду… – сунув руку в карман куртки, за пистолетом, Виллем побежал по скользкой тропинке вниз. Сверчевский заорал:

– Капитан! Я приказываю… – Виллем даже не обернулся. Он не помнил, как миновал две мили, отделявшие Муэлу от города. Он шептал, пересохшими губами:

– Ошибка. Кто-то из жен офицеров, наверное. Ее мужа убили, при обстреле. Почему они звонят? – грохот колоколов врывался в голову, раскачивался, ударяя в виски. Виллем сжал руку с револьвером:

– Он звонит по тебе. Тони это написала. То есть не она, а поэт, Джон Донн, английский. Она мне читала, в Барселоне… – дорога в Теруэль, была пуста. Виллем бежал среди мешков с песком, валявшихся на брусчатке. Вой становился ближе.

Колокола звенели все сильнее. Он помнил координаты, нанесенные на карту Теруэля:

– Рядом с кафедральным собором. Храм не затронут, я метко стреляю, – в арке, ведущей во двор, суетились люди. Кто-то кричал: «Еще пятеро! Тяжелые ранения, нужна ампутация! Носилки, быстрее!». Виллем увидел франкистских офицеров, монахинь, склонившихся над носилками, человека, в испачканном кровью белом халате. Врач плакал, сжимая голову руками, раскачиваясь:

– Звери, какие звери… – пахло дымом и смертью. Виллема никто не остановил, на него не обратили внимания. Он прошел через арку в засыпанный осколками камня двор.

Он смотрел на лужи крови, на развороченную снарядом песочницу, с жестяным грузовиком. Трупы убрать, еще не успели. Под грудой камней, Виллем увидел маленькую, детскую ручку. Он заметил брошенные, бейсбольные биты. Мальчик лежал навзничь, со снесенным осколком снаряда затылком. Рядом валялись разбитые очки.

Деревянные скамейки разбросало. Девочка упала в нескольких шагах от арки, протянув руку, будто стараясь доползти до безопасного места. Тела детей накрывали старые, футбольные ворота. Сетка была вся в прорехах.

– Они бежали, – понял Виллем, – хотели укрыться. Где укрыться, все на виду… – его оттолкнули. Давешний человек в испачканном халате, приказал:

– Надо разбирать завалы. Полковник д'Аркур пришлет солдат. Какие они мерзавцы, прицельно стрелять по детям… – Виллем, пошатываясь, вышел на улицу. Он бросил взгляд на ближние носилки, на смутно знакомое лицо темноволосого, мертвенно бледного мужчины.

Раненый лежал с закрытыми глазами, губы посинели. Медсестра, осторожно, распарывала промокшую от крови куртку:

– На стол, немедленно, – велел врач, – хорошо, что осколок не затронул позвоночник. Сеньор О’Малли спас троих ребятишек, закрыл своим телом… – Виллем ничего не слышал.

Высокие двери кафедрального собора были распахнуты. Он взбежал по ступеням, вдохнув запах ладана, увидев статую Иисуса в терновом венце. Виллем рухнул на колени, трепетали огоньки свечей. Он почувствовал в руке знакомый холодок браунинга. Закрыв глаза, Виллем увидел кровь на светлых волосах малыша, у футбольных ворот.

– Моя вина… – Виллем поднял оружие, – моя вина. Господи, нет мне прощения, нет… – он поднес браунинг к виску. Чья-то рука легла ему на плечо, на республиканский погон:

– Не надо, сын мой… – Виллем помотал головой. Рука мягко, но уверенно забрала пистолет:

– Святой отец, дайте мне умереть. Это я, я все сделал… – он разрыдался.

Священник обнял его:

– Пойдемте. Вам сейчас не надо показываться… – он махнул в сторону дверей, – пойдемте, сын мой… – Виллем покорно дал себя увести.

В кабинке для исповеди, скорчившись на скамье, он бессильно зашептал:

– Я не хочу, не могу. Не могу жить, святой отец. Дайте мне… – глотнув губами воздуха, он закашлялся. Виллем услышал вздох из-за бархатной занавески:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Я здесь, чтобы выслушать вас, сын мой. Господь да пребудет в сердце вашем… – руки Виллема тряслись, звенели колокола:

– Нет мне прощения, – понял мужчина. Превозмогая боль, Виллем начал:

– Deus meus, ex toto corde paenitet me omnium meorum peccatorum. Господи, прости меня, ибо я согрешил перед Тобой…

Барселона

В кабинете врача было солнечно, в форточку дул теплый ветер. Внизу, на Рамбле, гудели автомобили. Доносился крик мальчишки-газетчика: «Осада Теруэля продолжается! Правительство стягивает войска! Франкисты обречены!».

