Мужчина в кармане - Юлия Климова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Угу, – улыбнулась я в ответ и качнулась на стуле. Хорошее расположение Ады Григорьевны было очень приятно, и, пребывая на волне радости, я решила схитрить. Придав голосу заговорщицкий тон, подавшись вперед, я выдала «самое наболевшее», что не могло не встретить понимания и сочувствия: – Честно говоря, у нас не все гладко…. – я потупила взор. – Дима действительно много работает, и… и мне начинает казаться… что я для него… ну, нет у него тех чувств, которые должны быть…
– Что вы! Что вы! – воскликнула Ада Григорьевна и замахала руками, перепачканными тестом. – В вашем присутствии, Наташа, он становится совсем другим человеком, уж я-то вижу! Он лучится счастьем! А взгляд?
– Что взгляд?
– У него вообще теперь особенный взгляд! Он иногда вдруг замирает и смотрит на картину, камин или обыкновенный цветок в горшке с особым интересом, будто раньше никогда ничего подобного и не видел. И работает намного меньше! Уж я-то как рада, как рада… А все благодаря вашим отношениям…
В эту минуту мне показалось, что мы говорим о каком-то другом человеке. Мой муж, оказывается, теперь лучится счастьем… Одно из двух: или я не знаю, как нужно лучиться в случае душевного блаженства, или раньше он выглядел еще хуже… Ада Григорьевна врать не станет, да и слова прозвучали по-настоящему искренне, значит…
– А раньше… – я бросила пробный шар. – Раньше у него как складывались отношения?..
– Хм. – Ада Григорьевна поджала губы, включила воду, вымыла руки, насухо вытерла их полотенцем и села напротив меня. На ее лице застыло негодование. – Дмитрию Сергеевичу никогда не хватало времени понять, кто перед ним стоит. – Она многозначительно посмотрела на меня. – В женщинах он не разбирается вообще, для меня это совершенно непонятно… И настолько разные… О, моя фуксия, моя бедная, бедная фуксия! – вдруг запричитала она, качая головой.
– А что с ней приключилось? – вежливо поинтересовалась я.
– Ее украли!
– Кто?
– Она, – Ада Григорьевна подняла вверх указательный палец, и я поняла, что уточнения не потребуются. Одна из женщин Дмитрия Сергеевича (а может, и единственная) оказалась банальной клептоманкой (утрирую, конечно, но так приятнее). Она стащила фуксию и умотала, наверняка в неизвестном направлении.
– Понятно, – протянула я, задумчиво почесывая макушку.
Да, в таком случае я действительно лучший вариант.
– И они все, – Ада Григорьевна тяжело вздохнула, – не любили его. Они любили себя.
Значит, их было много.
– А он их любил? – спросила я тоном обвинителя. Не надо, не надо взваливать всю вину на женщин…
– И он их не любил. Вы даже не представляете, Наташа, сколько сил, стараний я вложила в этот дом, – Ада Григорьевна сделала неожиданный переход к другой теме. – Здесь же ничего не росло, не цвело, пироги всегда получались жесткими, а мясо сухим. И не я тому виной! Я всю жизнь готовила и с гордостью могу сказать – готовила хорошо! Но здесь же совершенно немыслимая атмосфера!
– Ага, – тихо согласилась я, – мухоморы и трехгодичное сено.
– Что?
– Ничего, это я просто так.
– А теперь, Наташенька, все иначе. Неужели вы не замечаете этого? У него и походка изменилась, не только взгляд! Я ни в коем случае не хочу лезть в ваши семейные дела, – щеки Ады Григорьевны дрогнули и вспыхнули, она торопливо отправила седую прядку за ухо, – но вы уж с ним будьте поласковее. И потерпеливее… Любит он вас.
Что???
– Хорошо, – еле слышно прошелестела я. Нервно улыбнулась, затем торопливо встала и более громко поблагодарила: – Спасибо вам за душевный разговор.
– А что приготовить на ужин, у вас есть какие-нибудь пожелания?
– Творожную запеканку с вишней, пожалуйста, если не трудно…
Выдохнув это, я бросилась в левое крыло дома – скорее, скорее, бежать, бежать! Еще секунда, и из глаз бы брызнули слезы, а показывать свое критическое состояние я никому не собиралась…
Сердце, мое сердце, слышишь?! Ты не смеешь так стучать! Ты не смеешь меня предавать! Ты ничего такого и не услышало! И ты не можешь верить любым словам! А главное – эти слова не должны иметь для тебя особого значения!
Упав на кровать, я зарылась в подушках и одеялах, замерла и попыталась успокоиться. Что со мной? Что со мной…
Самая настоящая истерика.
«…в вашем присутствии, Наташа, он становится совсем другим человеком…»
«Он лучится счастьем!»
«И он их не любил…»
«…но вы уж с ним будьте поласковее. И потерпеливее… Любит он вас…»
До вечера я не выйду из комнаты. Не выйду ни за что. И не спрашивайте почему – я не знаю.
* * *Вот чем бы я сейчас занялась с удовольствием, так это бухгалтерскими долгами! Андрей Юрьевич мной бы гордился…
– Товарные чеки, цыпа-цыпа-цыпа, идите-ка сюда….
Тяжело вздохнув, свесив с кровати ноги, подперев щеку кулаком, я практически превратилась в скульптуру Огюста Родена «Мыслитель» (для полного совпадения не хватало лишь обнаженности, мускулов и смены пола). Три часа одиночества не пошли на пользу: голова распухла, сердце обмякло, душа сжалась до размеров грецкого ореха.
Может, я не вижу того, что видит Ада Григорьевна? Может, я сосредоточена только на своих устремлениях (а каковы они… кажется, я давно запуталась…)? Или наоборот – из-за пары слов я готова позабыть о том, что, оказывается, у меня раздражительные конопушки, слишком длинные ноги, слишком короткие волосы, характер непредсказуемо-самостоятельный (а это, конечно, минус), и вообще, присутствие мужа на брачной ночи не обязательно и на последующих тоже… С чего это я вдруг стала оправдывать Дмитрия Сергеевича? Три часа лежала и оправдывала… А где он? Где?! Я здесь – позабытая, позаброшенная, раскрошенная на тысячу «почему», а он? Шуршит с Германом «Ониксом», разрезает карандашом на участки некогда мои десять гектаров земли… Он ни за что не придет! Не спросит: «Как дела, дорогая, не нужно ли чего?»
А мое здоровье?
А если я больна?!
А если мне нужен элементарный стакан воды!
Ходи после этого в загс…
Нет, ничего положительного в Кондрашове нет.
Сухой древесный гриб.
Трудоголик и зануда.
И понятно, как он ко мне относится – удобная жена с перспективой на деторождение. Когда-нибудь. Когда проект «Оникс» будет завершен, когда утрудившаяся душа достигнет полового созревания, когда уже нужно будет просто что-то сделать…
«…но вы уж с ним будьте поласковее. И потерпеливее…»
Да не вопрос!
Сижу вот и терплю целых три часа! И еще минут двадцать смогу!
Подскочив, я заметалась по комнате – уверенность гибла, как разбитый корабль во время шторма, в груди болезненно щемило, жгло и булькало.