Погода улучшилась. Девушки ходили по Барселоне без пальто, с непокрытыми головами. На каждом углу продавали цветы. Вечером, из кафе, слышались звуки аккордеона и пианино. В освещенных, больших окнах, двигались тени танцующих. В кинотеатры стояли очереди. Шла «Бродвейская мелодия», британские «Копи царя Соломона», «Товарищ», американская комедия о бежавших из революционной России аристократах, вынужденных наняться слугами к богатому банкиру. Перед сеансами крутили кинохронику с фронта, показывали короткие документальные фильмы, «Испания. 1936», Бунюэля, или «Испанскую землю», снятую по сценарию Хемингуэя и Дос Пассоса.

Тони одевалась за ширмой:

– Французская лента идет, Drôle de drame, с мадемуазель Аржан, невестой кузена Теодора. Виллем с ней танцевал, в Париже… – девушка ласково улыбнулась:

– Не буду ходить в кино, его дождусь. Как он? – озабоченно подумала Тони, сидя на старом стуле, натягивая чулки:

– В пресс-бюро говорят, что на фронте затишье, ждут декабрьского наступления… – Тони жила спокойно. Она ожидала, что фон Рабе навестит ее и отдаст негативы, а о русском девушка не думала. Тони писала, каждый день. Она ходила с Хемингуэем и журналистами в кафе, и много читала. В городской библиотеке держали русские книги и газеты из Москвы. Тони сидела, с карандашом в руках, шевеля губами. Она хотела разобраться в том, как Сталин пришел к власти, и что сейчас происходит в Советском Союзе. Троцкий много рассказывал о революции и гражданской войне, но Тони всегда предпочитала сама понять страну, о которой пишет.

Она вспоминала голос изгнанника:

– Ленин считал своим лучшим другом Александра Даниловича, Горского. Горский, по приказу Ленина, организовал расстрел семьи бывшего царя, и в нем участвовал… – Троцкий чиркнул спичкой:

– Сталин Горского терпеть не мог, но ничего не показывал. Сталин был хитрым человеком, и остается им. Горский… – Лев Давыдович помолчал, – Ленин, по слухам, прочил его в преемники. Александр Данилович знал языки, получил в Цюрихе докторат, по философии. Он даже монографию о Фурье выпустил, до войны. Попробуйте ее найти, книга хорошо написана, – посоветовал Троцкий:

– Он был бесстрашным человеком, этого у него не отнять. Всю гражданскую войну на фронтах провел. Не знал жалости… – он помолчал: «Впрочем, тогда ее никто не знал…»

Троцкий закинул руки за голову:

– Лучшим другом Сталина был Семен Воронов, бомбист. Они вместе ссылку отбывали. Но Воронов, – Лев Давыдович усмехнулся, – он рабочий, металлист. Сталин любит незаметных людей. На их фоне он кажется светилом, а рядом с Горским даже я проигрывал… – Троцкий подмигнул Тони:

– Я знал революционеров, слышавших знаменитого Волка, в прошлом веке. Горский был точно такой же. Я помню митинги, где он выступал. За Александром Даниловичем люди были готовы идти в преисподнюю. Впрочем, – Троцкий посмотрел за окно, на солнечный, жаркий полдень, на агавы в маленьком, выложенном камнем дворике, – зачастую они туда и отправлялись, товарищ Френч.

Застегнув пуговицы на шелковой блузке, Тони надела твидовый жакет. Она сунула ноги в туфли на низком каблуке, и подхватила старый, прошлого года, военного образца, планшет.

Во французских женских журналах напечатали фотографии осенних коллекций. Купив Vogue, после отъезда Виллема, Тони наткнулась на мадемуазель Аржан. Девушку сняли на подиуме. Мадемуазель Аржан завершала показ мадам Скиапарелли, по традиции, в свадебном платье.